Знает он - или нет?.. Речь шла все о том же - о моих отношениях с профессором Калмыковым, которые хоть и прекратились навеки, но даже так продолжали жить во мне, мучить изнутри, как обломанный кусочек занозы. Знает - или нет?.. Сама мысль об этом была для меня кошмаром - а вместе с тем мне хотелось, чтобы знал… Чтобы хоть кто-то знал… Порой, ночью, я просыпалась вся в поту от ужасной и вместе с тем сладкой уверенности, что да, знает - и приберегает свое знание до более удобной минуты; я даже думать боялась о том, чем это может мне грозить, - но все ближе была к тому, чтобы самой заговорить об этом… Знает?.. Нет, похоже, нет - раз в своем ясновидении обрядил меня в белую фату… Или ему попросто незнакомы такого рода условности?.. С его-то расчетливостью - разве поручил бы он невинному, безгрешному созданию столь ответственную миссию, как снятие «венца безбрачия» с девственника?! - вряд ли, ой, вряд ли! - а, стало быть, знает, знает… Или все-таки..? Я думала об этом неотрывно, то принимаясь эйфорически хохотать над своими подозрениями, то тоскуя по ним, то вновь преисполняясь какого-то мистического ужаса от мысли, что коварный и непредсказуемый Гарри давно обо всем осведомлен - и готовит нам с Владом какую-нибудь страшную месть в своем загадочном духе; иногда мне казалось, что он и думать забыл о профессоре, а иногда - что и историю-то со Славкой он попросту выдумал, чтобы наказать меня за греховную связь с его заклятым врагом…
Не знаю, до чего бы меня все это довело, если бы однажды Гарри не обратился ко мне ласково: «Ах ты моя табула раса!» Поначалу я жутко обиделась: не зная слова «табула», я по невежеству расшифровала прозвище как «табуированную расу» - то есть некую позорную категорию, что-то вроде зачуханного в тюремной камере, - и думала, что Гарри таким образом намекает на мой диагноз. Но брат, снисходительно рассмеявшись, объяснил мне, что на самом деле это выражение означает всего лишь «чистую доску», на которой он, Гарри, обязательно напишет что-нибудь гениальное; впрочем, если угодно, я могу толковать его как «девственную душу», невинность… Последнее неожиданно успокоило меня - честно говоря, я порядком устала от своих треволнений и теперь обрадовалась хоть какой-то определенности.
А днем позже мы слегка повздорили: я, помогая ему наряжать елку, неосмотрительно поинтересовалась, кого еще он собирается пригласить на вечеринку - не Анну ли; в ответ Гарри вспылил: - Не лезь в мою личную жизнь!.. - Я обиженно возразила, что, мол, он-то в мою лезет - да еще как!.. Ледяным тоном Гарри заметил, что сравнения тут неуместны: во-первых, он мужчина, во-вторых - и это главное! - его опыт превосходит мой в неисчислимое количество раз… - А, лучше сказать, «на неисчислимое количество раз», - поправился он, - потому что на ноль делить нельзя! Приходится мне о тебе заботиться - я как-никак за тебя перед твоими родителями отвечаю!
С чего он это взял, неизвестно - если родители и опасаются слегка за мою нравственность, то лишь потому, что я, по их мнению, слишком дружна с названым братом! - но говорить об этом Гарри я на всякий случай не стала. Как бы там ни было, разговор этот окончательно изгнал Влада из наших отношений - и ничто больше не мешало мне упоенно грезить о загадочном кавалере, припасенном Гарри специально для меня. Я предалась этим грезам с фанатическим рвением аутистки, предоставленной самой себе - и так увлеклась ими, что утром 31-го декабря - дня «икс», на который были назначены смотрины! - вскочила чуть свет, сгорая от нетерпения и любопытства.
3
Целый день я провела у маминого платяного шкафа, суетясь, волнуясь и немного раздражаясь неведомым мне прежде обилием равнопрекрасных вариантов: что надеть на вечеринку?.. Что ему больше понравится, этому чертовому Славке?.. Синее шерстяное облегающее платье с блестками?.. Желтый атласный брючный костюм - жакетка-«френч» с черной окантовкой, жестким воротничком и тесным-тесным рядом пуговичек от шеи до пупа?.. Кожаная мини-юбка в комплекте с игривой блузкой из белой прозрачной органзы (и черные колготки «в сеточку», а на шее - золотая цепочка)?.. Мама разрешила в честь праздника брать, что захочется. А, может быть, джинсовый сарафан?..
После долгих муторных примерок я остановилась на классическом варианте, сняв с вешалки маленькое черное платье на бретельках: мило, изящно, в меру нескромно, но и без вычурности, которая способна, чего доброго, смутить и отпугнуть неискушенного гостя… Так, что еще?.. Туфли на «шпильке», телесного цвета колготки, духи и… ах, да, украшения! Какие же надеть украшения?! С минуту поколебавшись между старым золотом, жемчугом и бриллиантами, я все-таки не вытерпела и застегнула на шее стеклянные голубые бусы - те самые, мои любимцы, с детских лет бывшие мне скорее талисманом, чем «бижу»; это подействовало - едва ощутив на себе их приятную тяжесть, я почувствовала, как неуверенность моя рассеивается, а в душе растет и ширится нерассуждающая вера в счастье, уже, несомненно, притаившееся где-то за углом нынешнего Нового Года.
До Гарри я добиралась, естественно, на такси. Выхожу - вся такая роскошная, в душной ауре «Шанели», щедро удобрившей пышные волосы, в маминой шиншилловой шубе нараспашку, в сапожках на высоком каблучке! - бросаю шоферу «Чао», несильно хлопаю дверцей шоколадной «вольво», поднимаюсь в подъезд, вхожу в лифт, нажимаю «5» - и тут же улавливаю характерные звуки праздничных гуляний в «Гудилин-холле»: оживленные голоса, глухое ритмичное буханье и загадочные, неясной природы режущие вопли. С каждой секундой они прибывали, становясь все громче, стремительно затопляя собой тесное пространство лифтовой кабинки и моей головы… и тут мне на краткий миг стало не по себе, потому что внезапно, невесть откуда, из черт знает каких глубин подсознания всплыло и встало передо мною гневное лицо Влада - бледное, изрезанное мелкими черными складками, окаменевшее, точно маска некоего карающего божества; нечеловеческим усилием воли отогнав прочь страшный призрак, я вышла из лифта - и, малодушно перекрестившись, позвонила в дверь.
Оттуда послышалось ликующее: «О-о-оу!!!» - меня ждали! - и в следующий миг, с криком «А вот и Юлька!» Гарри, одетый совсем не по-новогоднему - черная майка с черепом и костями, тертые джинсы, шлепанцы на босу ногу, - втащил званую-гостью-названую-сестру в прихожую и, радостно хохоча, завертел в буйном танце под жуткий рев несущейся с двух сторон разноречивой музыки и все тот же странный синтетический вой. Прежде, чем отпустить меня и вызволить, наконец, из жаркой шубы, он крикнул, перебивая шум, что Захира Бадриевна час назад отбыла в гости, оставив молодежи напутствие «повеселиться как следует», - значит, вся ночь будет наша… От этих слов сердце мое упало и неудержимо заколотилось. На заднем плане мелькнула выскочившая откуда-то высокая девушка в алом шелковом платье, с длинными белыми волосами - не Анна; радостно махнула мне рукой - я так и не поняла, знакомы мы или нет, - и тут же скрылась на кухне, где, похоже, полным ходом шли приготовления к новогоднему пиршеству.
- Это Катя, - с грязноватой ухмылочкой пояснил Гарри - и на всякий случай добавил: - Чувствуй себя, как дома.
Меж тем дикие вопли, заглушавшие все на свете, переросли в кошмарный, тошный, пронзительный визг; синие, красные, оранжевые сполохи ежесекундно озаряли темный проем, ведущий в гостиную. Переобувшись в элегантные туфли на «шпильке», я убрала сапоги в тети-Зарин шкафчик для обуви - и, оглядевшись, обнаружила, что рядом никого нет: веселый голос Гарри и Катин смех слабо доносились из полуприкрытой двери кухни.
Что-то подсказало мне, что названый брат неспроста предоставил мне свободу действий. Тихо-тихо - как только позволяли десятисантиметровые «шпильки»! - я подкралась к порогу гостиной - и, осторожно заглянув туда, увидела, наконец, воочию знаменитое приобретение, которым Гарри за последнюю неделю все уши мне прожужжал: дорогущий телевизор «Панасоник» с огромным, чуть ли не во всю стену, плоским экраном и расставленными по углам двумя мощными стереоколонками - они-то и производили весь этот ужасный шум, соответствующий видеоряду - мечущимся по экрану гнусным гнилозубым глазастым гуманоидам с бластерами в омерзительных трехпалых конечностях. А чуть ниже, на леопардовом ковре, сжимая в пятипалой и вполне человечьей руке бутылку «Miller’а», сидел еще один гуманоид - его-то, видно, и называли Славкой Семиведерниковым; едва взглянув на него, я, взволнованная, страшно смущенная, тут же выскочила обратно в холл и, прижавшись к стене, так и замерла, не в силах собраться с духом.