Сколько раз впоследствии приходилось мне бывать у приятелей-французов, настоящих рабочих, но по воскресеньям жены их непременно на второе приготавливали кроликов красном вине, а после обеда мы все вместе отправлялись в соседнее «бистро» и заказывали бокальчик черного кофе «арозе маленькой каплей», то есть с влитой в него маленькой рюмочкой рому. Между прочим, французы уверяли меня, что слово «бистро» произошло от русского слова. Когда в 1812 году русские войска были в Париже, «ле казак рюсс» — «русские казаки» (все русские именовались именно казаками) вбегали в кафе, заказывали консомацию и кричали «Быстро, быстро!» Во французском нет звука «ы». Ударение во всех словах стоит на последнем слоге, и получилось «бистро». Может, это и так.

Я приходил к себе в барак, мылся, переодевался и шел в столовую обедать. После работы аппетит был хорошим, и я съедал три блюда, привыкал есть отдельным блюдом зеленый салат, выпивал свой шопин и заказывал чашечку кофе. В столовой стоял большой лакированный ящик, заводили его, ждали, когда начнутся сначала вздохи, потом какие-то грохочущие звуки и, наконец, появлялся вальс и веселые поляки шли приглашать одну из дочерей хозяйки, хорошенькую испанку Аглаю. И мы все потом танцевали с ней.

Было тепло. Стоял сентябрь. Жить и работать здесь в Оверни, было можно. Но ни отца, ни Андрея условия жизни и работы никак не устраивали. Андрей начал наводить справки и недели через две после нашего приезда заявил нам:

— Друзья мои, мы поедем в Монтаржи — это городок на юге от Парижа, в 126 километрах, там каучуковый завод, большая колония русских. На завод принимают рабочих, и жилищные условия там нормальные, не то, что здесь.

— А как же с нашим контрактом? Ведь мы его подписали на год, — спросил я.

— Это все ерунда! Никто и не спросит. В субботу будет зарплата, мы подаем заявление об увольнении, вечером садимся на поезд и укатываем, а можно и ничего не подавать: сесть на поезд и уехать.

Мы так и решили. Действительно, в субботу мы получили зарплату и вечером уехали в Монтаржи. Я сказал грустно: «Прощай Овернь!»

С нами ехал еще один новый знакомый. Это был рабочий, работавший с отцом и живший с ним в одном бараке. Он очень привязался к отцу и все уговаривал взять его с собой. «Отец, — говорил он грустно, — возьми меня с собой в Монтаржи!» — «Ну поедем!» — отвечал ему отец. Это был молодой кубанский казак. Звали мы его Матюша, так он сам представился — уменьшительное от Матвея. С ним произошла забавная история. Во время поездки Андрей узнал, что у нас ночью в Орлеане, вероятно, будет пересадка. Мы дремали, когда Андрей увидел, что мы стоим на большом вокзале, и выскочил узнать, где мы. Прибегает и кричит: «Скорей, скорей вылезайте! Поезд сейчас уходит. Нам нужно пересесть на другую ветку!» Хватает свои вещи и бежит, мы за ним. Действительно, через минуту поезд наш ушел, а недалеко стоял поезд на Монтаржи. «Боже мой! — воскликнул мой отец, — Матюша-то укатил!» Матюша спал в соседнем вагоне, и мы его не успели предупредить. Андрей спокойно сказал: «Ничего, через несколько часов он попадет прямо в Париж и его вернут в Монтаржи». Через несколько минут наш поезд отошел в Монтаржи. Туда мы приехали рано утром. Наняли такси и покатили в Вазине — местечко в четырех километрах от вокзала, где был завод. Мы подъехали прямо к заводу. Ворота были еще закрыты, но у ворот уже стояла небольшая группа, ожидая открытия. К ней присоединились и мы. Вдруг слышим знакомый голос на дороге, и кто-то бежит к нам с сундучком на плече: «Отец что же ты меня оставил!» — «Ну вот, рассказывай, как ты попал сюда? Ну, вставай к нам, сейчас будем наниматься!»

Вот что рассказал нам Матюша: «Я спал. Вижу, подъезжаем к большому городу. Улицы большие, а дома грязные-грязные, каменные, аж черные. Вижу, что весь народ собирается сходить. Я к ним, показываю в окно, спрашиваю: «Что за город?» Они, бусурмане, по-своему болтают, и я только на своем. Мы друг друга ни черта не понимаем. Я ж недавно из Сербии приехал. По-сербски балакать могу, а на ихнем — не. Я побежал в ваш вагон. Смотрю, ваши места пустые. Значит, уехали. Бросили меня отец пропадать! Вышел я, когда остановился поезд. Показываю билет кондуктору, он залопотал, я ему — мотаю головой: ничего, мол, не понимаю. Повел он меня к начальнику. Залопотали тут они друг с другом. Начальник объяснил мне, что они хотят посадить меня в другой поезд. Я говорю: «Нет! Денег я не дам! Кондуктор знает, куда я ехал, он должен был меня разбудить

и предупредить с пересадкой». Повели меня на поезд. Они поговорили с проводником и мне объясняют: «Через час смотри в окно и читай названия станций, как прочитаешь «Монтаржи», значит, приехал, так и слезай. Проводник знает, куда тебе ехать, он подскажет». Так я понял. Через час стал читать, а сразу от Парижа — буквы их я уже немного понимал, хотя читать-то мне, отец, трудно. Вот я смотрю на билет и на название станций сверяю. Не знаю, сколько времени прошло, только голова у меня разболелась. Вдруг смотрю: Монтаргис. Я за вещи, и проводник кивает головой: мол, приехал! Вхожу и спрашиваю, мне, говорю, на «Резин». «Резин», я же знаю, что завод работает на

резине. Сначала не понимали, а потом один говорит: «А, юзин, юзин!» (фабрика). Вот шагай по шоссе, будет деревня Резинэ, там — твой «юзин-резин». Вот я и пришел. Вижу, вы стоите у ворот, я к вам».

— Ну, слава Богу, что нашелся, — сказал отец и стал объяснять Матюше, как все получилось и что мы его не бросили.

Так началась наша жизнь во Франции.

В субботу я пошел на литературный вечер «Союза русских молодых поэтов и писателей». У кассы сидела красивая блондинка с пышной светлой шевелюрой, с весеннего небесного цвета огромными глазами. Рядом с ней стоял тоже красивый молодой человек с явно украинского типа лицом. Я взял билет и кассирша мне сказала, чтобы я проходил в зал и садился на любой свободный стул. Вдруг молодой человек спросил меня, не поэт ли я? Я ответил, что действительно пишу стихи, был членом двух литературных студенческих кружков в Югославии, теперь переехал во Францию и работаю в Монтаржи. Сегодня в командировке. Я засмеялся и сказал: «Вот все, что я могу сообщить!»

Мы познакомились, он представился: «Виктор Мамченко, поэт, член этого Союза, один из его организаторов. Это наше самоутверждение. Мы должны заявить о себе! «Старики» нас не признают, не хотят пускать нас в журналы. Конечно, они люди большой культуры, мы же — еще случайной и малой, но мы своего добьемся!» — «Такие задачи были и у нас в Белграде. Мы кое-чего добились, выпустили коллективный сборник стихов, о нас заговорили в печати».

Я не стал подробно объяснять наши дела, но Мамченко пришел в восторг и возбужденно сказал: «Вот видите! Молодцы! Молодцы! Вот и мы добьемся признания! Лена, — обратился он к кассирше, — познакомься, пожалуйста, это поэт Юрий Софиев из Белграда, переехал во Францию. Работает в Монтаржи. Переезжайте в Париж, будем вместе работать».

Так завязалась еще одна из дружб на всю жизнь. С Виктором Мамченко и Еленой Майер (Люц).

— Пойдемте, я вас познакомлю с нашими!

— Нет! Виктор Андреевич, сегодня я не буду ни с кем знакомиться, но скоро перееду в Париж, тогда буду у вас.

Мы вошли в зал. Перед вторым отделением был перерыв.

— Вот видите, на председательском месте сидит наш председатель, Юрий Константинович Терапиано. Очень энергичный деятель, это мы с ним и еще с некоторыми людьми создали «Союз». Мы с ним приятели, правда, он принадлежит к правому крылу литературы, близок к Мережковским, к «Зеленой Лампе». Но от политики далек, не высказывает никаких реакционных взглядов. Человек милый.

— Итальянец?

— Нет, армянин, но выдает себя за итальянца. Чудак!

Впоследствии я написал под злую руку нехорошую эпиграмму: