- Там… - прошептала Изабель, не уточняя, где именно «там», но король, разумеется, понял.

- Зачем? Я запретил тебе это!

- Отец… - Изабель, тяжело дыша, с надеждой смотрела на него. – Патрика там не было… он…

- Знаю, - буркнул король. – Я виделся с ним сегодня утром…

- И… что?

- А то ты не догадываешься, - усмехнулся Карл, вглядываясь в белое, как бумага, лицо дочери.

Изабель зашаталась и ухватилась за столбик кровати. Видно, в глазах ее плеснулся такой неприкрытый ужас, что король – быстро, словно тоже испугался – проговорил:

- Да не смертная, успокойся. Каторга… бессрочная.

Принцесса резко выдохнула и без сил опустилась на кровать отца.

- Каторга… - прошептала она. – Там… тоже… и Яну, и Марку – бессрочная… а остальным…

- Остальные меня не волнуют, - оборвал ее король. И добавил вдруг – словно про себя: – Еще бы моего сына судейские судили!

- Отец… - Изабель едва сдерживала слезы. – Прошу вас, ложитесь! Вы же убьете себя…

- Не смей реветь! – так же резко сказал Карл, глядя в лицо дочери. – Наших слез он не стоит, поняла? Не стоит! Поди вон, - приказал он дочери. – Я сейчас лягу, оставь меня…

Давясь рыданиями, принцесса выскользнула за дверь. Не так, не так, все не так! Ступеньки расплылись перед глазами, и, запутавшись в ворохе юбок, Изабель чуть не упала на лестнице. Вбежав в свою опочивальню, она упала на кровать и залилась, наконец, слезами.

Остаток вечера и часть ночи просидела она, неподвижно глядя в пространство. Фрейлины испуганно жались по углам, пока, наконец, принцесса не выгнала их вон, не в силах смотреть на эти кислые физиономии. Слез больше не было; просто очень тихо, черно и пусто стало на свете. В висках колотился молот.

Когда сидеть так и молчать в одиночестве стало выше сил, Изабель поднялась. Тщательно умылась, поправила прическу и, взяв со стола свечу, вышла из комнаты.

Июньские ночи короткие, но темные. В коридорах стояла тишина, и непонятно было – спит ли дворец или просто притаился, затих, стараясь не попадаться на глаза никому, даже самому себе. Спускаясь по лестнице, Изабель услышала звук шагов и вздрогнула – таким громким показался он. Перегнувшись через перила, она увидела спешащего ей навстречу лекаря и испугалась.

- Что случилось? – крикнула принцесса через два пролета.

- Ваше высочество, - задыхаясь, отозвался лекарь, - помогите нам, прошу…

- Что?! – Изабель скатилась вниз так быстро, как только могла.

- Его Величество ваш отец… он… - лекарю не хватало дыхания.

- Ну?!

- Его Величество изволил выгнать всех, потребовал вина и заперся в своей комнате. Мы не посмели ослушаться и…

- О, дураки!

Изабель промчалась по коридору, дернула дверь в комнату отца. Заперто.

- Ваше величество, - она решительно постучала.

- Пошли вон! – раздался голос из глубины. – Повешу!

- Отец… откройте, это я, Изабель…

Чуть погодя скрипнул засов, дверь приотворилась.

- Зачем ты пришла? – спросил он, и Изабель с ужасом поняла, насколько он пьян. – Что тебе нужно здесь?

- Отец…

В комнате было почти темно – в канделябре на столе горело лишь две свечи. Беспорядок, постель смята, на столе – кувшин, кубок. Бумаги плавают в луже вина и чернил, перо отброшено, чернильница опрокинута. Король, не закрывая двери, сел за стол и тяжелым, мутным взглядом уставился на нее.

Крепко захлопнув дверь, превозмогая страх и жалость, принцесса подошла к нему, коснулась рукой плеча.

- Не надо, - прошептала она. – Пожалуйста, отец, не надо. Вы же убьете себя, вам нельзя…

Карл хрипло рассмеялся.

- Не убью. Я теперь сто лет жить буду. Кого пытались зарезать – тот не утонет… Садись, раз пришла. Хочешь – выпьем?

Дрожащей рукой он наклонил кувшин и, пролив половину на скатерть, придвинул к ней кубок.

- На!

Изабель с ужасом смотрела на отца. Никогда раньше она не видела короля таким. Он бывал разным – в гневе и в ярости, добродушным и разъяренным, но ни разу не заплетался так его язык, речь не была столь бессвязной, а движения – такими неуверенными. Похоже, он даже не понимал, кто перед ним. Принцесса обняла его и стала гладить по плечам, обтянутым измятой сорочкой, по взлохмаченной голове, не замечая идущего от него густого винного запаха.

Карл оттолкнул дочь.

- Ты что, - грубо спросил он, - утешать меня пришла? А я не нуждаюсь, - он пьяно икнул. – Я, может, наоборот… горжусь собой. Я… - он захохотал, - заговор раскрыл. Убийцу обезвредил. Вот я какой! Ради государства сына не пожалел. Ну-ка теперь скажите мне, что я не молодец! Я молодец, да… Теперь у меня все будет. Сто лет проживу…. Только сына… сына у меня больше не будет! Никогда… не будет…

С размаху грохнул король кулаком по столу, кувшин подскочил и опрокинулся. Карл тупо посмотрел на него – и упал лицом в ладони. Плечи его затряслись от тяжелых, хриплых рыданий.

* * *

По королевскому тракту, по оживленной дороге потянулись на восток черные, закрытые тюремные кареты. Не останавливаясь в городах, пылили они колесами, провожаемые взглядами многих прохожих. Преступники, осужденные справедливо или неправедно – кто теперь разберет. Их не показывают никому, везут днями и ночами почти без отдыха, останавливаясь лишь для смены лошадей. Люди крестились вслед, отгоняя нечистого. Пока сам не узнаешь, каково оно – в этих каретах сидеть, лучше не думать об этом. Так оно спокойнее.

В первые дни было все – и слезы, и проклятия, и тяжелое, ледяное молчание. Была даже попытка свести счеты с жизнью – Бог весть, как у Йоргена Редги оказался яд, должно быть, передали родственники. Хорошо, заметили быстро, выбили из рук пузырек. После этого их снова тщательно обыскали; разворошили узелки с вещами и едой, солдаты ощупали всех, невзирая – девушки ли, юноши. Больше ни у кого не нашли ничего подобного, но строгость удвоили и кандалы не снимали ни днем, ни ночью.

Патрик, наследный принц – хотя какой, к дьяволу, он теперь принц, осужденный, будущий каторжник - казался совсем спокойным, хотя более молчаливым, чем обычно. Полушепотом успокаивал плачущую Маргариту; что-то тихо и строго выговаривал Кристиану, сыпавшему проклятиями с самого отъезда; вполголоса вышучивал охранников, вызывая робкие смешки и слабые улыбки. Но все-таки видно было, что и он подавлен и растерян, хоть и держится лучше остальных. Его, подозревала Вета, мучило еще и чувство вины – за них за всех.

К чести всех осужденных следует сказать, что в адрес принца не было сказано ни единого слова упрека. Осуждали и проклинали короля, неведомых заговорщиков и правосудие, но Патрику – по крайней мере, в лицо – никто ни словом, ни взглядом не высказал справедливого негодования.

Первые два дня пути они почти не разговаривали. Да и сложно это было – везли их по четверо в закрытых каретах. На привалах, на коротких остановках, вечерами они сбивались в одну кучу, жались к принцу, словно он еще мог защитить их и что-то изменить в их судьбе. Вета с ужасом думала, что теперь они беззащитны перед грубым обхождением солдат, но охрана обращалась с осужденными холодно, но вежливо, а к девушкам проявляла даже некоторую долю почтения.

Почти все сразу разбились на тройки или на пары. Прижимались друг к другу Жанна и Кристиан – прежде спорившие и переругивавшиеся по пустякам, теперь они молчали, не разжимая сплетенных пальцев. Маргарита Этескье цеплялась за Артура ван Херека, худенькая, беленькая Анна Лувье не выпускала руки брата Эдмона. То и дело перешептывались, сидя рядом, Патрик, Ян и Марк...

Когда – еще в столице – их рассаживали по каретам, Вета попала в четверку к Яну, Патрику и Марку. Единственное оставшееся ей счастье – видеть его почти целый день; кто знает, могла ли она надеяться на такое прежде. Патрик ласково улыбался ей и, как мог, пытался успокаивать, но девушка видела, что ему сейчас – не до нее. А между тем, это ведь была последняя возможность сказать ему все, потому что если их разлучат, то… об этом Вета старалась не думать. Но не было возможности поговорить наедине, Марк и Ян не отходили от принца, а признаться при всех – это было невозможно. И оставалось только сидеть в карете рядом и тихо радоваться, если ухабы бросали их друг на друга. Однажды карета угодила колесом в яму, их подбросило и повалило вперед. Вета охнула и схватилась за руку принца, Патрик налетел плечом на дверцу, но удержал от падения девушку. Не выпуская ее руки, Патрик повернулся поудобнее, осторожно притянул Вету к себе. Теплые, твердые пальцы его успокаивающе сжали ее ладонь. Оказавшись в кольце его скованных рук, Вета замерла и прикрыла глаза.