На второй день пути, вечером, на постоялом дворе, когда их загнали всех в одну большую комнату, выставив у двери охрану, когда все худо-бедно уместились на полу и, пригревшись, начали было засыпать, Патрик вдруг окликнул их негромко.
- Да? – отозвался из угла Кристиан, на плече которого лежала Жанна.
Остальные тоже зашевелились.
Принц приподнялся и сел у стены, обхватив колени руками. Плечи его угловато вздернулись, на лицо упала тень.
- Раньше у нас не было возможности поговорить, - сказал он устало, - и больше уже не будет, наверное. Друзья мои… я очень виноват перед вами. Из-за меня вы пострадали безвинно. Обещаю, что если представится хоть малейший случай, я сделаю все, чтобы вытащить вас – всех… Вы вправе проклинать меня, но поверьте – я не виноват в том, что случилось…
- Ваше высочество, - спросил из другого угла Артур. – Ответьте нам – только честно! – на один вопрос. Вы действительно непричастны к покушению?
В комнате повисла тишина.
- Я клянусь вам, - медленно сказал Патрик. – Клянусь всем, чем хотите, - это сделал не я. Меня застали в комнате отца, но когда я зашел туда, Его Величество был уже ранен. Я не знаю, кто это сделал.
Все зашевелились, запереговаривались.
- Не надо, Патрик, - громкий голос Марка перекрыл гомон и звон кандалов. – Я – вам – верю, - отчеканил он.
- Я тоже, - откликнулся Ян.
- И я…
- И я…
- И мы… - раздались голоса.
- Спасибо… - голос его сорвался, принц закашлялся, словно запершило в горле. Ян, сидящий рядом с ним, положил руку на его плечо.
Их везли в закрытых каретах, минуя города и деревни и останавливаясь лишь на почтовых станциях. На постоялых дворах их сразу загоняли в самую большую комнату и запирали дверь, выставляя у порога солдат.
Ночами многие не спали, тихо перешептываясь. Однажды Вета уловила обрывок разговора рядом.
- Мать не переживет, - вполголоса говорил Марк. Лицо его смутно светилось в темноте. – Я у нее один…
- Скажите спасибо, Марк, что не смертная казнь, - так же тихо вздохнул Ян. – Тогда бы точно не пережила…
- А что, могло быть и так? – испуганно спросил Марк.
- Да, - очень спокойно сказал Патрик. – Я, честно сказать, и не надеялся, что… что заменят каторгой.
- Неизвестно, что лучше, - опять вздохнул Ян.
- Не знаю, - покачал головой Марк и признался: - Я очень хочу жить…
Патрик украдкой пожал ему руку.
Чем дальше от столицы, тем безлюднее; целыми днями в зашторенные, зарешеченные окна карет видны были лишь поля, леса, порой проплывали мимо речки. Потом замелькали холмы. Июль разворачивался перед ними солнцем и ветром в лицо. Постепенно молодежь приободрилась; что ждало впереди – неизвестно, но пока они были вместе, а свежий ветер и запах дороги вселяли надежду. Первый шок прошел. Они все чаще улыбались, сначала тихонько, потом все более оживленно разговорились друг с другом, и даже солдаты постепенно помягчели, смотрели на своих пленников почти как на равных; в конце концов, они и молоды были почти так же, как эти знатные арестанты.
Однажды им пришлось заночевать в лесу; у одной из карет треснула ось – пока привели кузнеца из ближайшей деревни, пока провозились с починкой – стемнело. Костер, свежий ночной воздух и некоторая иллюзия свободы приободрили многих. Сидели кругом у костра, смотрели в темнеющее небо, жевали горячую кашу… если забыть про строгие окрики, про кандалы на руках, то можно было подумать, что это – охота, всего лишь ночевка в лесу.
В тот вечер впервые зазвучал смех, на шутки Патрика откликались, подхватывая их, а потом – Вета вздрогнула от неожиданности – над лесом задрожала тонкая мелодия: это Жанна Боваль, смущаясь, вытащила из узелка свою флейту.
Нежные и горькие ноты звучали в этой незамысловатой песенке, которую раньше Жанна не любила, играя лишь по чьей-то просьбе: слишком, мол, простенькая. Теперь, полузакрыв глаза, она чуть покачивалась из стороны в сторону, пальцы ее летали над корпусом флейты, и лицо стало таким вдохновенным и светлым, что все замерли, и даже солдаты-охранники придвинулись ближе к костру. Легкое, неумолчное позвякивание кандалов создавало странный аккомпанемент, вплетая в музыку обреченность и тоску. А потом девушка сбилась и умолкла.
- Простите, - прошептала она, опуская голову.
Несколько секунд над стоянкой висела тишина. Потом кто-то из охранников шумно вздохнул и с треском переломил сухую ветку, бросая ее в огонь. Анна Лувье порывисто потянулась, поцеловала Жанну и отвернулась, утирая глаза.
Минуло три недели пути. Из-за края горизонта выползла скалистая гряда, с каждым днем приближаясь. Теперь постоялые дворы попадались не так часто, как раньше. На одной из остановок офицер, сопровождавший их, вдруг крикнул:
- Так… Кристиан Крайк и… - он заглянул в свои бумаги, - и Марк де Волль – шаг вперед!
Кристиан, не выпуская руки Жанны, и Марк чуть шагнули вперед.
Офицер махнул рукой:
- Марш туда…
Оба стремительно оглянулись. Черная карета, точно такая же, как те, в которых везли их, стояла у дороги.
- Это… что? – вдруг севшим голосом спросил Марк.
- Вам теперь в другую сторону, - пояснил офицер и поторопил их: - Быстрее, быстрее, не задерживайте!
От кареты уже шли им навстречу двое солдат.
Кристиан медленно, словно не веря самому себе, поднес руку Жанны к губам, поцеловал бессильно повисшие пальцы. В плечи Марка вцепились с двух сторон Патрик и Ян.
- Живее! – поторопил один из солдат.
Их провожали взглядами, взмахами рук, шепотом сквозь стиснутые зубы. Когда карета, увозившая Кристиана и Марка, тронулась, ржаво скрипя колесами, Жанна вдруг с криком кинулась следом.
- Кристиа-а-а-ан!
- Назад! – заорал офицер и побежал за ней, на ходу поднимая пистолет.
- Жанна, стой! – закричал Патрик, бросаясь к ней.
- Стоять! – наперерез принцу кинулись сразу двое.
Пробежав десяток метров, Жанна споткнулась, упала да так и осталась лежать в пыли. Офицер поднял ее, поволок от дороги, но девушка вырывалась и, всхлипывая, кричала бессвязно что-то непонятное. Навстречу к ним уже подбегали Ян и Артур ван Херек.
- Вы уж, господа хорошие, держите себя в руках, - мрачно сказал офицер, толкая Жанну в объятия Яна. – В следующий раз прикажу стрелять без разговоров…
Ночью Вета проснулась от странных звуков. Она подняла голову и, прислушавшись, поняла, что это чей-то плач. Приглядевшись, в неярком свете луны увидела она скорчившуюся на полу Жанну, захлебывающуюся слезами и молотящую кулаками по стене. Вета расслышала сдавленный вскрик:
- Ненавижу… ненавижу!
Зашевелился разбуженный Патрик – поднял голову, огляделся и быстро вскочил. Осторожно пробрался меж лежащими, поднял девушку, развернул к себе, обнял, прижал, стал гладить по вздрагивающим плечам. Жанна вцепилась в его руки и закричала во весь голос – так, что проснулись остальные:
- Это ты! Ты во всем виноват! Если бы не ты, ничего бы не было!
В скудном свете луны Вете показалось, что лицо принца залила мертвенная бледность. Но он лишь крепче обнял ее, нашептывая что-то невнятно-ласковое, и постепенно девушка притихла, лишь вздрагивая от слез. Мертвая тишина, в которой слышны были лишь эти двое, затопила комнату.
С того дня их стали развозить – по одному, по двое - почти каждый день. Криков и слез больше не было; уходящих провожали только взглядами и тяжелым молчанием. Патрик, видимо, знал, кого будут отделять и когда, потому что едва останавливались кареты, как он тихонько подходил к кому-нибудь и что-то шептал. Все это происходило незаметно и почти беззвучно для посторонних, но Вета обострившимся чутьем угадывала, как точно принц находит для каждого нужное слово то поддержки, то прощания. Знал ли он сам, когда и куда его увезут, Вета не могла понять. Но с каждым прощанием, с каждой новой потерей глаза его становились все темнее и жестче, и перед каждой станцией Вета замечала, как вцепляется Патрик в руку Яна, словно боится, что вот-вот их разлучат.