А ты, государь, не давай! — вяло вымолвил Минеев.— У казны твоей царской только и доходов верных, пока что с воли да с водки.
Тебе легко сказать — не давай! — омрачился Пугачев.— Посидел бы ты на моем анпираторском месте!
Упаси господи! — от души вырвалось у Минеева.
Понимаешь мою жисть?! — угрюмо засмеялся «анпиратор».— Не велика, брат ты мой, сладость в царях ходить. Я на день сто раз за башку хватаюсь: цела ли? А ежели цела, то крепко ли на плечах сидит? А ежели крепко сидит, то моя ли аль чужая?
Разгорячившись, он зачастил:
Что это, право? Какой такой порядок? Разе с помазанниками так поступать полагается, скажем, по священному Писанию? Разе с меня воля снята, что я без ихнего дозволу и шагу ступить не смею? Вон, Игнашка Бугаенок, стерва, какую пакость учиняет. Совсем Донщину от Москвы оторвал. А заговорил я, что, мол, это какое же такое дело выходит, да что, мол, казачишкам рога обломать пора, так они, Голо- бородьки, на дыбки: тебя, мол, кто, как не казаки, на родительский пристол отечества посадили? Ну, и дол- жон, значит, ты им всякое уважение. А что же я после того за царь такой да еще анпиратор и все такое, ежели какой-нибудь шелудивый Бугаенок мне всенародно в бороду наплевать может, а я его, собачьего выпорка, и пальцем тронуть не смей?
Опять с Полуботком — кто всему причина? Они же, Голобородьки. Мышкин-князь меня тогда же упреждал: нельзя, мол, на такое согласиться, чтобы отдать
II нуботку Украину еле не всю. Разрушится, мол, ш-ржава, а поляк морду вверх задерет. А они, Голобо- I " и-ки, в одну душу; Полуботок—человек верный. А < кели, мол, хохлов не ублаготворишь, Катькиным енаралам свободный ход из Туретчины до Москвы не гднвтся. Ну, ладно! Хохлов-то мы ублаготворили, ■ маралы у волошского господаря чуть не в остроге | именном сидят, ходу им, верно, нету. Да нам-то
^
тдость какая? Оттяпали от державы какую кусину! 11 поставили всюду свои заставы. Да не пропускают н нашу сторону с юга ни соли, ни рыбы. Везли армяне и I Кафы серы пятьсот бочонков для наших пороховых in йодов, а Полуботок, поганец, возьми да и забери всю |' hi серу. А мы из чего порох делать теперь будем? II" I пси тоже не дураки: ничего не пропущают. Через Гигу да через Питер тоже не получишь, там пока что | рн агоры да енаралы, да адмиралы Катьки покойной • иди г. А сволота, что ни день, орет: пойдем, мол, в Питер,
барам шеи свертывать, головы откручивать.
А юго, дура, в толк не возьмет, что на Питер-то тоже - гппыми кулаками не полезешь. Так ошпарят, что вся но ура с тела слезет..
<>х, и рассержусь же я на всех этих опекунов, да шептунов, да советников непрошенных! Ох, да и набе- pv п. ice я старого духа, настоящего, казацкого! Ох, да и примусь я из моих ворогов лучину щепать! По-ка- •мпкп Как следовает.. То есть, чтобы пух и перья во гороны летели...
Да что же ты, Борька, молчишь? Словно воды в рот нипрал, стервец. Анпиратор твой тебя своей дове- I" и мости жалует, а у тебя язык в какое-то место н I >шуло!
А ты не сердись на меня, государь,— поежив- 1н in I. отозвался наконец Минеев.— Я ведь не велика шишка. Ну, к твоей персоне царской близок, по
о милости ко мне, твоему слуге. За доверие —
ибо. А дела-то все без меня вершатся. Я совсем
|)«не. Вон, Хлопуша... то бишь сиятельный граф
Панин, и за то на меня злобствует, что ты меня комендантом кремлевским назначил. Кажись бы, что ему?
Граф Панин—тоже верный мне слуга. Ты его не замай!
Я его верности не порочу. Ему, как и мне, все равно деваться некуда... Я только к тому, что не имею совсем доступа в твой, государь, тайный царский совет.
Тот «царский совет» у меня вот где сидит!— показал Пугачев на свое горло.— Те же Глобородьки да свойственники их, Сорокины, да езовиты яицкие, душегубы, Подтелковы да еще Хлопуши дружки. Один Мышкин-князь не из ихней канпании Да и тот их слухает. Побаивается, чтобы они ему горла не перехватили. Очень просто! Они такие. Их на то взять. Окружили меня и вертят, как надо. Мы, мол, тебе венец царской вернули... Так ты, мол, чувствуй благодарность. Ах, езовиты, езовиты! А на кой мне прах и венец энтот, когда сам я в малолетках при Голобо- родьке ходить должон?! Вон порешил Маринку обза- конить, а Глобородьки — на дыбки: не след, мол, тебе на твоей же полюбовнице жениться! А я знаю, в чем дело: подкладывают под меня Софку альбо Устюшку. Чтобы голобородкинское семя крапивное в анпира- торы вылезло. Да не по-ихнему будет! Недаром Кар- мицкий покойный меня упреждал. Была мозга у парня, даром что всего-то в армейских сержантах побывал: смотри, говорит, величество! Голобородь- кинская помога тебе поперек горла потом станет да боком выйдет! Так оно и вышло. Верное его слово было. А самого его они, Голобородьки же, укокошили. Как взяли мы Татищеву фортецию, ну, тут я, конечно, на радостях загулял. Да и прозевал: покуда я веселился, они, волки, удавили мово верного дружка Кармицкого да, связамши ему ручки-ножки, и спихнули под лед. Вот хватился Мишки, где, говорю, Кармицкий? Что-то его не видать сегодня? А они, ироды, гогочут: пошел, мол, сержантишка поротый, к г моей матушке, вниз по Яику...
Но спине Минеева побежал холодок. Подумалось:
Оплошаю, так они с Хлопушей и меня к моей покойны! матушке отправят. Только не вниз по Яику, | оторый далеко, а вниз по Москве-реке...»
Да добро бы было, ежели бы хошь на них самих Вюложиться можно было, а то ведь они за меня цшляются, как черт за грешную душу, покуда все щрошо идет. А чуть сиверко повеет, они же первые начинают поглядывать, как бы мне руки скрутить да мной головой откупиться. Лукавые, черти степные, модлные болотные! Когда Голицын-князь нас под Та- гищевою раскатал да побежал я в Бердскую слободу, ни го похоже было, что все пропало,— тогда голобо- I и (ькинский шуринок Шигаев с другими захватили Mm с Хлопушей силком, связали, как баранов, и югсли Рейсдорну головой выдать. А тот, сказано, что рп ифыпа, так раздрыпа и есть!—не поверил. Обал- дел А тут набежали наши да и ослобонили и меня, и Хлопку. Вот они, голобородькинский род иудин, tun не! А Лыска, то есть Лысов, который меня чуть на lot свет не отправил, копьем заколоть хотел, как Пирона, и заколол бы, не будь на мне кольчуги it ильной — кто он был? Тоже из голобородькиных
родственников. Ну, ладно! Вот, бог меня тогда спас. Попался Лыска, рябой черт. Явное дело: подлежит (мерти, пес. На законного анпиратора руку, злодей, поднять посмел! А они, Голобородьки, и то, и се, да он, Мол с пьяных глаз, да он такой-сякой, сухой не Мй мной, да он себе заслужит. Одно слово — как еще Мыске награды не потребовали за то, что меня скрозь кю мое белое проткнуть хотел. Ну, только не вышло но ихнему: я того Лыску-таки удавил, пса...
А Харлову, маеоршу мою любимую, кто погубил? Ilnf.il им, вишь, помешала! Взъелись да взъелись, да ин ни день, то пуще. Бунтом грозить стали. А на я разе полагаться могу? Она, сволота, как дым от костра: куда ветер, туда она и стелется.. Ну и прикончили Харлову. А она мне, бедная, и по сейчас по ночам представляется... Эх, Борька, Борька! Вот что они со мной, с анпиратором своим, делают!
Пугачев обмяк и слезливо заморгал. Минеев молчал, думая свою угрюмую думу. Золоченые сани с тройкой огневых коней и кучером-истуканом неслись стрелой по малолюдным еще в утренний час улицам старой столицы московского царства.
Неожиданно Пугачев приподнялся и неистово заги- кал. Кучер дернулся телом, а потом, справившись с испугом, принялся хлестать коней кнутом. Колокольчики залились малиновым звоном. Прохожие робко жались к стенам домов и заборам и долго-долго смотрели вслед. Многие торопливо крестились.
ГЛАВА ЧЕТВЕРТАЯ
И
чего они, черти, величество по энтим погорелым местам таскают?! — завозившись, проворчал недовольно Пугачев.— Словно драж-
1 Полюбуйся, мол, белый царь, что с Москвою на
с» ногтях сделалось? А то, может, запугать хочут? Вот, мои, как попала столица в твои руки, так и почала 1'п in сливаться, таять, словно воск на огне!