Неторопливое действо судебного следствия протекало с целеустремлённой необратимостью. Прокурор уверенно и непринуждённо дирижировал представлением, и по мановению его руки вставали и говорили люди, и каждое записанное секретарём процесса слово становилось достоянием истории. Плелась паутина слов, мягко щёлкали клавиши компьютера, и было странно вот так вот сидеть на скамье подсудимых и слушать бесхитростные рассказы, как будто подводящие итоги трёхлетней деятельности «Шульц-88». Вызываемые прокурором тени прошлого одна за другой появлялись из небытия и колонками текста ложились на стенограмму протокола.
От дачи показаний я отказался, и всё же допрашивая подсудимых, а позже — свидетелей, Бундин не забывал каждый раз меня спрашивать, подтверждаю ли я их слова. Это изрядно нервировало — я был вынужден постоянно вставать, повторяя набившую оскомину фразу: «Я отказываюсь отвечать на вопрос».
В общем и целом результаты допроса подсудимых произвели на меня благоприятное впечатление. Дотошность Бундина послужила хорошую службу: сам того не желая, он разрушал стройную версию обвинения, вскрывая многие противоречия между запротоколированными показаниями и реальным положение дел. Широко разрекламированные средствами массовой информации Шульцы на поверку оказались обычными подростками, ничем не хуже своих сверстников. Ореол отъявленных негодяев им не подходил, приклеенные пропагандой ярлыки бесчеловечных преступников отпадали. Виновность подсудимых не вызывала сомнений, однако тяжесть вины уменьшалась на глазах, обвинение теряло значительность. Преувеличенно негативный образ Ш-88 со страниц газет и протоколов развеивался на судебном заседании.
Незаметно пробежали три часа. Перед допросом свидетелей милосердная Жданова обратила внимание на мои до сих пор скованные опухшие руки и попросила конвоиров снять наручники. Конвоиры отказались, сказав, что не имеют права меня расковывать, но после получасового перерыва расстегнули стальные браслеты.
Единственным на сегодня допрошенным свидетелем стал Георгий Бойко. Это был его звёздный час. Безвестный опер три года назад принявший миссию по уничтожению «питерской скин-группировки № 1» пожинал плоды рук своих. Бритоголовые сидели на скамье подсудимых, а Бойко, светясь лучами славы, предавался приятным воспоминаниям о проделанной работе. И судье, и обвинению, и защите, и лично мне, и всем собравшимся было интересно его слушать; живая речь оперативника воспринималась куда проще неудобоваримых формул обвинительного заключения.
— Допрашивается свидетель Бойко Георгий Владимирович, 1974 года рождения, работающий старшим оперуполномоченным в 18 отделении УБОП. Свидетелю разъяснена ст.56 УПК РФ, а также свидетель предупреждён об ответственности за отказ от дачи показаний и за дачу заведомо ложных показаний, в соответствии со ст. ст.307 и 308 УПК РФ, о чём взята расписка, которая приобщена к делу.
Бундин: Весной 2003 года, где вы работали?
Бойко: старшим оперативником 18 отдела УБОП.
Бундин: Что входило в ваши служебные обязанности?
Бойко: Выявление экстремистских организаций.
Бундин: Что вам известно о группировке «Шульц-88»?
Бойко: Впервые с этой группировкой я столкнулся в 2001 году. Поступила оперативная информация, что существует такая организация. Я начал проводить оперативно-розыскные мероприятия и узнал, что её лидером является человек по кличке «Шульц», как я узнал позже, это был Дима Бобров.
Бундин: Что вам стало известно в ходе проверки о «Шульц-88»?
Бойко: Люди, которые входили в эту группировку утверждали, что Бобров Д. В. собирает группу лиц для ведения войны с лицами неславянской внешности. Они собирались, шли по улицам, в метро, когда видели иностранца, по команде Боброва нападали на потерпевшего, избивали его, наносили удары. Они совершали «прыжки» (нападения) на лиц не славянской национальности — нападали, избивали, разбегались. Это были силовые акции.
Бундин: Когда началась деятельность группировки «Шульц-88»?
Бойко: Мною была установлена примерная дата, весна 2001 года. Так было написано в первом номере журнала «Made in St-Petersburg».
Бундин: Сами вы с Бобровым Д. В. встречались?
Бойко: Видел его на концерте группы «Коловрат».
Бундин: Как долго вы наблюдали за Бобровым в тот день?
Бойко: Минуты 1,5–2.
Бундин: Он делал какие-то заявления?
Бойко: Нет. Также мне стало известно о причастности группировки «Шульц-88» к совершённому 07.11.2001 избиению двух граждан Танзании в метро. Преступление было совершено футбольными фанатами, но инициатором избиения был Бобров.
— Подсудимый, — обратилась ко мне судья Жданова, — вы можете прокомментировать показания свидетеля?
— Да, ваша честь. Я хочу заявить о непричастности к избиению негров 7 ноября 2001 года. Свидетелю Бойко прекрасно известна моя невиновность в совершении этого преступления и я не понимаю, какое отношение инцидент с африканцами имеет к предмету данного судебного разбирательства.
Оперативник был вынужден подтвердить мою непричастность, а я не упустил случая разоблачить лицемерие Бойко изображавшего себя защитником закона на деле сплошь и рядом попираемого им. 3 августа прошлого года опера из 18 отдела выбили кувалдами дверь моей квартиры и провели грабительский обыск, после чего привезли меня в отдел и там пытали и издевались, добиваясь признательных показаний. Натерпелся я немало: шестеро крепких оперов руками и ногами били меня по голове и по корпусу, ударяли по голове свёрнутыми толстыми журналами и книгами, приставляя к виску заряженный пистолет, угрожали смертью, если я не подпишу признаний. Естественно, я освидетельствовал побои и сотрясение мозга и написал на сотрудников 18 отдела заявление в милицию. По факту заявления назначили служебную проверку, конечно же не нашедшую оснований для возбуждения уголовного дела. Именно тогда начальник антиэкстремистского отдела полковник Чернопятов пообещал мне камеру с кавказцами, и я подумал, что суд должен знать не озвученные подробности работы Бойко…
— Действительно, по жалобе Боброва мною проводилась проверка… — объяснял Бойко Ждановой.
— Как? Вы проводили проверку по жалобе на ваши же действия? — изумилась Жданова.
— Ведь это незаконно!
— Я исполнял приказ начальника отдела, — неуверенно сказал Бойко и я почувствовал, что мой замысел венчается успехом — зёрна сомнения дают всходы. В дальнейшем ловить свидетелей на лжи, на противоречиях, на неблаговидных поступках ставящих под знак вопроса их объективность стало моим центральным тактическим ходом. Ненавязчивыми штрихами смазывая картину идеальной доказанности, я сеял недоверие к доводам обвинения.
В конце заседания адвокат потерпевшего Петросян внезапно выступил с неожиданным ходатайством:
— Прошу назначить подсудимому Боброву стационарную судебно-психиатрическую экспертизу. Это необходимо для определения его психического состояния, так как его поведение неадекватно, совершить такие поступки мог только психически нездоровый человек.
— Считаю, ходатайство не подлежит удовлетворению, поскольку для проведения судебно-психиатрической экспертизы нет никаких оснований, — парировал мой адвокат.
Решающее слово осталось за Бундиным:
— Ходатайство адвоката Петросяна не подлежит удовлетворению, так как в ходе предварительного следствия сомнений во вменяемости Борова не возникало, на учёте в ПНД он никогда не состоял и ходатайство является необоснованным.
Суд постановил в ходатайстве Петросяна отказать.
Обратная дорога не ознаменовалась ничем новым. Уже привычно я трясся в заполненном до отказа автозаке, скучая, ожидал корпусного стоя посреди многолюдного собачника, и еле шевеля гудящими ногами, возвращался через крестовское подземелье в ставшую домом камеру 791. После первоапрельского заседания я вернулся около десяти часов вечера и с одиннадцати до пяти утра спал, видя фантасмагорические сновидения, в которых экстремальные сцены уличного насилия причудливо переплетались с чёрно-белыми кадрами обвинительной речи Бундина призывавшего «расстрелять поганых шульцов как бешеных собак!» Я не высыпался, уставал, усталость накапливалась и три следовавших подряд заседания слились для меня в один парадоксально нескончаемый процесс, абсурдно-фантастический словно «Процесс» Франца Кафки. Два раз я успевал увидеть выпуски теленовостей о суде над самим собой, и ощущение нереальности происходящего усиливалось. Со всех точек зрения этот суд был необычен, отличался от простых уголовных разбирательств ежедневно тысячами проходящих в российских судах. Он стал первой ласточкой начатой властями «охоты на ведьм» — войны с праворадикальными группировками, однако судили меня преимущественно за одни убеждения и оттого судебно-следственная система, растерявшая опыт 37-го года допустила превращение трагедии в драматический фарс достойный цирка «шапито», но не правосудия.