Спортсмены надёжно контролируют теневую жизнь коммерческого централа, но ещё не до конца растраченную силу имеют и сторонники старого воровского движения. Их не так часто можно увидеть гуляющими по галереям, однако они непрерывно напоминают о себе многочисленными «прогонами». Система поддержки воровских традиций имеет строгую иерархию. «Смотрящий», то есть координатор воровского движения есть на каждой галерее. Четверо смотрящих за галереями находятся в подчинении смотрящего корпуса. Выше всех стоит положенец централа координирующий действия десяти смотрящих корпусов. Также есть и отдельные специфические координаторы, отвечающие за отдельные направления движения. Например, «смотрящий за медикаментами» или «смотрящий за игрой». На каждом корпусе есть так называемая «общая камера», где обычно и сидит смотрящий за корпусом. В камере концентрируется «общее» и отсюда же оно распределяется по нуждающимся. Тюремное общее состоит в основном из запасов чая и сигарет, которые на добровольной основе выделяются арестантами из полученных передач. Также общее наполняется и из исходящего с воли «грева» передаваемого уже освободившимися или ещё не заехавшими сторонниками движения. Движение это называется «чёрный (либо воровской) ход» и считается, что каждый его сторонник может в будущем стать вором в законе, если, естественно, не нарушит какой-либо пункт неписаных тюремных правил. Согласно этим правилам арестантам нельзя заниматься «беспределом», то есть самостоятельно бить кого-либо, «вымогать» у сокамерников деньги, сотрудничать с администрацией, проявлять неуважение к ворам и воровским понятиям. Считается, что только воры или поставленные ими люди могут «спрашивать» с человека и наказывать его; в случае возникших противоречий и конфликтов арестанты обязаны обращаться к блатным, которые одни уполномочены решать, кто поступил неправильно. Таким образом, черноходы контролирующие распределение и сбор стратегических арестантских запасов — общее и назначившие себя судьями в межарестантских разборках, стремятся к получению реальной власти над большинством заключённых.

Для напоминания о себе черноходы постоянно рассылают по галереям и корпусам так называемые прогоны. Это лист бумаги обычно свёрнутый в трубочку и спрятанный в футляр. На нём написаны требования блатных, информация общего характера для вновь заехавших арестантов, призывы не забывать об общем, отчёты о том, кто, как и за что блатными на централе наказан и т. д. Прогон обычно передаётся через все камеры поочередно, сбоку листа есть графа с номерами камер и, прочитав прогон, зэки ставят галочку (чтобы смотрящий был в курсе, какие камеры прочитали прогон) и иногда короткий комментарий наподобие «одобряем!» или «ознакомились». Некоторые прогоны пишут смотрящие и так и подписываются под ними, например, «смотрящий за 7 корпусом Махмуд», или «смотрящий за игрой Джаба»; в основном пишут собственно сами воры. Такой прогон так и называется воровским и это высший документ в черноходской системе, за утрату которого могут быть применены серьёзные кары. Написаны прогоны особенным языком напоминающий архаическую славянскую речь или церковные писания. Специальная грамматика и стилистика, особенные слова прогонов, по-видимому, являются частью традиций тщательно сохраняемых ворами. Прогоны наполнены специфическими выражениями, например, тюрьма называется «Дом Наш Общий», приветствиями-призывами наподобие «Жизнь Ворам!» и необычными пожеланиями «Свободы золотой!», «Фарту!», «Всех Благ!» (характерно, что под благами, помимо свободы, понимается преимущественно курево, чай и наркота). В принципе прогоны можно назвать квинтэссенцией воровской идеи — они содержат и передают в печатном виде основные понятия и правила чёрного хода.

Володя ушёл, а я продолжал лежать на кровати, потягиваясь от сладостных и мягких ощущений отдыхающего после неудобств этапа измученного тела. В камере повисла тишина — редкая для огромной тюрьмы диковина. Проявлять физическую активность я не собирался, пока это мне не наскучит; не хотелось ни читать, ни смотреть телевизор, ни с кем-то разговаривать и, наверное, только нарастающее чувство голода могло выгнать меня из-под одеяла. Насладиться отдыхом не дали мусора. Дверь вдруг отворилась, и вошли сразу трое деловитых оперативника приказавших мне одеться и выйти из камеры. Я подчинился, ещё не понимая, что происходит.

Это был шмон! Молчаливые оперативники разметали Володины вещи по камере, как стадо обезумевших мамонтов всё перевернули и раскидали, изорвали, перепутали. Книги они разрывали напополам и кидали на пол. Туда же отправилось постельное бельё, по нему они словно не замечая, ступали грязными ботинками. Вещи из баулов они вытряхивали на пол, ногами отшвыривая осмотренные предметы. Один из оперативников разрезал ножом и разорвал Володин матрас, и комья серой ваты разлетелись по камере. Шмонали профессионально, заглядывали и в туалет и под раковину, простукивали подозрительные пустоты в стене, внимательно осматривали облицовочный кафель, тщательно ощупывали каждую вещь. Стоя в коридоре, я наблюдал через дверной проём как опера на совесть, а не формально обыскивают 721 и понял, что происходящее не может быть случайностью. Ещё никогда в Крестах я не видел такого досконального, тотального обыска камеры. Видимо это не было плановой операцией, а было результатом каких-то неведомых тюремных интриг. Обыск продолжался около часа. Наконец, оперативник обнаружил предмет поисков — Вовин сотовый телефон, поддерживающий безлимитную связь «Скайлинк». Сразу же опера заперли меня и ушли. Моя старенькая «НОКИА» так и не была ими обнаружена.

Володя пришёл минут через пятнадцать, и он уже был в курсе ситуации. Выслушав меня не заходя в камеру, он ушёл разбираться с проблемами.

Ещё через полчаса корпусной вызвал меня на беседу с оперативником. Я поднялся по лестнице к стеклянному ларьку корпусного и увидел сидящего за столом хмурого Стебенёва.

— Какое у тебя отчество? — спросил он, заполняя какой-то документ.

— Владимирович, — ответил я и поинтересовался, — а зачем это?

— Поскольку ты сегодня официальный дежурный по камере, — объяснил Стебенёв, — ты сейчас напишешь объяснительную на тему, откуда в камере появился телефон.

Тут надо объяснить, что в камерах СИЗО согласно инструкциям Минюста заключенные обязаны нести поочерёдные дежурства. Именно дежурный по идее должен нести ответственность за найденные сотрудниками запрещённые предметы, если обыск произошёл во время его дежурства. На Крестах никаких дежурств фактически не было, и на шмонах все вопросы решались старшими камер, однако для всяких проверяющих, чтобы в случае необходимости пустить им пыль в глаза, у администрации существовали специальные постоянно дополняемые книги, где указывались даты, номера камер и фамилии дежурных заключённых. Согласно такой книге дежурным по камере 721 в этот день был я, и это означало, что я мог попасть в карцер за найденный операми телефон.

— И что мне написать в объяснительной? — спросил я неприятно удивлённый развитием ситуации.

— Сначала пишешь «шапку». «Начальнику учреждения ИЗ-47/1 МЮ РФ полковнику внутренней службы Житенёву Александру Ивановичу от заключённого такого-то», потом посередине листа большими буквами «объяснительная» и дальше излагаешь, при каких обстоятельствах попал в камеру и был конфискован телефон.

— Да я и знать не знаю, как попал в тюрьму этот телефон, — возмутился я.

— Можешь писать всё что угодно, реальная информация меня не интересует, — пояснил оперативник, нервно закуривая сигарету. — Можешь, например, написать, что телефон ты нашёл в конвойном помещении суда и оттуда привёз его в СИЗО. Просто, так как ты сегодня дежурный (так написано в книге учёта дежурств), объяснительную должен написать именно ты. А ответственность за запрет в любом случае понесёт Владимир. Твоя объяснительная — простая формальность.

Оперативник выглядел обеспокоенным, всю его напускную оптимистичность и понты как рукой сняло. Вероятно, ситуация несла в себе непосредственную угрозу Стебенёву и он чего-то боялся, оттого и хмурился, нервничал.