— Возьмите, — сказал он, вложив свечу в ее руку. — Нужно будет пройти темным коридором. Не хочу, чтоб вы испугались здешнего привидения.

— Я не боюсь привидений, — ответила Жекки, как всегда задетая не столько словами, сколько преднамеренной насмешливостью его тона.

— Посмотрим, — сказал он, и как-то особенно пристально заглянул в ее влажно-серые глаза.

Потом открыл дверь и, пропустив в нее Жекки, последовал за ней. Они очутились в широком сыром коридоре. Два световых пятна с озаренными в них человеческими фигурами поплыли по нему, как по реке, наполненной черными водами. По стенам вздрагивали легкие тени, шаги раздавались гулко и протяжно. Очевидно, своды над ними были высоки, но непроницаемы для слишком слабых огней.

Идти пришлось довольно долго, и это удивило Жекки, посчитавшую неблагоразумным отделывать комнаты, расположенные на таком большом удалении друг от друга. Однако, высказывать какие бы то ни было замечания ей не хотелось. Она чувствовала, что ее любопытсво, находя для себя все новую, и новую пищу, до сих пор не насытилось. О своем естественном голоде, который все еще тоскливо сжимал желудок, она предпочитала пока не думать. В конце концов, ужин никуда не уйдет, а вот возможность хорошенько рассмотреть знаменитые ратмировские хоромы может больше никогда не представиться. Идущий немного впереди Грег остановился и толкнул перед собой какую-то боковую дверцу. Они вошли в нее.

Комната была невелика, стены по бокам оплывали от колебаний чередующихся теней. В освещенных участках проступала серая штукатурка, темная плесень, мутные разводы. Зато впереди между двух, невнятно белеющих, колон находилось некое углубление — малозаметная ниша — с красновато светящейся по середине крохотной точкой. При приближении Жекки сразу поняла, что это такое. В нише на передней стене висели три темных образа с тускло мерцающей перед ними лампадкой. В центре с тяжелой почерневшей доски смотрели глубокие глаза Спасителя.

— При жизни бабушки здесь была домовая церковь, — пояснил Грег, движением руки задержав Жекки перед образами. — Меня водили сюда ребенком, а эти иконы — чуть ли не единственное достояние, что осталось после распродажи всей обстановки. — Голос его сделался странно осипшим. — Это фамильные образы Спаса, Николы Чудотворца и Божьей Матери. Им без малого пятьсот лет.

Жекки недоверчиво повернула голову, но глаза Грега, устремленные к иконам, не ответили ей. Он замолчал. Жекки почувствовала, что его охватило какое-то томительное внутреннее напряжение, и невольно поддавшись ему, не решилась прервать молчание. Необъяснимая взволнованность зазвучала в ней учащенным биением сердца, откликнулась зыбким холодом и слабой дрожью в руках, особенно той, что сжимала тоненький стебелек с пляшущим трепетным лепестком огня.

Грег и она стояли молча, рядом, держа свечи, и смотрели на выхваченные из темноты древние почерневшие лики. Какое-то благостное необъяснимое чувство снизошло на них в эти несколько минут, не имевших ничего общего, как казалось, с тем суетным преходящим временем, что текло за пределами видимых голых стен, но словно бы причастных чему-то другому, неизменному и недосягаемому, что отражалось в божественной глубине господних очей и веяло с высоты не видимого над головой свода. Жекки показалось, что губы Грега шевелятся, как будто он шептал что-то про себя. Неужели молитву? Это показалось Жекки удивительным.

Она была уверена, что Грег, как и она, как и большинство знакомых ей людей, по меньшей мере, равнодушен к религии, но сейчас, стоя вместе с ним в безмолвной полутьме, окутанной трепетными тенями и встречая тихий глубокий взгляд, идущий от почерневшего смуглого лика, ей казалось, что она присутствует при каком-то неназванном обряде, освещенном древностью и всепрощением небесных заступников, ненарушимой крепостью здешних сводов, и особенно — розовым трепетом слабых лепестков, упорно горящих посреди необъятной окрестной тьмы.

— Теперь мы можем идти, — глухо произнес Грег.

Он бегло перекрестился и с коротким поклоном отошел в темноту. Жекки во всем последовала его примеру, хотя происходившее чем-то неопределенно смущало ее. Они вышли из молельной, и по той же черной реке коридора проплыли обратно в «екатерининский» зал, он же «гостиная».

XXVI

— Полагаю, ужин нас подождет еще немного, — спокойно обронил Грег, задув свечу. — Ваша вам тоже больше не потребуется, — сказал он, и тут же вызывающе небрежно избавил Жекки от ее еще высокого огарка. — Я вообще думаю со временем построить здесь небольшую электростанцию, чтобы снабжать электричеством все Старое Устюгово, и может, две-три ближайших деревни. Не из соображений благотворительности — избави Боже. Просто при электрической подсветке местных дорог мне будет легче путешествовать на автомобиле. Да и смешно, в самом деле, в наши дни использовать допотопные средства, которым давно придумана превосходная замена.

Последнюю фразу Грег произносил уже в кабинете, оказавшемся прямо по соседству с гостиной. «Стало быть, он специально водил меня в эту бабушкину церковь, чтобы показать древние родовые иконы, — подумала Жекки. — Выходит, он и вправду серьезно относится к своему происхождению, ко всей этой древности, доставшейся от предков. Не очень-то это вяжется со всем, что я о нем знаю».

— Дорогая моя, — услышала она меж тем повеселевший голос Грега, и, подняв голову, увидела рядом с ним упитанного господина с большой круглой лысиной, обрамленной светло-русыми густыми волосами, на редкость красиво соединявшимися с такими же светлыми и пышными банкенбардами, — я с вашего разрешения не на долго оставлю вас. Спиридон покажет вам комнату, где вы также сможете немного прийти в себя. — Обладатель пышных бакенбардов услужливо поклонился. — Возвращайтесь сюда, как только будете готовы.

Грег слегка кивнул и вышел за дверь. Жекки последовала за обладателем пышных бакенбардов через огромный кабинет, часть которого была предусмотрительно выделена под столовую. Там уже соблазнительно белел и слепил хрустально-серебряным сверканием посуды накрытый к ужину стол. Жекки была заметно тронута предупредительностью Грега. Она чувствовала, что томительное стеснение во второй половине ее сердца нарастает все неотступнее. Последние капли ненависти, казалось, были выжаты из нее и до конца испиты.

Полчаса спустя, когда Жекки снова вошла в кабинет, Грег встретил ее добродушно, без тени обычного ехидства. Только черный пламень в его глазах, нечаянно прорываясь из неподвижных зрачков, словно бы предупреждал о затаенной под спудом, неотвратимой опасности. Увидев его словно бы посвежевшим, переодевшимся — теперь он был в смокинге, из-под которого круто выпирала тугая крахмальная манишка, а над левым лацканом снежно сиял тонкий уголок платка, — Жекки пожалела, что ей пришлось ограничиться только слегка обновленной прической.

Безумное лимонное платье до последней минуты вызывало сплошной восторг, но сейчас показалось неумеренно откровенным, почти неприемлемым, тем более, что шаль, прирывавшую до сих пор грудь и плечи, пришлось оставить в той маленькой умывальной комнате, куда ее накануне проводил Спиридон. Хотя можно отметить без лишней скромности — от взгляда на себя в зеркало, брошенного напоследок, все еще сохранялось довольно благоприятное впечатление: тоненькая, гибкая, в мягко ниспадающем, текущем шелке, перехваченном лентой вокруг узкой талии, присмиревшая, как будто слегка поникшая и какая-то бледно-лилейная с этой своей невесть отчего подступившей нежностью и погрустневшими, влажно переливающимися воловьими глазами.

Сейчас впрочем, Жекки пожалела о том, что оставила волосы высоко приподнятыми и тщательно зачесала все выбивающиеся упрямые прядки. Это придало ей еще больше уязвимости, поскольку совершенно открыло розово-прозрачные уши и такую же полупрозрачную, нервно вздрагивающую всеми заключенными в ней жилками, тонкую шею. Жекки чувствовала, что сочетание непроизвольной нежности и подспудного смущения с внешней хрупкостью и неустранимой телесной наготой губительно для нее. Она отлично помнила страшный, рвущийся, как самая ярость, взгляд волка, помнила беснующиеся черным огнем глаза Грега, и знала, что устоять против этих сил, будучи заранее ослабленной, ей будет непросто.