Появляются рыбаки — немолодые мужички, терпеливо выуживающие из мутной невской воды неизвестную живность. Мешковатые фигуры в военных куртках и неуместных для рыбалки на Неве резиновых сапогах маячат у гранитного парапета с утра до вечера.
Какие-то озорные малолетние девчонки устраивают под окнами тюрьмы тусовки, знакомятся с зэками, шутят, смеются и не найдя себе лучшего применения носятся по набережной как молодые и глупые козы. Под белыми лампами, висящими на мачтах городского освещения их силуэты можно увидеть и ночью. Ну а зэкам — всё в радость! Из переплетённых нитками газет они сооружают достигающие двух метров в длину бумажные «ружья» — тонкие прямые трубки, и подобно индейцам из приключенческих книжек резко выдыхая воздух, стреляют по девчонкам хлебными шариками с прилеплёнными к ним любовными записками. Девочки легко поддерживают игру, «влюбляясь», как правило, сразу в нескольких зэков; вспыхивают и угасают ни к чему не обязывающие заочные романы по переписке.
До передачи дела в суд следователь Тихомиров не разрешал мне видеться с родными, а теперь судья Жданова подписывает разрешение, и ежемесячно я встречаюсь с матерью и разговариваю с ней по телефонной трубке. Через разделительное стекло комнаты краткосрочных свиданий мы можем видеть друг друга. Звук прерывается подозрительными пощёлкиваниями и шипением — возможно, где-то крутится записывающая пленка, и сосредоточенный оперативник вслушивается в наш разговор. Но я не придаю этому значения и, вглядываясь в родной лицо, улыбаюсь, показывая оптимистичный настрой.
Принято считать, что весной возрастает количество самоубийств и обостряется состояние психически больных. На этот раз весеннее обострение случилось у представителей СМИ затеявших широкомасштабный пиар «Шульц-88» — карнавал злословия, гротеска и безудержной фантазии. В то время я изучал интересную книгу «Информационные войны» и одновременно наблюдая за появлением бесчисленных и поразительно необъективных публикаций о «кровавых Шульцах» невольно стал думать, что и против меня ведётся необъявленная информационная война. Впрочем, и государственные деятели, такие как министр МВД Нургалиев, министр юстиции Чайка, генеральный прокурор Устинов и председатель верхней палаты парламента Миронов, не говоря уже о губернаторе Петербурга Матвиенко, то же выступили с критическими словами против Ш-88, и возникал вопрос: находятся ли они под влиянием антишульцовской пропаганды в СМИ, или СМИ проводят кампанию с их подачи? Преувеличенный эхом газет мой до неузнаваемости искажённый образ обрёл самостоятельное существование в информационном пространстве и массовом сознании, и, тиражируясь с геометрической прогрессией, завоёвывал новые позиции без моего малейшего участия. До ареста не больше двух десятков раз довелось мне попасть на страницы газет, сейчас публикации посыпались как из рога изобилия. Обо мне писали городские, всероссийские и электронные издания, жёлтая, розовая, коричневая, всех цветов радуги пресса. Локальный национальные газеты «Новый петербургъ», «Русский фронт», «Я-Русский» и др., конечно, поддержали меня; «Российская газета», «Аргументы и Факты», «Санкт-Петербургские Ведомости», «Коммерсантъ», и к удивлению «Вне Закона» ограничились сравнительно нейтральными информсообщениями; вся же остальная российская печать, напрочь позабывшая о журналистской этике и конституционном запрете именовать человека преступником до вынесения обвинительного приговора, с маниакальной ненавистью к созданию собственного нездорового воображения дружно накинулась на меня, разнося по всему свету сатанинский образ Шульца и Ш-88. Это была настоящая травля и не имей я опыта политической работы, — а люди этой профессии приучаются с равнодушным хладнокровием принимать публичные нападки, — я должен был чувствовать себя оскорблённым. Помню грубо-издевательские заметки в «Смене», в «Петербургском Часе Пик», в «МК в Питере», в «Комсомольской Правде» — там обман громоздился на лжи, и дефицит достоверной информации щедро компенсировался ругательствами их лексикона уличной черни и выдаваемыми за потуги анализа измышлениями. В свою очередь «Тайный Советник» публиковал откровенные страшилки из номера в номер становящиеся всё страшнее и страшнее. Находясь на пике популярности, я считал данное положение временным, думая, что скоро журналисты перебесятся и забудут обо мне, переключившись на более актуальные темы. Однако интерес к делу Ш-88 не иссякал, набирая обороты ещё в течение двух-трёх лет. Таким путём я получил признание как главный праворадикал Петербурга и приобрёл известность выходящую за границы города, и даже страны.
Бег времени был неумолим: дни, недели и месяцы пролетали за чтением, приёмом пищи, прогулками, разговорами с Петей и Медведем, а вечерами — по сотовому телефону — с родными, друзьями и товарищами. Я ждал этапа. Назначенная мне стационарная психиатрическая экспертиза проводится в тюремной психбольнице на Арсенальной набережной Невы, куда увозят для обследования на 28 дней. Туда везут зэков со всех питерских тюрем — везут убийц, насильников, маньяков, и число нуждающихся в экспертизе настолько велико, что ожидание этапа зачастую тянется месяцами. Вот прошло уже пятьдесят дней, а я продолжаю пребывать в Крестах. Когда состоится экспертиза и продолжится суд, Бог знает.
Медведь продолжает вести активную деловую жизнь. Подогу он беседует с оперативником, прогуливается по галереям, навещает корешей и бывает, возвращается изрядно навеселе. Иногда и к нам приходят его приятели и тогда приготовляются особенные кушанья, а на столе появляется бутылка со спиртным. Инспектора уважительно здороваются с Медведем за руку, заискивающе улыбаются, откликаясь на любые просьбы; он тоже дружески улыбается им, незаметно вручая денежные купюры, и внешняя идиллия отношений камуфлирует своекорыстные интересы, диктующие необходимость взаимного притворства. Алчные сотрудники жаждут денег и не скрывают довольства получая их; основой отношений с поголовно коррумпированными мусорами служат не личные симпатии-антипатии, а одни только денежные знаки. — Подчинивший весь мир золотой телец властвует и в пенитенциарных учреждениях.
23 мая наступил мой день рождения — первый в тюрьме. Мне исполнилось 25 лет. Некогда я собирался отметить двадцатипятилетие с большим размахом — прожитые четверть века представлялись огромным временем, их истечение — значительным событием. Теперь я сижу в тюрьме и вовсе не помышляю о грандиозных празднованиях. Я даже никому не рассказал про день рождения (история, повторяемая впоследствии неоднократно) и провёл его, вспоминая, как я пришёл к противостоянию с системой.
1991. Мне двенадцать лет и летом я отдыхаю на даче с отцом. Вечера мы коротаем, прослушивая старенький радиоприёмник «Соната». Развлекательных ФМ-радиостанций тогда ещё не существует — можно настроиться на волну «Маяка» и русских редакций зарубежных вещательных каналов. 19, 20, 21 августа — единственные дни 1991 года, о которых моя память хранит незабывающиеся воспоминания. Мы напряжённо слушали радио «Свобода» узнавая о непостижимых, ни для меня — двенадцатилетнего мальчика, ни для отца — взрослого сорокалетнего мужчины, событиях. В стране произошёл государственный переворот — загадочное, невероятное происшествие. По московским улицам ехали танковые колонны, а перевозбуждённые корреспонденты «Свободы» с пеной у рта клеймили путчистов намеревающихся аннулировать достижения перестройки. Уже тогда я осознавал некую неправильность ситуации — государственный переворот совершался людьми, стоящими на вершине государственной власти. Председатель КГБ, министр обороны, председатель Верховного Совета Народных Депутатов и другие члены Государственного Комитета Чрезвычайного Положения — заслуженные, всем известные, пожилые люди плохо воспринимались в роли заговорщиков-путчистов. Они быстро проиграли, не решились на кровопролитие и были арестованы. Демократические силы одержали победу — СССР был расчленен и обрушен в бездну безработицы, насилия и нищеты. Я же несмотря ни на что до сих пор думаю о неудавшемся путче с тонким оттенком грусти и сожаления. История не терпит сослагательного наклонения и тщетно переживать о несбывшемся, но я не могу не думать о том, что повернись тогда колесо истории в другую сторону и мы не узнали бы трагическое значение таких слов как Будённовск, Норд-Ост, Беслан, никогда бы не услышали о взрывах на Каширском шоссе и проспекте Гурьянова, сотни тысяч детей России никогда бы не стали беспризорниками, а Севастополь не оказался бы городом на территории иностранного государства…