«Вот он, — восторженно екнуло Юрино сердце, — совсем близко». На минуту радость от свидания с автомобилем затмила в нем даже непроизвольную робость перед мрачным лицом острога, даже вытеснила на миг поселившийся с недавних пор подспудный страх от багровых раскатов на небе и разосимого ветром дальнего гула. На долю мгновения он даже забыл, зачем вообще явился сюда в это темное ущелье, отгороженное от мира двухсаженным частоколом и кирипичной кладкой. Но высунувшийся из полосатой будки и заковылявший ему навстречу тюремный смотртиель — колченогий коротышка в поношенном черном мундире — неодобрительным зорким взглядом тотчас вернул Юру к действительности.

— Ты, малый, зачем здесь? — спросил колченогий, сощурив на Юру и без того узенькие монгольские глазки. Юра в какой-то мере заранее готовивший себя к такого рода вопросам, не растерялся и ответил вполне обыденным тоном.

— Я к Сому, пустите меня, дяденька.

— А-а. — протянул колченогий, почти сразу утратив всякий интерес к Юре. — Много вас таких шатается. И когда только этого высокородного головореза отсель отпустят. Ведь спасу нет. Ходют и ходют, и попробуй не пусти — сам же виноват будешь.

— Так мне можно пройти к Сому?

— Нету Сома, — пробормотал смотритель.

— Как нету?

— А так, отослал их зачем-то постоялец наш, должно, на Вилку.

Юра замялся, не зная, имеет ли он право в отстутствие Сома требовать встречи с самим Грегом. Хотя понимал, что его сведения могли быть интересны единственно Грегу, а не кому-то еще.

— Ну тогда к господину Грегу, — нерешительно попросил он, — собственно, мне к нему нужно.

— Чего ж. Пойдем проведу. К нему пускать всех велено. Без разбору.

Колченогий недовольно кивнул на флигель и, угрюмо ворча себе что-то под нос, поплелся за Юрой. Войдя во флигель, смотритель остановился.

— Ступай наверх по лестнице, — сказал он. — Они теперя во втором этаже квартируют. Там первая дверь направо. Только наперед постучи, не то неровен час еще застанешь чего не того.

Смотритель чему-то ухмыльнулся, снова враждебно сощурил глаза и, точно успокаивая себя, загремел связкой ключей в кармане. Входная дверь за Юрой захлопнулась, в замке повернулся ключ и испугавшись этого многозначительного движения, Юра вдруг почувствовал себя запертым в темном коридоре — одиноким, несправедливо наказанным и совершенно беспомощным.

От волнения и этого нового пугающего чувства отнятой свободы он даже не сразу отдал себе отчет в том, что вопреки страху торопливо поднимается по лестнице. Первая же дверь, скрипнувшая перед ним в полутьме, призывно приоткрылась. Он вошел в комнату и нерешительно замялся, не видя перед собой ничего, кроме полосатых зеленых обоев, да большого зарешеченного окна, прикрытого ситцевой занавеской. От волнения и неотпускающего чувства какой-то невыразимой утраты он совсем позабыл, что должен был постучать или как-то иначе заявить о своем присутствии. Но никого не встретив в передней, он словно бы по инерции, так же бесшумно и нерешительно, прошел в смежную с ней комнату, по виду более похожую на гостиную. Здесь было целых два дивана с потертой рыжей обивкой, большой стол и свисавшая над ним лампа в малиновом абажуре. На столе громоздилась неубранная посуда, в фужерах бледно светилось недопитое вино — остатки довольно великолепной по нынешним временам трапезы. И все же и эта комната, несмотря на более жилой вид, оставила по себе ощущения неприятные. Юра не знал что тому виной — заметный беспорядок, разбросанные вещи на стульях и диванах, жирные пятна на скатерти, крошки, ползущая по ним муха. Или тяжелый спертый запах — смесь чего-то съедобного, терпкого и противного. То ли пустота. Здесь тоже никого не было. Зато стали слышны негромкие, часто прерываемые тишиной, звуки, доносившиеся из третьей, самой дальней комнаты.

Ни о чем не подозревая, Юра толкнул чуть приоткрытую дверь и застыл на пороге, мгновенно пораженный стыдом и ужасом. Первое, что бросилось ему в глаза была белая женская нога в полупрозрачном чулке, задранная на стул. Сноровистые белые ручки с красными ноготками быстро пробегали по ней снизу вверх, подтягивая, оправляя и приглаживая. Юра не успел опомниться, как на стул вскочила другая нога, пока оголенная, и не сразу даже переключил взгляд на изогнувшееся над ней гибкое туловище, лишь слегка прикрытое короткой сорочкой с явственно проступавшими под ней нежными розовыми пятнами тела. В зеркале туалетного столика, что стоял как раз напротив, то и дело проплывали повторы того же самого, в сущности, неповторимого, податливо-белого и нежно-розового, от чего у Юры то и дело прерывалось дыхание, уши горели, а сердце начинало так бешено стучать, что казалось, от его ударов сотрясаются стены.

— Коробейников, — раздалось где-то над ним.

Вздрогнув, как от удара, Юра поднял голову, и увидел нависшего над ним Грега.

— Какого черта?

В правой руке Грега дымилась раскуренная сигара. Левой на ходу он забрасывал на плечо подтяжку. Его мятая рубашка, кое-как заправленная, свисала по бокам брюк.

— Что вы здесь делаете, черт возьми? — еще раздраженнее спросил Грег, заслонив собой Юру от бело-розовой пены, набегающей в зеркальных волнах. Легко, одним движением, он вышвырнул Юру вон, громко стукнув закрывшейся за спиной дверью.

— Я… — Юра чуть было не задохнулся от мучительной неловкости.

Ему подумалось, что то, чему он стал невольным свидетелем, наверное, делает совершенно ненужными загодя приготовленные слова. Ну в самом деле, зачем этому купающемуся в довольстве и безобразиях, человеку, знать, что тетя Жекки, скорее всего, умерла? Зачем Сому потребовалось призывать Юру с этим известием, когда так очевидно, что Грегу нет никакого дела ни до тети Жекки (иначе почему с ним эта умопомрачительная бело-розовая женщина?), ни вообще до всего того, что происходит в городе и вокруг него. Слишком уж хорошо ему и без всего этого даже в тюрьме, даже перед угрозой суда и пожара. И Юре почему-то стало обидно за свой глупый побег с пристани, стало невероятно жаль тетю Жекки, и особенно — маму.

— Я, честное слово, — снова заговорил он, беспомощно пытаясь придумать какое-ниубудь оправдание своему визиту, помимо всамделишного. — Я совсем не хотел… мама меня ни за что не отпустила бы, и Алефтина… Но видите ли… я дал слово, я обещал…

— Что? — нетерпеливо и все еще раздраженно спросил Грег. — Что вы обещали?

— Навестить вас перед тем, как мы… в общем, скоро подойдет пароход и мы все уедем на нем.

— Сердечно рад за вас, но при чем же здесь я?

— И я хотел… хотел просто поблагодарить вас, Грег, за помощь. Вы прислали Сома и он нам очень помог, — заключил Юра, довольный тем, что нашел вполне приличный выход из ситуации.

— Не понимаю, кому вы могли дать столь нелепое обещание?

От этих слов Юра словно с разбега уткнулся лицом в стену. Кого ему назвать, маму, Сома, или соврать, что он оговорился на счет обещания? Продолжительные сомнения так красноречиво отразились у него на лице, что Грег немедленно вонзил в него острый, немигающий взгляд.

— Кому же? — настойчиво повторил он.

— Сому, — нехотя сообщил Юра.

Врать далее под прожигающим взглядом Грега становилось невозможно.

— Какая ерунда, — сухо заметил Грег. — Я запретил Сому под любым видом принимать какую-либо благодарность. Тем более, мне трудно поверить, что он мог принудить кого-то, тем более вас, нестись через горящий город в тюрьму с совершенно никчемными изъявлениями признательности. У Сома для этого слишком много здравого смысла. В отличие от вас, он хорошо знает цену словам и тем более — поступкам. Так что, по всей видимости, вы солгали мне, Коробейников.

Последнее утверждение прозвучало почти оскорбительно, а этого Юра уже никак не мог перенести.

— Я подумал, что лучше не говорить правду, — сказал он, краснея.

— Отчего же?

— Оттого что увидел, что… одним словом, потому что… — Юра запнулся и ему показалось, что больше он не сможет выдавить из себя ни слова таким напряженными и язвительным одновременно стали устремленные на него черные глаза Грега.