— Это да, на энтот счет вы, сударыня, в полной своей уверенности можете быть. Тюремное начальство у нас ого-го какое, его с места никакой пожар не сдвинет. Разве уж сам острог загорится. А пока то исть, у них за главного Семен Ильич, не бывать тому ни под каким видом. Очень уж они беспорядков не любят-с. Ни одна мышь у них не проскочит, А уж как они надзирателей своих в дугу гнут, про то и толковать грешно. Во как держат. — Для пущей наглядности Сом сжал пудовый кулак и, ласково улыбаясь чему-то, посмотрел на Юрину маму.

— Семен Ильич? — мама наморщилась, что-то припоминая, — Лягушкин, кажется?

— Он самый. Лягушкин. Фамилия их такая, знаменитая да.

— Из жандармов.

— Может и так, про это, честно сказать, не слыхал, а что до порядка большой охотник, это, как есть, известно. Вот их стараниями и выходит, острог стоит в полном своем виде, один одинешенек на весь уезд. Их милость уж на что ловок с людьми, а и тот уломать их благородия не сумел. Не выпускает черт плешивый ни в какую, хоть тресни. Зудит, как муха, одну и ту же песню: дескать, будут высшие распоряжения, тогда пожалуйте сколько угодно, а пока соблаговолите, дескать, отправляться в вашу камеру. Ну камера у их милости, известно, особая и держат их в полном довольстве, почти что как вольного. И гулять они могут по всему двору когда вздумается. И посетителей к ним пускают в любое время. Тут грех жаловаться. Так ежеди рассудить, им, как бессудно сидящему, оно и положено, то исть. По ихнему безвинному праву.

— Вы хотите сказать, Грег не испытывает большого стеснения?

— Какое там, гы-гы, — из утробы Сома почему-то раздались гогочущие стенания. Но мама не обратила на них никакого внимания.

— Мне так стыдно, что за все четыре дня, пока он арестован, я так и не навестила его, — задумчиво проговорила она. — Бедный Грег. Скажите он здоров? Может быть, нуждается в чем-нибудь?

— На этот счет не сумлевайтесь. Бедный… Их-то милость… — Сом опять прыснул со смеху, но мама снова не поняла причины его веселья, снисходительно посчитав его, видимо, каким-то внезапным приступом дураковатости.

— На их счет вы не думайте, — заметил Сом, успокоившись. — Они-с никакой нужды не знают, ни в харчах ни в прочем довольстве. Казенной стряпней брезгуют, так кормятся за свои. Я им кажный день доставляю с Вилки все, чего они ни пожелают. Так поди ж ты, как городские лавки позакрывались, они-с, почитай, на всю тюрьму теперь съестной припас закупают. И сам господин Лягушкин за это обещает им снисхождение при водворении, как они выражаются, законного порядка. Ну а на счет здоровья, тут и вовсе беспокоится не о чем. Они-с кажное утро холодной водой велят себя поливать и часа по два-три колотят меня толстыми перчатками, смеются, велят уворачиваться, а сами так и норовят всадить мне промеж глаз. А тут еще выдумали обучить меня как следует на шофера. Чтобы, то исть, я управлялся единолично с ихним авто и возил их милость, куда им заблагорассудится.

Услыхав про авто Юра чуть не подскочил на стуле.

— Значит, автомобиль тоже в тюрьме, — восторженно воскликнул он, забыв, что ни в коем случае не должен встревать в разговоры старших. — Я хотел сказать, тоже… он… там…

— Юра, — прервала мама, — пожалуйста, не забывайся. Твой вопрос вовсе не уместен, тем более, что наш гость…

— Да ну отчего же, — протянул Сом густым басом, и вкусно хрумкнул сушкой. — Сынишка ваш, сударыня, в самую точку угодил. Авто их милости, как есть, вместе с ними тепереча под арестом. Содержится в тюремном дворе под строгим надзором. Чтобы, значит, их милость ни в коем разе не удумали без особого разрешения ездить. Ну, так они-с и не ездят будто бы. Будто бы по закону, потому как заверили господина Лягушкина, что казенных правил нарушать не намерены и будут вести себя тише воды ниже травы. И вот вздумали, понятно что от скуки, да оттого, что охота им посмеяться и над Лягушкиным, и над ихними порядками, да и самим развлечься, вздумали стало быть, обучать меня езде на ихней машине. Уже, признаться, не в первый раз. Возил я их милость однажды. Ну да тот раз он как бы не в счет, потому как я был тогда точно не в своей воле, а нынче они-с хотят, чтобы я сам, как есть, без всякого ихнего содействия научился водить энту проклятую железяку. И вот, акурат вчера после обеда, расположились мы этак посреди двора, и их милость и говорят мне…

Юра не заметил, как перестал слушать. Мысленно он сам оказался посреди этого самого двора, со всех сторон запертого тюремными стенами, увидел стоящий на нем сверкающий, окруженный чем-то наподобие радужного сияния грэф и штифт, и почувствовал, как чьи-то сильные руки, подхватив, опустили его прямо в шоферское кресло, благородно пахнущее дорогой кожей и бензином. В этот миг его сердце словно бы остановилось, дыхание замерло и непередаваемое сказочное блаженство нахлынуло из самого потаенного уголка души. Юра зажмурился. Ах, если бы его тоже посадили в тюрьму, какое это было бы счастье. Тогда, конечно, он уговорил бы Грега научить искусству вождения автомобиля его, Юру.

В конце концов, зачем этому толстокожемуо здоровяку Сому, такому огромному, что он наверняка с трудом помещается в автомобильном кресле, учиться водить машину? Ведь он совершенно не понимает, не может понять, какое прекрасное, не сравнимое ни с чем творение человеческих рук, какое высокое достижение инженерного гения, представляет собой автомобиль. У Сома нет и не может быть такого чувства, подобного восторгу первооткрывателя неизведанных стран, какое испытывает Юра, когда представляет себя за рулем автомобиля. И наконец, Сом вряд ли когда-нибудь добьется такого мастерства в вождении, которого несомненно достигнет Юра, потому что сейчас он сильнее чем когда-либо уверен — ему на роду написано быть великим автогонщиком. И конечно, это вопиющая несправедливость, что совершенством, заключенным в стенах городской тюрьмы, пользуется какой-то невежественный Сом, и что Юре при всем желании не дано в ближайшее время угодить за решетку.

— … вот и судите сами, сударыня, как устроились там их милость, — услышал Юра, отрываясь от своих мыслей.

— Да, разумеется, — ответила мама почему-то очень сдержанно и серьезно.

— Вот и я про то же. Они-с нигде не пропадут, хошь в тюрьме, хошь в самой преисподней, — сказал Сом, благодушно умиляясь такой удивительной способности Грега, — на то они и их милость, как говорится. Ну да они мне вовсе не о себе велели тут байки перессказывать. Они-с, сударыня, о вас шибко волнуются.

— Передайте мсье Грегу мою искреннюю признательность и благодарность, — ответила мама с прежней строгостью.

— Да я не о том, — возразил Сом, перевернув кверху дном пустую чашку. «И как только он не лопнул», — подумал Юра, попробовав вспомнить сколько чашек чая выпил их прожорливый гость. Вспомнить не удалось. Размышления об автомобиле, оплетаясь вокруг слов и самой медвежьей фигуры Сома, мешали Юре сосредоточиться на подсчетах.

— Я ить, сударыня, говрю, что надо бы вам поскорее отсюда, из вашего, то исть, дома, съзжать. Огонь-то, слышь, с вашего конца подходит. Вон уж вся Знаменская колоколами гудит. А коли пожар на Егория перекинется, вам и вовсе будет не выбраться отсюда. Вот их милость и велели мне, то исть, пока еще время есть, перевезти вас с вашими ребятками на Вилку. Там пока спокойно, и лодчонка там у меня справная припрятана. Доставлю на другую сторону при первой тревоге. А пока что там и остановиться есть где. У их милости в наилучшем тамошнем доме свои комнаты имеются. Стеснены не будете, уж точно. Опять же, съестного там в полном достатке, и я для вас, с дозволения их милости, добуду, сколько пожелаете. А? Как вам такой оборотец? — спросил Сом, добродушно вскинув голову.

— Я весьма признательна и вам, и месье Грегу за доброе участие, — проговорила мама, — но, боюсь, не смогу принять вашего предложения.

Сом полураскрыв от удивления рот, уставился на маму. Мама посмотрела в его часто заморгавшие медвежьи глазки, оглядела все его большое веснусчатое лицо, замершее точно от испуга, и улыбнувшись, добавила совсем другим тоном.