— Вы, Сом, не должны на меня обижаться. Я ни при каких обстоятельствах, даже перед лицом самой явной опасности, не поеду сама и не позволю везти своих детей в место с такой одиозной репутацией, какую имеет Вилка. Тем более, не стану там жить, пользуясь благотворительностью весьма сомнительного свойства. Ну и наконец, даже если бы надо мной не давлели соображения такого рода, я не смогу выехать отсюда до тех пор, пока из деревни не вернется моя младшая сестра.

Сом тяжело вздохнул, словно с усилием переваривая мамины возражения.

— Это да, на счет сестрицы вашей их милость тоже наслышаны. Да только они думают, что с ней все должно обстоять благополучно, потому что они поручили ее надежному человеку, тамошнему старому лесничему, Матвеичу. Может, слышали? Признаться, я про него тоже малость слыхал. Матвеич он такой человек, что вернее и быть не может. И ежели уж их милость говорят, что поручили ему вашу сестрицу, то стало быть, можете быть за нее спокойны. Уж кто-кто, а этот самый Матвеич из своего леса выберется и кого хошь выведет оттуда, как пить дать.

— Если бы все было, как вы говорите, — сказала мама, — но дело в том… видите ли, третьего дня я узнала от никольскогос старосты — он заходил к нам перед тем, как отправиться на пристань, — что Поликарп Матвеич серьезно болен. Будто его скрутил ревматизм или еще что, и староста сокрушался потому, что никого не осталось, кто бы помог старику выбраться из его лесной усадьбы. После этого я не спала ночь. Я просто… ну, да что там. Поверьте, я не меньше вашего знаю о Поликарпе Матвеиче, знаю, что его связывает с моей сестрой нечто большее, чем обычная дружба, и как и Грег, полагалась на него, как на последнюю надежду. Но если Матвеич сам оказался в беспомощном положении — а это вполне правдоподобно, учитывая его старые болячки, его преклонный возраст, и наконец, волнения, вызванные пожаром, то само собой, он никак не сможет помочь Жекки. Похоже он, и она… они оба оказались в ловушке.

Юра увидел, что мама из последних сил сдерживает слезы. Ее пальцы нервно перебиравшие край скатерти, дрожали, а голос прерывался.

— Вон оно как, — промычал Сом, неожиданно быстро поднявшись с места. Он стал сразу как-то неуклюже задом пятится к двери, на ходу бормоча путанные слова прощания. Мама даже толком не успела еще раз поблагодарить его.

XLIII

Наверное, он так и ушел бы, не солоно хлебавши, если бы уже в калитке не столкнулся с каким-то расхлябанным парнем в грязной косоворотке без пояса. Переступая через высокий порог калитки, парень запнулся и чуть не упал, но попавшийся ему пути Сом подхватил его за шиворот. Когда парень, шатаясь, приподнялся на ноги, стало понятно, до чего же он пьян.

Невнятные горловые крики, раздавшиеся на улице почти сразу после ухода Сома, заставили и маму, и Юру броситься к окну. В окно они и увидели это неожиданное столкновение недавнего гостя с пьяным бродягой. В ту же минуту в комнату вбежала возбужденная Алефтина.

— Елена Павловна, — всплеснула она руками, — там у нас никак Авдюшка Дорофеевский объявился. Пьянющий в дым. И вы… Дозвольте я сама с ним…

Мама, не дослушав няньку, выбежала за дверь. Когда Юра, тоже сломя голову, выскочил из дома, то застал во дворе такую картину. Огромный Сом придерживал одной рукой вихляющегося и все время готового повалиться навзничь пьяного Авдюшку. Мама, молитвенно сжав на груди руки, заглядывала парню в лицо, старательно разбирая его бессвязные бормотания. Алефтина, стоя чуть поодоль, негодующе сжимала под передником маленькие кулаки, все время отворачивалась и сплевывала, как будто при виде нечистой силы.

— Так вы все уехали сегодня утром? — в который раз переспрашивала Авдюшку мама.

— И все… па-апаша. И где ты? — бормотал тот.

— А барыня, Евгения Павловна, она уехала вместе с вами?

— Ась?

— Я говорю, барыня, она…

— Барыня-барыня, сударыня-барыня… — Авдюшка замахал руками, пытаясь пуститься в пляс, но Сом довольно грубо встряхнул его. — Па-апаша, чего они тут меня… паа-паша…

— Авдей, вы… ты узнаешь меня? — уже теряя терпение, спросила мама.

— Узнаю, а где паа-паша?

— Постой. Послушай, ты говоришь, вы уехали утром. Вы, это кто?

— Как кто? Да все: я, маманя, Павка дурища, папаша. А где па-паша, папаша…

— И барыня?

— И барыня.

— Евгения Павловна?

— Евгеньпална, ведьма она…

В глазах мамы вспыхнул живительный блеск. Лицо порозовело. «Господи исусе христе сыне божий», — торопливо зашептала Алефтина. Авдюшка еще промычал что-то невразумительное и, переступив на месте, затих в объятьях Сома. Через секунду он открыл мутные глаза и обвел ими собравшихся вокруг людей. В мозгу у него явно произошло короткое замыкание, и он снова заорал, что было мочи:

— Па-паша я тута…

— По правде говоря, — заметил Сом, глядя сверху вниз на Авдюшку, — ему бы как след выспаться.

— Выспится — успеет, — сурово возразила Алефтина.

В это время Юра услышал на улице цокот копыт и шум грохочущей по булыжникам телеги. Громкий гортанный вопль огласил пустынную окрестность:

— Авдюха…

Авдюшка поднял голову и заорал в ответ так, что Юре захотелось заткнуть уши.

— Паапаша…

За воротами совсем близко снова послышалось гортанное: «Авдюха». Цокот копыт и грохот телеги внезапно стихли, и в приоткрытую калитку Коробейниковых ввалился еще один пьный тип — никольский кучер Дорофеев, долгожданный папаша Авдюшки.

— Наше вам, — проговорил он, и припадая на непослушных ногах, подошел к Сому с Авдюшкой. — Пошли, — дернул он за рукав Авдюшку. — Покалякал и будет.

— Да нет, постойте, — попробовала удержать его мама. — Он толком ничего и не рассказал. Куда вы?

— Нам это… того, некогда. Правда, Авдюха. На пристань надоть.

— На пристань, — подтвердил Авдюшка, рывком перевалившись из рук Сома в руки Дорофеева. — Пошли.

Шатаясь, они двинулись обратно за ворота.

— А барыня, — крикнула мама, подбегая к ним, — барыня, Евгения Павловна, она что же на пристани вместе с остальными?

— Они-то? А то. Небось, в буфете какаво кушают, — заскалился Дорофеев.

— На пристани, все на пристани, — снова заорал Авдюшка.

И оба, подпирая друг друга, кубарем выкатились на улицу. Догонять их, пытаясь выспросить еще хоть что-то, никто не решился.

— Ну коли так, — протянул после этого Сом, глядя сверху вниз на маму, — вам сударыня ждать больше нечего. Надо съзжать.

— И то, Елена Павловна, — не медля, подхватила Алефтина. — Уж коли все они приехали прямо на пристань, то стало быть, и нам туда надо. Небось, подумали, что мы давно перебрались вон из города. Так при случае на пристани-то вы скорее с Евгенией Павловной свидитесь.

— На Вилку вам надо, а не на пристань, — прервал ее Сом.

— Да тяпун тебе на язык, мил человек, — возмутилась Алефтина.

— Ну да, ну да, — рассеянно проговорила мама. — Не понимаю только, как она могла не заехать к нам…

Потом вздохнула и приказала Алефтине укладываться.

XLIV

На следующее утро Сом пригнал к воротам Коробейниковского дома весьма вместительную повозку. Весело и возбужденно он помогал маме, Алефтине и Юре выносить из дома вещи, укладывать их в повозку и рассаживать по местам детей.

— Неужто вы не передумали, сударыня, — спросил он маму, уже взявшись за вожжи, — вить на пристани-то почитай сейчас собрался весь уезд, не то что город. Там народ кишмя кишит, как селедка в бочке. Неровен час случится чего, и… помыслить боязно.

— Нет, Сом я не передумала. Везите нас туда.

— А не то, может, на Вилку? Вот и их милость велели мне упросить вас.

— И напрасно, — мягко, но непреклонно заметила мама, — мы поедем на пристань. Раз Жекки там, то я должна… ах, да поехали же скорее.

— Эка напасть, — пробурчал Сом, но покорно направил лошадь в стоорону Николаевской, откуда шла дорога на набережную.

Там он так же прилежно помог Коробейниковым выгрузиться и в последний раз виновато и умоляюще посмотрел на маму. Но мама, коротко поблагодарив его и через него передав наилучшие пожелания Грегу, быстро потащила одной рукой увестистый чемодан, острожно подталкивая другой уцепившихся друг за дружку Степу с Павлушей. Юра, взвалив на плечо мягкий большой узел, почувствовал, что не может двинуться с места. Что-то насильно прижало его спину к жесткому борту повозки.