Сестра его говорила, что они армяне и вращались в армянском обществе. Но Юрий был культурен, терпим и, зная мои убеждения, относился ко мне доброжелательно, ровно и спокойно. Мы были с ним в приятельских отношениях.
— Вот идет Монашев, поэт, секретарь «Союза». Вон стоят два приятеля: пышная шевелюра, тонкие черты лица — поэт Вадим Андреев, сын Леонида, — между тем объяснял мне Мамченко, — а с ним Владимир Сосинский, прозаик, это левый фланг наш, работает в редакции «Воля России», центральные эсеры, у Виктора Чернова.
— Вот сидит их критик и литературовед Слоним, вон в очках, с шевелюрой, откинутой назад, с таким характерным профилем стоит Дмитрий Кобяков. Алексей Михайлович Ремизов говорит: «Наш Кобяков совсем прозрачный, он ведь от половецкого хана Кобяка». Хоть и от хана, но человек он левых убеждений, вернулся на Родину, живет в Барнауле, что-то читает в каком-то институте, выпустил две книги по языку, печатал воспоминания в «Просторе». Мы были друзьями в Париже, остались ими и здесь. «В жизни он большой оригинал, — говорит Ремизов, — большой шутник, но любит свою Родину и мир, ненавидит войну. Чего же вам еще нужно?»
В это время Терапиано, открывая второе отделение, сказал:
— Сейчас будет читать свои стихи Ирина Кнорринг!
— Сейчас станут читать свои стихи наши поэты. Ну, я пойду, — заторопился Мамченко, — я ведь тоже читаю.
К столу председателя вышла очень милая девушка с большими зелеными глазами, блондинка с густейшими темными ресницами, набрасывающими тень на глаза и даже на верхнюю часть щек. Она читала просто, понятно, спокойно и вместе с тем очень выразительно. Нужно сознаться, мне понравились и поэтесса, и ее стихи. Она читала о Северной Африке, об арабских кострах, о Сфаяте, о какой-то тропинке, которая теперь уже заросла. Через год я с Андреем Войцеховским познакомился с ее отцом. Он, историк, приезжал к нам в Монтаржи читать лекции от Народного Университета. Мы его устроили на ночлег у Войцеховского, вместе с ним поужинали на французский лад с кровавыми бифштексами, зеленым салатом, с сырами, с вином, с черным кофе и рюмкой кальвадоса. Во время беседы я его спросил: «Ирина Кнорринг — это ваша родственница?» — «Это моя дочь, ей двадцать лет, она печатается с Африки с 1925 года».
Андрей, конечно, рассказал, что я тоже пишу стихи, наш гость попросил меня прочитать мои стихи, мне пришлось это сделать. Потом я узнал из его записок, что он нашел нас с Андреем подлинно интеллигентными людьми и провел интересный вечер с нами. На следующий день мы его проводили на вокзал Монтаржи к парижскому поезду.
Через полтора года мы переехали с Андреем в Париж, поселились вместе в маленькой мансарде, в шести километрах от Парижа, в городке Медоне и решили нанести визит Кноррингам. Они жили по соседству с Медоном, в Севре. Вот что записала в своем дневнике Ирина Кнорринг: «…В воскресение были у нас Софиев с Войцеховским, знакомые Папы-Коли по Монтаржи, когда он ездил читать лекцию. Оба они очень симпатичные и производят впечатление именно интеллигентных людей. Войцеховский юрист (бывший, конечно), может быть, поступит в институт. Софиев — филолог и поэт. Ему все-таки пришлось читать стихи, и скажу без преувеличения — они меня ошеломили. Прекрасные стихи. Этот, конечно, в два счета забьет и Ладинского, и Терапиано. И свежее что-то в них, и без модернизации, а просто и тонко так. Мне даже не хотелось читать после него.
Этот вечер оставил след. Мне хотелось подойти к ним (они еще представляются мне одним целым). Все, что было последнее время… институт, студенческие лекции — все отошло куда— то далеко, на первое место выдвинулась опять поэзия во всей ее красоте. Опять потянуло к чему-то старому, к разговорам и стихам, может быть, даже к «Союзу поэтов», к тому, одним словом, с чем я почти порвала…»
Эта встреча 19 сентября 1926 года положила начало большой и настоящей любви, может быть, единственной в жизни — нашей любви с Ириной Кнорринг. Судьба Ирины (что отразилось в ее поэзии) была трагична. Во время студенческих экзаменов она заболела тяжелой формой диабета.
В 1927 году мы поженились. Бывали, конечно, увлечения, но подлинное чувство большой любви вспыхнуло один раз в жизни. Ирина Кнорринг умирала 16 лет! Она поддерживала жизнь ежедневными впрыскиваниями большой дозы инсулина, но исход был предрешен, и в январе 1943 года болезнь свела ее в могилу.
Возникновение этого «Союза», где я встретил Мамченко и Ирину, требует некоторых пояснений. Почти все первое десятилетие эмиграции (1920–1930 гг.) писатели, «маститые старики», весьма немилостиво относились к так называемым «молодым», в большинстве своем по возрасту начавшим только литературную деятельность уже за рубежом.
«Старики» никак не хотели вначале хоть чуточку потесниться, чтобы пустить кое-кого из молодежи на самый краешек стул эмигрантской литературы и, естественно, ее прессы.
И вот этому поколению пришлось употребить немало усилий упорства и настойчивости для своего самоутверждения. В первую половину двадцатых годов по инициативе Виктора Мамченко, Юрия Терапиано и писателя Юлиуса, при поддержке Ант. Ладинского, Вадима Андреева и Вл. Сосинского и был создан «Союз молодых русских поэтов и писателей во Франции». Им удалось создать организацию, которая арендовала довольно большой зал в одном из особняков на улице Данфер-Рошеро в Париже и регулярно, по субботам, устраивала литературные вечера. Отношение «маститых» писателей старшего поколения к этой деятельности «молодых» было различным.
Одним из первых докладчиков, отозвавшихся на приглашение, был профессор М.Л. Гофман, литературовед, известный в эмиграции пушкиновед. Затем Конст. Бальмонт читал о Баратынском.
Принципиально отказался вступать в какой бы то ни было контакт с «молодыми» Ив. Шмелев. И.А. Бунин тоже отнесся высокомерно и враждебно. Позднее он сменил гнев на милость, но об этом ниже. Писатели «среднего» поколения отнеслись к «Союзу» благожелательно и посещали эти вечера. Приходили Вл. Ходасевич, М.И. Цветаева с С.Я. Эфроном (он бывал в ту пору проездом в Париже, так как жил в Праге), Г. Адамович — поэт и ведущий критик «Последних Новостей» и «Звена», Г. Иванов и И. Одоевцева. Мережковский и Гиппиус держались в стороне, но посылали поэта В. Злобина, своего личного секретаря. Бывали Н.А. Тэффи, М.Н. Алданов, М. Цетлин — поэт Амари, один из редакторов и издателей «Современных Записок», он же критик, Н. Берберова, Марк Слоним, один из редакторов и критик «Воли России».
Я в это время не был в Париже, эти сведения мне сообщил инициатор и первый председатель «Союза» поэт Ю. К. Терапиано.
В 1926 году его заменил Ант. Ладинский. В 1927 году я обосновался в Париже. В это время я печатался в журнале «Звено» и в газете «Последние Новости».
В 1928 году я был избран в правление «Союза» в качестве секретаря, а на следующий год, сменив Ант. Ладинского, стал его председателем.
До этого момента, как я уже говорил, «Союз» занимался регулярным устройством литературных вечеров и вечеров чтения и разбора стихов. Теперь первоочередной задачей правление поставило издание коллективных стихотворных сборников, чтобы дать возможность критике заговорить о нас Нам удалось с 1929 по 1932 год выпустить четыре коллективных сборника стихов.
По примеру «Союза», группы «Кочевье», организованная Марком Слонимом, Вадимом Андреевым и Вл. Сосинским при журнале «Воля России», и «Перекресток», возглавляемая поэтами Юрием Терапиано, Юрием Мандельштамом и Ильей Голенищевым-Кутузовым, группировавшимися около Владислава Ходасевича, тоже выпустили коллективные сборники стихов. Нужно отметить, что во всех этих сборниках участвовали почти все те же авторы. Прежде всего, почти все они были членами «Союза молодых…» и на общих основаниях печатались в его сборниках.
«Кочевье» и «Перекресток» по отношению друг к другу стояли на несколько принципиально различных позициях, но и в этих сборниках мы находим несколько общих имен. Явление это было вполне закономерным. Словом, «самоутверждение» наше привело к известному успеху.