— Понял! Понял, что это одеяло ещё бойца Красной армии.
— А ты что ж, по болезни мимо службы пролетел или на хитрой кафедре обучался?
— На хитрой, на хитрой… Ты лучше расскажи, что это у тебя за царапины? Бандитская пуля?
— Если на груди, то это — Кандагар или Кундуз, не помню, — небрежно передёрнул плечами вертолётчик.
— Ты что, в Афганистане служил?
— А шо тебя удивляет? Я ж военный!
— И долго воевал?
— Полтора года.
— Что, и стингеры видел?
— Ага, они до нас в гости ходили…
— А сколько звёзд упало на погон? — поднял беглец два пальца: лейтенант?
— Неа, — без улыбки помотал головой Толя. Пришлось выставить три пальца и на Толино «нет» прибавить ещё один: а так? Вместо ответа тот показал большой палец.
— Маршал, что ли?
— Ну, ясный перец, ты других званий и не знаешь. Не хочу тебя расстраивать, но майор я, всего-навсего майор. Это ничего, шо с тобой не командарм рядом сидит, а?
— Да нет, это ты меня извини. Мне-то никогда не стать майором… Я только лейтенант и, к сожалению, не военно-воздушных сил — химических войск.
— Не прибедняйся! Успел же генералом побывать, хоть и гражданским. Но, как сказал известный тебе полковник Абрикосов, триппер и штопор на погоны не смотрят!
— Ну, спасибо, утешил. А этот шрам на спине откуда?
— Это уже в Якутии…
— А там что, тоже стреляли?
— Ничего особенного, так, производственная травма…
— Слушай, у тебя за Афган и награды есть?
— А як жэ!
— Ну, и как служилось? Расскажи что-нибудь…
— Чито-нибудь? — усмехнулся майор. — Чито-нибудь расскажу. Хочешь страшное? Ну, слушай, токо потом не говори: ой, боюсь, ой, боюсь… Прибыл как-то в полк проверяющий генерал и запросился до нас в модуль, хотел, значит, к народу ближе, посмотреть, как офицеры живут. И был тот генерал такой, шо поперёк себя шире, видно, любил пожрать. А мы как раз на примусе плов забацали, ну, и выпили, само собой. И генерала шо-то быстро и не по делу развезло, бухнулся он кверху дымоходом и отключился. Ну и остальные угомонились рано, на полёты ж до восхода солнца вставали, пока жары не было… Мы спецназ перемещали, то сбрасывали, то подбирали, как говорится, в тылу противника… Весёлые ребята были! Представляешь, двухметровый амбал в бабу переодевался! Да на такого хоть три паранжи накинь — Гюльчетай ещё та! Короче, господа офицеры, укушавшись, залегли, кое-кто уже и похрапывать начал, когда этот генерал из свой пушки, бааалыпого такого калибра, да без предупреждения, да залпом! Короче, запустил снаряд, и сам же первый подхватился: «А! У! Стреляют! Окружили!» Тут и охрана, автоматчики его заскочили, думали, у нас шо-то взорвалось. Так шо ж ты думаешь? Этот дядя первым и разоряться стал: «Доложите, мать вашу, обстановку!» Ну, Ваня Ломейко, блудила, штурман такой был, и доложился: «Газовая атака, товарищ генерал-майор, успешно отбита! Потерь среди личного состава нет!» Веришь, нет, а полк дня три ухахатывался, Ваню заставляли по десять раз пересказывать! Мы смеялись, а генерал сам себе наградной листочек оформил, на героя постеснялся, а на «Боевое Красненькое Знамя» выписал, ну, и нам «Звёздочек» тогда насыпали. Ну, как история?
— Да страшный рассказ, особенно эти… физиологические подробности. А ты, значит, служил извозчиком и ничего героического с тобой не происходило…
— Героическое? — развернулся гневно майор. — Какое, ёхэн-бохэн, героическое? Не было ничего героического! Везем раненых, и вцепится в тебя какой-нибудь пацан, и просит: «Дай руку». А у него кровь через бинты пульсирует, прямо фонтанчиком бьёт, и губы синеют, и весь он тут, прямо при тебе, и умирает… Видел бы ты военные морги! Они там и в Кабуле, и в Шинданде, и в Ваграме были. И лежали в тех моргах мужики — все молодые, красивые и, шо характерно, все до одного мёртвые… Веришь, я с тех пор не могу на военные парады смотреть. Соберут вместе отборных мужиков, покажут как породистых лошадей, а потом возьмут и, как мусор, в топку и бросят… А физиология? Так, если разобраться, за неё награды как раз и дают! За то, шо человек, когда припекло, не блажил, на коленях не ползал, и, главное, мочился как положено, а не в штаны! А, ты думаешь, за шо тебя уважать будут? Так за это самое и будут!
И, помолчав, потребовал: «Всё, давай в баню! А то мы уже улицу греем!»
В бане Толя не упустил случая и полечил спину компаньону. Нет, нет, веником не прикасался, а так искусно гонял горячий воздух над телом, что только оставалось, что постанывать да терпеть. Беглец в долгу не остался и, хоть и неумело, но отхлестал, как и просил вертолетчик, от души. Толя несколько раз голым выбегал из бани и, пугая аборигенов криком, обливался холодной водой из колодца. А он на такую радикальную процедуру не решался и отдыхал, сидя на лавке в предбаннике. Помывка завершилась уже в темноте, они готовы были продолжать и дальше, но вовремя вспомнили о старике, и тому достался банный жар.
Потом на веранде пили холодное пиво, и Василий Матвеевич, распаренный и благостный, всё благодарил: эх, хорошо, натопили баньку, ещё и завтра можно мыться. Он выделил гостям топчан и диванчик, какие-то слежавшиеся простынки и одеяльца, и компаньоны стали готовиться ко сну. Но в доме было душно, и решили проветрить комнату, надо было только погасить свет и открыть настежь двери и окно. Пережидали, усевшись на крыльце. Вокруг было темно и улица спала без огоньков, без звуков, где-то в доме затих и уставший старик. Толя сосредоточенно курил, и огонёк сигареты то недвижно висел в воздухе, то рассыпался искрами, когда он щелчком стряхивал пепел. Было так хорошо молчать, но не утерпелось и сказалось:
— Слушай, а почему вертолёт? Не хотелось большой аппарат пилотировать?
— Неа! Ни на истребитель, ни на перехватчик никогда не тянуло. Где ещё, как не на вертолёте, и на других посмотреть и себя показать. А тебе, шо, вертолёты не нравятся? Вертолёт — он же птица. Понимаешь, птица!
— Не волнуйся, я понятливый и даже ещё обучаемый! — Только вспомнилась та, хвостатая, чёрная на фоне раскалённого неба, и холодок пробежал по спине. А Толя вспыхнул от вопроса как спичка.
— Ты как выйдешь на волю, купи себе какой-нибудь современный пепелац. Знаешь, такой из титана и стеклопластика, аквариум такой… И не бери двухместный, не надо, бери побольше. И двигатель обязательно инжекторный, он лучше карбюраторного, если движок заглохнет на небольшой высоте, всегда можно погасить вертикальную скорость… И сам лётные права получи… Сорок часов — и права в кармане! Я б тебя за два часа научил! А иностранческим геликоптером можно двумя пальцами управлять…
— Ты что, нарочно? Не понимаешь, кому советы даёшь?
— Да выйдешь ты, выйдешь! И скоро, от побачишь…
— Ну, ну! Ты ещё и анестезиолог, — приглушил вздох беглец, а вертолётчик продолжал набирать высоту.
— Летишь, вроде сам крылья раскинул. А земля с высоты — это ж… — не находил он слов. — Шо там, за облаками, ловить? А я такую красоту видел! На Камчатке, помню, сели на сопку, на таку нызэньку, круглэньку… Кругом стоят такие высокие, на вершинах ещё снег, а на этой — трава ковром, а из травы ветки вроде как яблоневые, и цветы похожие… Кинулся на траву, а она як перина — густая, густая, а по небу кучки, слоечки плывут…
— Что, что над тобой проплывало?
— Ну, облака слоистые, облака кучевые! А рядом моя птичка стояла…
— А ты, оказывается, романтик! Прямо Вин, друг Криса.
— Правда, похожий? — как-то застенчиво спросил майор.
— Тебя пустить на Малхолланд Драйв, весь Лос-Анджелес ошалел бы — копия Стива Маккуина. Он отчаянный парень был, на машинах гонял, самолёт пилотировал…
— Ну, теперь, наверное, не гоняет — старенький!
— Состариться не успел. Умер в пятьдесят лет.
— Вот тут мог бы и промолчать! — после паузы вскинулся майор. И рывком поднялся и, бросив: «Айда до хаты!», кинулся в дом. Когда беглец переступил порог веранды, Толя уже вылил в большую миску остатки водки и крошил туда хлеб, потом вручил деревянную ложку и приказал: давай, пробуй!