Послышали шаги.

Писатель оглянулся и увидел артиста.

— Рад снова тебя видеть… похоже, что отца ты так и не нашел?..

— Не нашел… заблудился…

— Может быть, он прячется в ските?..

— Где это?..

— Да, тут, рядом… тут все рядом… — Писатель прилег в траву.

Переливчатым хором пели птицы, журчал ручей, навевая дрему.

— Кар-кар… — донеслось из зарослей мирта.

Писатель приоткрыл веки, будто свинцовые. Все еще длился сон, в котором он был и шуршащей осокой, и журчащей водой, и птицей, перелетающей с ветки на ветку…

— Кар-кар… — хрипло прокричала ворона из зарослей мирта и рассмеялась.

Писатель привстал. Он не поверил своим ушам.

— Боже мой, это же Сарра… Сарра вернулась… — пробормотал писатель и устремился в заросли…

Проводив писателя изумленным взглядом, артист сел на камень и тут же привстал, увидев прохожего. В руках у него был небольшой чемодан с ржавыми углами, с каким обычно выходят на свободу арестанты.

Вскользь глянув на артиста, незнакомец прошел мимо и исчез в зарослях мирта.

Артист последовал за незнакомцем.

Незнакомец был копией его отца.

Перепрыгнув ручей с ржавой водой, артист вышел на песчаную пустошь с редкими соснами и уходящей вдаль узкоколейкой. Его поразила звенящая тишина. Оглядываясь по сторонам, он побрел вдоль железной дороги, все ускоряя шаг. Дорога неожиданно оборвалась, утонула в Иудином болоте…

Кто-то вздохнул за спиной.

Мелькнула тень.

«Показалось…» — подумал артист, прислушиваясь к птичьему посвисту ветра.

И снова он услышал едва уловимый вздох и шепот…

— Кар-кар… — хрипло прокричала ворона и рассмеялась. Эхо повторило ее жуткий смех.

Услышав лай собак, артист сорвался с места, побежал, нелепо выбрасывая ноги, не обращая внимания на хлещущие лицо ветки, и с разбегу угодил в топь, забарахтался в камышах и рыжей тине, окончательно запуганный, загнанный.

С трудом он выбрался на сухое место. Он лежал, как какой-нибудь камень, потом встал, вышел на дорогу и пошел.

Он шел и оглядывался.

Из-за поворота дороги показалось стадо коз, окутанное облаком пыли. За стадом, прихрамывая, шел пастух, казалось, он приплясывал в такт звяканью ботала, висевшего на шее Федры.

Артист сошел на обочину.

«Странно… прошел мимо и не окликнул, не кивнул… или не узнал?.. может быть, и я уже умер?..»

Небо переливалось синевой и перламутром. В тишине что-то напевали птицы, в траве сновали всякие бессловесные твари.

Миновав топкий цветущий луг с болотцем, дорога свернула к дому на сваях, опоясанному террасой.

Остановившись у ограды, артист засмотрелся на цветы: крокусы, зачарованные гиацинты, петунии, приветливые ирисы, флоксы, маргаритки, зеленовато-бледные и желтые с черными улыбчивыми глазами.

«Словно стайки юных, прекрасных дев…» — подумал артист и невольно улыбнулся.

Улыбка погасла на его губах, когда он увидел вдову.

Вдова была женщиной из его снов…

Писатель стоял у засохшей смоквы в окружении коз, уронив облысевшую голову на грудь, и размышлял. Вид у него был несчастный.

«Конечно вдова уже в годах… и полная, надо сказать, весьма полная, без всяких оговорок… но бедра… грудь… восхитительны…»

Вдова представилась писателю так реально. Он даже почувствовал запах ее подмышек и испытал такое острое удовольствие, какого давно не испытывал.

Мысли разбрелись, как козы.

«А это еще что за явление…» — Минуту или две писатель разглядывал фигуру артиста, размытую по краям, как на картине Беса.

— Я ослеп или это опять ты?..

Артист принужденно улыбнулся.

— Что ты здесь делаешь?..

— А ты?..

— Вот стою и думаю… вряд ли вдова обрадуется, когда узнает, что я страдаю припадками… и нога у меня ноет к перемене погоды… получается, что я нуждаюсь в ней больше, чем она во мне… — Писатель сделал в воздухе неопределенный жест, глянул на измятые и изношенные брюки, на рваные ботинки.

— Как она выглядит?..

— Полная, рыжеволосая, лицо бледное, тонко очерченное…

— Я не рассказывал тебе, что ночью мне являлась женщина, которой, как мне кажется, я не безразличен… — Артист потер лоб. — Это был сон, но разве вся наша жизнь что-либо иное?..

— Извини, я ничего не понял…

— Представь себе, из моего сна эта женщина переселилась в явь…

— Я думаю, есть естественное объяснение этой странной истории…

— Ну да, конечно…

— Что-то подобное и мне как-то привиделось… я тоже был уверен, что имею дело с живой женщиной из плоти, а не с призраком…

— Я почти начинаю верить, что сон — это та же явь, только вывернутая наизнанку, как рукавица…

— Если только это не бесовское наваждение…

— Ты думаешь?..

Вдруг осыпались камни. Из потемок послышался натужный кашель и на свет вышел прохожий.

— У меня ваш диалог вызывает недоумение, растерянность и даже чувство страха, хотя ваши истории всего лишь последовательность слов… не знаю, с какой целью вы рассказываете все это… это или намеренная ложь, мошенничество или ошибка восприятия, которую можно объяснить безумием… господа странники, вы сошли с ума, помешались, тронулись… — прохожий повернулся к артисту лицом. — Вам пришлось уйти со сцены… и не без причины… а вам… — прохожий повернулся лицом к писателю. — Вам пришлось бежать из города… и тоже не без причины… и не пытайтесь разглядеть что-то за моими словами…

— Кто вы?..

— Вы меня не узнали?.. я философ, ваш сосед… ваши видения связаны с безумием, а не с реальностью… иногда вы осознаете свое сумасшествие, но не совсем… и лишь в толпе, увидев себя среди сумасшедших, вы поймете, что весь мир — это иллюзия бога, подвергающего вас целому ряду испытаний в своих целях…

— Ну, все, с меня хватит… — Писатель повернулся спиной к артисту и философу, крикнул, обращаясь к козам: — Девки, пора домой…

Уже смеркалось. Дали приобрели мягкую волнистость, как истертый бархат, а небо стало похоже на переливающийся муар…

— Философ, что вы знаете о писателе?.. — спросил артист, жуя соломинку.

— В его истории много неясного… говорят, детство его проходило в горах… он пас коз и сочинял канцоны, потом перебрался в город, стал писателем, женился, но неудачно… ему было всего 27 лет и о женщинах он знал немного, как, впрочем, и о жизни…

— Продолжайте…

— Пока писатель приобретал известность, жена украсила его лоб рогами…

— Ну да… женщины лучше знают, что нужно мужчине…

— Похоронив очередную жену, немку, он исчез… его искали, но не нашли… он стал мифической личностью…

Ночь ушла.

Писатель собрал стадо коз и ушел в горы. Весь день, прячась за спиной ветра, он вспоминал детство и воображал.

— Боже, что это?.. — Он привстал, сморгнув слезу. — Откуда он взялся?.. — Перед писателем стоял пес с дьявольской мордой.

Писатель вскочил, точно его ужалила змея.

Пес оскалил клыки.

Козы с блеяньем разбежались, кто куда. Кто же сам себе враг. Бежала и Федра, побежденная страхом и паникой, унося на своей спине писателя…

Два дня жители поселка искали пропавшее стадо.

Сохранились следы и другие улики, которые дали следователю повод подумать о том, что все стадо погибло в Иудином болоте…

Писатель вернулся через три дня. Его все еще била дрожь, он заикался и не мог вымолвить ни слова, а если и говорил, то так путанно, что и сам себя не понимал.

Весь в тине, окруженный облаком мошкары, писатель шел мимо кладбища. На многих могилах уже невозможно было прочитать стершиеся имена.

У входа на кладбище было людно. Кого-то хоронили. Писатель увидел свежевырытую могилу и гроб, над которым несколько старух рыдали в голос, утопив в платках свои лица.

— Кто преставился-то?.. — спросил писатель каким-то потусторонним голосом и перевесился через ограду, чтобы заглянуть в лицо покойнику.