Боясь, как бы я ненароком не заскучала, доброжелательные, веселые медсестрички натащили мне в бокс целую уйму развлечений на любой вкус: подшивку «Космополитена», несколько дамских романов в ярких обложках и - кстати сказать, видак здесь, в травматологии, был поновее и покруче, чем в терапии! - полную коробку видеокассет с душещипательными эротомелодрамами. Но я к ним так и не притронулась - не до того было. В мозгу моем разыгрывались страсти - не чета книжным и киношным: о чем только я не передумала, созерцая любимое, уникальное, безжизненное лицо, от которого еще недавно так истово отрекалась!.. Райское, немыслимое, вновь обретенное чудо; упиваясь обладанием, словно впервые, я изумлялась, как это у меня хватало самонадеянности - пытаться забыть его, заменить на другое; я рыдала и каялась, клятвенно обещая терпеть отныне все - обиды, придирки, закидоны, даже маразм - лишь бы только он был со мной; я на коленях благодарила судьбу за то, что она вернула его мне хотя бы таким жестоким образом - и тут же была готова убить себя за эту благодарность… То было изысканное и роскошное пиршество, оргия чувств; предмет их пребывал при этом в глубоком полунаркотическом сне, оставаясь, как и подобает предмету, холодным, недвижимым и немым.
Это наводило меня на некую мысль, сперва казавшуюся грешной и крамольной, - но с каждым часом обретавшую яркость и вкус и все более привлекательную: что, если Влад (посмотрим правде в глаза: весь этот год голова его работала ой как хреново!) так никогда и не оправится от стресса, причиненного ему ныне испугом и болью?.. Что, если по неминуемом пробуждении он примет меня за медсестру или, скажем, за свою внучку Верочку, - а то и вовсе ни за кого, так навсегда и оставшись полуживотным-полурастением, чьей единственной осознанной привязанностью будет обезжиренный йогурт «Фруттис»?.. Признаюсь вам, коллеги: тогда, сидя в ожидании у его изголовья, я почти хотела этого. Ибо Влад-спящий был напрочь лишен того мелкого, но противного недостатка, что портил Влада-бодрствующего, - а именно: характера, нрава, одним словом - личности, нон-стоп кладущей на его уникальное лицо мерзкую печать высокомерия и брюзгливости; маразм полный и окончательный, мнилось мне, устранил бы эту помеху навсегда… и я, забываясь, мечтала о том, как наймусь сиделкой к беспомощному старцу, который - об этом не узнает никто, никогда! - станет лучшим подданным дивного предметного царства, так удачно описанного им некогда в научно-популярном труде «Волшебный Мир»...
К счастью, мои полусонные грезы не были вещими. На третьи сутки лицо Влада постепенно ожило, - и он, не открывая глаз, попросил пить - слабым, но вполне осмысленным голосом; ничуть не растерявшись (сестры научили меня), я ловко вставила ему в рот «поилку» - то есть, попросту, соску, надетую на пластиковую бутылку с минеральной водой, - и несколько секунд держала ее так, следя, чтобы он ровно глотал и не захлебывался. Утолив жажду, старик вновь задремал - но уже совсем по-иному: сон его, утратив наркотическую одухотворенность, оказался чем-то вполне человеческим и бытовым, линии лица, минуту назад поражавшие взор классической строгостью и чистотой, уютно обмякли, а мокрые губы приоткрылись - и то и дело издавали забавный звук вроде «ням-ням»: видно было, что сознание (в той или иной форме!) покинуло глубокие воды и плещется где-то на поверхности. Вечером того же дня я подошла к Владу, думая протереть его щеки и лоб влажной ароматизированной салфеткой - мне ли было не знать, как старый зануда печется о личной гигиене! - но, едва приступила к делу, как дряблые веки дрогнули - и прежние умные, блестящие глаза уставились на меня. От неожиданности я даже ойкнула - и как была, в неловкой позе, с салфеткой в руке замерла, не зная, чего ожидать: все-таки мы с Владом, как ни крути, были в ссоре… Но я зря боялась: профессор смотрел на меня очень ласково, - я и не подозревала, что у него бывает такой взгляд: смотрел, молчал, потом так же молча взял мою руку, все еще комкавшую ненужную салфетку, и поднес к губам…
Тут я со стыдом почувствовала, как мои глаза наполняются слезами, - но, все еще боясь произвести лишний звук или движение, не стала смахивать их, а только медленно, осторожно протянула руку и отвела со лба Влада непокорную седую прядь… От слез лицо его расплывалось в моих глазах; но я все-таки успела увидеть, как он грустно улыбнулся, прежде чем сказать - необычно тихим голосом: - Спасительница моя… - и вот тут-то и разревелась, уронив салфетку и упав головой Владу на грудь: я уж и забыла, когда он в последний раз говорил мне что-то нежное.
6
Мой названый брат Гарри, год назад закончивший МГИПУ с отличием (насплетничаю вам, коллеги: он попросту купил себе красный диплом, не дожидаясь, пока его подруга Машенька Игрунова выйдет из декрета!), не забыл, однако, свою «альма-матер» - как бы закрытый клуб, где у него была VIP-карта - и наведывался сюда едва ли не каждую неделю. Кафе «Пси» по-прежнему охотно предоставляло ему кредит; турфирма «Психея» делала 50%-ную скидку за регулярное снятие порчи с ее гендиректора; лидеры Космического Братства, куда мой брат вступил еще зеленым первокурсником, не так давно присудили ему звание Старшего Космобрата - едва ли не высшая ступень иерархической лестницы секты, дающая право на все корпоративные блага: ежегодные поездки на заграничные семинары, лимузин напрокат, участие в культовых празднествах-оргиях и проч… - в общем, здесь, на факультете, ему было где попастись и что пощипать. А тут к нему возьми да и воспылай страстью секретарь декана щебетунья Людочка - хранительница многих факультетовских тайн и подробного досье на преподсостав. Тем, кто знает моего брата, не нужно объяснять, какими последствиями грозил этот роман.
На мне они сказались очень скоро. Решила я как-то съездить на лекции, - совесть заела, даром что Карлова, у которой я ныне ходила в любимицах, пообещала мне «автоматы» за весь триместр. Нежно прощаюсь с Владом, добираюсь до факультета, открываю входную дверь, миную холл, захожу в гардеробную - и только-только пристраиваю свою видавшую виды дубленку на ржавый крюк, как внезапно чьи-то руки, как бы дразня, зажимают мне глаза… По запаху дорогого, эксклюзивного одеколона я сразу узнала имя - однако назвать его не спешила: холодные, жесткие пальцы жали на мои веки с такой безжалостной и лютой силой, что я, чье рыльце и впрямь было в пушку, отлично понимала - здесь имеет место отнюдь не милая шутка. - Ну, Гарри, отпусти! - Последнее, очень болезненное нажатие - и я, наконец, свободна, только перед глазами все еще стоит неприятная пелена.
- Я слышал, мы подались в сестры милосердия, - тихо и вкрадчиво проговорил Гарри, чье нечеткое, расплывчатое лицо, белым пятном маячившее над черным пятном костюма, уже начинало странно пошевеливаться снизу. - К чему бы это?..
Плотная стена курток, шуб и пальто надежно отгораживала нас от внешнего мира, скрадывая все посторонние звуки.
Я даже не стала уточнять, от кого это он «слышал»: ясное дело. Отпираться было бессмысленно, и я предпочла, недолго думая, перейти в наступление:
- А что ты мне делать прикажешь?! Он - мой научный руководитель. Не все же такие богатые - дипломы покупать!..
Ход был сильный: почти сфокусировавшееся лицо фокусника злобно задергалось - он ненавидел, когда ему напоминали об этом проколе, единственном за всю его ученическую жизнь. Но тут же усилием воли замаскировал тик под обаятельную светскую улыбку; еще немного мы дружески поболтали - и, лишь когда выходили из гардеробной, Гарри счел нужным сделать мне маленькое назидание: не стоит, мол, пропадать так надолго, а то Славик начинает нервничать. - А ты сама знаешь, когда этот придурок нервничает, дело может кончиться плохо…
Он зря беспокоился. К Славке на Ленинский я заезжала не далее как вчера - и осталась очень довольна: еще издали, с лестницы, я услышала доносящийся из недр квартиры гогот и гвалт, - но звонок не сработал, и я открыла дверь своим ключом. Едва очутившись в прихожей, мигом оценила волшебное перевоплощение «гнездышка» - стало даже немного жаль, что не придется в нем пожить. Ну, а когда, не снимая сапог, осторожно заглянула в комнату, то и вовсе пришла в восторг: да уж, тут есть чем полюбоваться!.. Настоящий евростандарт! Белые с золотой искоркой обои, встроенные шкафы-купе, стеклопакеты, ковролин… а в самой середке неузнаваемого, осовремененного пространства расположился дивный пикничок: расстеленная на полу газета так и ломится от всевозможной закуси, тут же «икеевские» цветные стаканы, кока-кола, несколько бутылок «Московской»… а вокруг, словно у костра, восседает веселая компания: четыре здоровенных лба - и, так сказать, роза среди навоза: белесенькая, маленькая, хрупкая, с мышиным хвостиком на затылке…