После войны сидел я как-то у Зурова в его комнатке. Мы беседовали о том, о сем, о литературных делах, о людях, как вдруг у очень сдержанного Лени вырвалось: «Знаешь, очень тяжелый характер у старика!» А вместе с тем мы знали, что к творческим способностям Зурова Бунин относился весьма благожелательно.

Любопытны дневниковые записи Галины Кузнецовой, небесталанной поэтессы и прозаика, тоже много лет прожившей в бунинской семье, в Грассе.

Галина Кузнецова появилась на русском литературном горизонте в 1925–1926 гг. Она была очень красивой, очаровательной женщиной, разведенной женой адвоката Петрова и среди «молодых» тотчас было отмечено ее дарование. Среди «стариков» она прежде всего покорила профессора Гофмана, и злые языки утверждали — не столь дарованием, сколь женской прелестью. Однако в берлинской газете «Руль», в статье «о молодых поэтах», Гофман обмолвился: «Отмеченная Богом Галина Кузнецова», на что в газете «Дни» Керенского, где тогда вел литературный отдел Вл. Ходасевич, тотчас же появилась его реплика: «Если не Богом, то во всяком случае проф. Гофманом из “Руля”».

Но тут Галину Кузнецову заметил Ив. Бунин — veni, vidi, vici, этого момента очаровательная поэтесса прочно вошла в бунинскую орбиту. В 1967 году, в издательстве Русского книжного дела в США вышел в свет «Грасский дневник» Г. Кузнецовой, где она пишет: «… В простом, медленно разрушавшемся провансальском доме, на горе над Грассом… Бунины прожили многие годы. Мне выпало на долю прожить с ними все эти годы. Все это время я вела дневник, многие страницы которого теперь печатаю». Отрывки из этой книги появились в нашей периодической печати, но весь дневник, к сожалению, для меня недоступен, а я полагаю, что эта книга не только любопытна, но и весьма интересна и ценна, как свидетельство о повседневной жизни большого и замечательного писателя Ивана Алексеевича Бунина.

Привожу несколько записей из ее дневника, касающихся Зурова.

«23. IX. 1928 г. Некий Леонид Зуров вчера прислал Ивану Алексеевичу книжку «Кадет». Читала первая я. Способный человек. и близко все, о чем он пишет».

«26. XII. 1928 г. Приехал Зуров. Всем понравился. И все мы знали, что в том числе и самому Бунину. И так же все знали — далеко не каждому даровалось благосклонное бунинское признание».

Притчей во языцех ходил по Парижу рассказ: один из наших парижских поэтов презентовал Бунину, с почтительной дарственной надписью, свою новую книгу стихов. Лежа в своей комнате на кровати, Бунин стал ее перелистывать. В бунинской комнате почти всегда горел камин. И вдруг Иван Алексеевич, разразившись самой настоящей русской матерной бранью, швырнул книгу в огонь камина.

В 1923 году, оставив за собой парижскую квартиру на улице Жака Оффенбаха, Бунин переезжает на юг Франции.

Обратимся опять к дневнику Г. Кузнецовой: «Покинув Россию и поселившись окончательно во Франции, Бунин часть года жил в Париже, часть — на юге, в Провансе. В простом, медленно разрушавшемся доме, на горе над Грассом, бедно обставленном, с трещинами в шероховатых желтых стенах, но с великолепным видом с узкой площадки, похожей на палубу океанского парохода, откуда видна была вся окрестность на много километров вокруг, с цепью Эстереля и морем на горизонте, Бунины прожили много лет».

На улицу Оффенбах Бунины возвращались обычно на зимние месяцы, совпадавшие с русским литературным и театральным сезонами в Париже. Бунин выступал с чтением своих произведений на вечерах «Зеленой Лампы», литературного кружка, созданного Мережковскими.

Однако жить литературным трудом, даже для Бунина, в эмиграции было почти невозможно. Тиражи издаваемых книг были смехотворно малы. Молодые поэты обычно издавали свои сборники тиражом в 250 экземпляров. Периодические издания платили мизерные гонорары. Максимальные тиражи бунинских книг были 2500–5000 экз. А обычные тиражи его книг — 500–800 экз.

В судьбе большого писателя наступают черные дни.

В 1924 году Бунин обращается с просьбой к норвежскому профессору-слависту, члену-корреспонденту Российской Академии Наук, порекомендовать какому-нибудь норвежскому издателю, для перевода на норвежский язык, бунинские произведения, «… и заплатил бы мне некоторую сумму денег». Бунин объясняет профессору Брону, что к этой просьбе его побуждает «тяжелое положение эмигранта, все потерявшего в России и лишенного на чужбине почти всех средств к существованию. Живешь в нужде, в постоянной мучительной неуверенности насчет завтрашнего дня». Думается мне, что гордому, самолюбивому, независимому, а подчас и высокомерному почетному академику, замечательному русскому писателю Ивану Бунину было очень нелегко обращаться с подобной просьбой к своему норвежскому коллеге по Российской Академии Наук.

В 1933 году Бунин становится лауреатом Нобелевской премии, первым русским писателем-лауреатом с момента существования этой премии.

Наряду с мировой известностью это приносит писателю так же и материальную независимость. Общественность следит за каждым шагом, каждым жестом Ивана Алексеевича. Судачат о безукоризненной манере Бунина, полной спокойного, уверенного достоинства, держаться на заседании Шведской Академии в Стокгольме при вручении премии, о его искусном поклоне королю, вручавшему Бунину папку с дипломом большую золотую медаль, и так далее.

Не обошлось, конечно, и без курьезов. По получении известия о премии, Бунин с улицы Оффенбах временно перебрался в первоклассный парижский отель «Мажестик». Сюда и потекло паломничество поздравителей и целая армия репортеров иностранной и русской зарубежной прессы. Посетители постоянно спрашивали швейцаров в коридоре: «Где принимает господин “при Нобель” (“Нобелевской премии”)?» Наконец, служащие отеля решили, что это и есть фамилия пожилого господина, к которому течет непрерывный поток посетителей, и переименовали Бунина в «господина Принобеля».

К этому времени бой «молодого поколения» за самоутверждение в литературной среде был выигран. На страницах «толстых» журналов и прочей периодической печати «старикам» пришлось потесниться. Под редакцией Николая Оцупа и фактически созданный его трудами, стал выходить новый «толстый» литературный журнал «Числа», всецело опиравшийся на сотрудничество «молодых».

Приблизительно в эти же довоенные годы «левым» сектором литераторов нашего поколения в тесном сотрудничестве с И.И. Бунаковым-Фондаминским, одним из редакторов журнала «Современные Записки» и журнала «Русские Записки» — мы собирались у него на квартире, — был организован литературно-общественно-политический кружок «Круг», с резко антифашистской направленностью. Благодаря организационной энергии и материальной поддержке И.И. Бунакова, кружок стал выпускать периодический альманах «Круг». Бунин во всех этих литературных делах участия не принимал, но теперь уже постоянно бывал с нами в монпарнасских литературных кафе. Поскольку речь зашла о И.И. Фондаминском, нельзя не упомянуть о трагической судьбе этого всеми любимого и уважаемого человека. Илья Исидорович остался в оккупированном Париже, хотя, несомненно, мог бы перебраться в Америку, как делали почти все его коллеги. Трудно сказать, что им руководило. Во всяком случае, он не мог не знать о смертельной опасности, которая ему угрожала.

Он был тесно связан с антифашистской деятельностью Матери Марии Скобцовой на ее русском подворье на улице Люрмель в 15-м округе Парижа. Вначале немцы подослали к нему некоего доктора Вейса, для ознакомления с замечательной библиотекой Бунакова. «Ильюша», как мы его между собой звали, наивно полагал, что такой высококультурный человек не может быть гитлеровцем.

Однако после нескольких визитов этого «высококультурного» доктора, немцы неожиданно реквизировали бунаковскую библиотеку, а его самого вскоре арестовали и увезли в Германию, где он погиб в гитлеровском концлагере Аушвице.

Немцы разгромили и русское подворье на улице Люрмель — один из центров русского «Сопротивления», арестовали Мать Марию (Скобцову) и священника Дмитрия Клепинина, увезли их в Германию, где они оба погибли.