На перекрестке с Инским трактом, от которого шло ответвление на Никольское, попалась медленно ползущая, тяжело нагруженная крестьянская телега. Лошадью правила молодая баба в нарядной свитке и красиво подвязанной яркой шали. Между мешков на телеге виднелись головы троих ребятишек. Один, что постарше, удерживал корзину с живыми гусями, девочка цеплялось за какой-то большой сверток и держала за руку самого маленького. Старший мальчик, лет двенадцати, в лаптях и распахнутом армячке, с большим дорожным мешком за плечами, шел рядом с телегой.
Их нагоняла также изрядно нагруженная рессорная повозка, запряженная парой откормленных рыжих коней. Сидевший на облучке вместо кучера приземистый господин с редкой рыжеватой бородкой, одетый на городской лад, замедлил движение, как только увидел быстро приближающийся встречный экипаж. Он пристально исподлобья с нескрываемым любопытством вгляделся в лица проезжающих в противоположном ему направлении, и по этой причине, очевидно, не вполне здравомыслящих людей, но, узнав в одном из них Аболешева, почтительно поклонился. Йоханс тоже узнал бывшего приказчика Федыкина.
— Тпру, — протянул кленский кучер, что было мочи натягивая вожжи.
— Вот те на, Павел Всеволодыч, — без тени смущения обратился к Аболешеву Федыкин, тоже вынужденно остановив свою пару. — Разве вы не в городе? Вот уж не думал, застать вас теперь.
— Добрый вечер, Андрей Петрович, — поприветствовал его Аболешев, чуть дотронувшись до полей шляпы. — Как видите, я еду домой.
— Как же, понимаю-с. Оно и понятно. Конечно, негоже оставлять в такое время Евгению Павловну одну в деревне. А она дама с известным норовом и, конечно, по собственной воле вряд ли согласится уехать. Я уж и так и эдак ей толковал. Да все бесполезно. Вот на вас одного надежда.
— Не понимаю, о чем вы.
— Как? Да я, видите ли, Павел Всеволодыч, про пожары. Ведь не ровен час полыхнет так, что света белого не взвидем. Вон уж сколько наши соседи, мшинские-то, натерпелись, а теперь, видно, наш черед. Ждем-с. Ждем каждый божий день. Вчера еще в Бараново половина домов сгорела, трое человек задохнулось. Ну, про Докукино вы, верно, и сами слышали. Выгорело все как есть. А сегодня, слышно, уже к бывшим моим Грачам подбирается, ну а там и до вашего Никольского рукой подать. Люди бегут, Павел Всеволодович, бегут отсюда, куда глаза глядят.
В Инске вон, на пристани столпотворение день и ночь. Кто дожидается параходов до Нижеславля или вверх, до Рвова, а кто торопится успеть перебраться на другой берег, потому что слухи ходят тревожные. Вы-то, смею думать, как человек рассудительный, тоже не задержитесь здесь надолго при столь опасных обстоятельствах? — Федыкин слегка прищурил заслезившиеся глаза, и приняв как должное спокойное молчание собеседника, добавил с воодушевлением. — Я вот, к примеру, за свое положение стал совершенно спокоен. Само собой, я не могу быть в проигрыше при любом раскладе. У меня и купчая на землю подписана, и задаток в кармане. И вот, как изволите видеть, кое-что из оставшихся немногих вещей в город перевожу, так что больше в Грачах ноги моей не будет, нет-нет, сохрани бог. Довольно-с. Да вы, может, и слышали, я недавно в акции беркутовской сыроварни вложился. Очень неплохое дельце, смею уверить и даже, в некотором смысле, рекомендую. В Инске совсем было обосновался, да сейчас что-то там неспокойно. Нет, знаете ли, твердой надежды, что обойдется. Огонь есть стихия непредсказуемая, а я, признаться, до стихий не большой охотник. Я все больше по части собственной скромной судьбы-с. Да, и к слову, если найдете интерес в сырной торговле, то милости просим, у меня с Иваном Аверьянычем общие взгляды, и я мог бы…
— Благодарю, — Аболешев снова коснулся слегка сдвинутых к глазам полей шляпы. — Прошу меня извинить, Андрей Петрович, я очень спешу. — Йоханс беззвучно подал кучеру знак, тот подхлестнул лошадей. Федыкин потянулся к козырьку фуражки:
— Павел Всеволодович, мое почтение, — сказал он и взмахнул вожжами. — Супруге нижайший поклон.
Аболешев кивнул молча, откинувшись в мягкую глубину коляски. Тяжело нагруженная повозка Федыкина скрипнула на осях, и покачиваясь, поползла мимо. Быстро набирая ход, вскоре она поровнялась с довольно далеко отъехавшей телегой, на которой ехали баба и ребятишки, обогнала ее и после неслышно растворилась в лилово сгустившейся мгле.
Дальше им попалось навстречу еще несколько пеших групп, нагруженных тюками и мешками. Все шли в одном направлении, в сторону Инского тракта. Тракт выводил к городу и большой полноводной реке, соединивших в себе, очевидно, некий символ спасения. Было видно, что пешие беженцы утомлены и сосредоточенны, и что все они спешат добраться поскорей до какой-нибудь ближайшей деревни, чтобы пристроиться там на ночлег. Глядя на них, Йоханс понимал — эти люди поступают совершенно правильно, в отличие от него и Аболешева, хотя, казалось бы, нельзя сравнивать тупой проточеловеческий инстинкт самосохранения и гармонично-разумную мощь корневой основы эйя-субстанции. Однако, факты говорили сами за себя. На фоне Аболешева примитивный инстинкт протолюдей представлялся Йохансу не таким уж архаичным.
— Не переживай, Вер, — услышал он вдруг по лонео, — ты успеешь. Как и следовало ожидать, Аболешев отозвался на самое главное опасение гарда.
— Да, милорд. — Йохнас как-то напрягся. Несмотря на то, что он сам только что подтвердил неизменность своего намерения, его оглушило томительное сознание возможной ошибки, которую он вот-вот готов совершить. И хотя мотивы поведения Аболешева по-прежнему были скрыты, все его недавние поступки и само решение вернуться в Никольское сделались вдруг как-то оправданней и яснее. Йоханс подумал, что Аболешев может быть все равно прав, даже если ведет себя совершенно по-человечески. Это ощущение показалось Йохансу чем-то из ряда вон выходящим, и чтобы заглушить его, он поспешил продлить мысленный разговор по лонео.
— Но вы… вы рискуете много больше.
— Ничего. Я тоже должен успеть.
— Надеюсь, она стоит того, что вы делаете из-за нее.
— Я не буду обсуждать это, Вер.
— Она больше не принадлежит вам. Как раньше. Вы знаете.
— Мы с ней неразрывны.
— Это что-то человеческое. Я не понимаю.
— Возможно, я все еще сам не понял, может быть, счастье…
— Но я предполагал кое-что… последнее сканирование показало…
— И это тоже, но — не главное.
— Так, значит, она и в самом деле стала носителем. И вы это скрыли?
— Так было надо, Вер. Ты сам это понял раньше, чем спросил. Разве нет?
— Да, милорд. Но ведь теперь… все меняется. Если она носит эйя-субстат. Она обрела связь с каналом и… И все-таки, какие у вас подтверждения, простите за прямоту. Вы вполне уверены, что не ошиблись?
— Это слишком серьезно для ошибки. Я видел ее синта.
XXI
От неожиданности Йоханс чуть вздрогнул на козлах и оглянулся на Аболешева. Тот, как ни в чем не бывало, полулежал в кожаной глубине коляски, откинув голову и полуприкрыв глаза. Йоханс замолчал. Раздумья его стали слишком тревожны, чтобы он мог доверить их даже ненавязчивому лонео.
Синты, они же зооморфы, были специально созданными и как правило, существенно скорректированными на генном уровне, копиями диких животных, которые использовались в ходе эксперимента. Они полностью сохраняли внешний вид, строение внутренних органов и повадки оригиналов. Выпущенные в природную среду Открытой страны они могли вести до поры до времени образ жизни, неотличимый от образа жизни естественных обитателей этих мест. Но, тем не менее, их жизнь была полностью подчинена ожиданию, ожиданию безмолвного зова, который должен был немедленно преобразить их. Как только синты попадали в поле, захваченное излучением особой волны — током эйя-энергии, — а у каждого ее носителя волна была уникальной, сугубо своей, отдельной и неповторимой, — вне зависимости от того, какого зверя они представляли, будь то маленькая юркая белка или огромный самец волка, они безропотно повиновались и шли на зов. Обычно на территории эксперимента действовало примерно столько же зооморфов, сколько на данный момент там находилось рыцарей наблюдательных унков или немного больше, потому что всегда приходилось держать несколько особей-синтов про запас. В том числе, так называемых пустышек — пока никем не занятых синтов, готовых в любую минуту отозваться на появление новой, пока не ощутимой, эйя-волны.