Сбычившись, Назарка отрицательно мотнул головой.

— Вот видишь! А ведь мы — красные!

— Знаю! — буркнул Степан.

— Разве разграбили мы твою юрту, издевались над твоей семьей?

— Пока нет! — буркнул Степан, усиленно раскуривая затухающую трубку. Про себя подумал: «Когда уезжать будете, посмотрим, что сделаете!»

Когда Назарка услышал, что у них в юрте ночевали самые настоящие красные, он даже присел от изумления и почему-то зажмурил глаза.

«Наверное, шутят, что красные!» Но по отцу понял, что тому не до шуток. Почуяв недоброе, Марина, подхватив дочерей, спряталась за камелек. Оттуда донеслись ее приглушенные причитания.

— Не вой, старуха! — замогильным голосом попросил Степан.

Пешкин нахмурил лоб, изучающе осмотрел низкую тесную юрту, потрогал шаткий, скрипучий стол и поинтересовался:

— Всегда так бедно жили?

— Нет. Раньше маленько лучше было.

— И коровы были?

— Были.

— Где они?

— Две от болезни пропали, а последнюю Уйбаан увел. Стельная была.

— Лошадь была?

— Была.

— Куда делась? Тоже издохла?

— Нет, тойон взял.

— Должен кому?

Степан усмехнулся и вместо ответа махнул рукой.

— Кому? — требовательно спросил Пешкин.

— Тойону.

— Крепко тебя тойон опутал! — засмеялся командир и дружески похлопал Степана по спине.

Тот молча, неодобрительно покосился на него. «Хитрый красный, — подумал он, — лошадь была бы — взял, корова была бы — тоже забрал! Мясом бы объелись».

— Командир у вас хороший? — продолжал расспрашивать Пешкин.

— О, командир у нас лучше других, — оживился Степан. — Спиртом даром поит, кормит досыта. Семьям продукты давал. Только злой и сердитый.

— Дерется?

— Теперь якуты все равны. Что тойон, что хамначит — одинаково. Как можно драться?

Пешкин улыбнулся:

— Равенство полное, что и говорить!

Степан промолчал, подумал о том, как бы вырваться от красных, но не нашел выхода и вздохнул: «В беду угодил!.. А Павел не знает. Разведчики сказали, будто в город ушли».

— Богатый тойон Павел?

— Шибко богатый, — поправил Пешкина Степан. — Богаче их в наслеге нет.

— То-то и оно.

— Что то-то и оно? — насторожился хозяин.

— Ты бедняк, хамначит, а за эксплуататора, за богатого, значит, воюешь. Тойон у тебя корову отнял, лошадь отнял, в долгах у него по уши. Прогонит нас, опять отнимать у тебя же все станет!

— Однако, нет! — не совсем уверенно возразил Степан. — Павел сказал: как красных прогоним, корову даст мне и кобылу на расплод.

— Ты веришь тойону?

Степан неопределенно покрутил головой и уклонился от прямого ответа:

— Другой раз обманет, другой раз правду скажет. Кто его знает!.. Долги больно хитро Уйбаан считал. Никак не поймешь, сколько ему должен.

Постепенно страх у Степана прошел. Речь шла о самом обыденном, кровно волнующем. Пешкин интересовался тем, о чем и Степан мучительно думал не одну ночь. Ему даже начал нравиться этот человек. У него были большие, крепкие руки с мозолями, натертыми многолетним трудом. Степан невольно глянул на свои ладони. На них тоже бугрились ороговевшие мозоли. «Много красный работает», — определил он. Уловив его взгляд, Пешкин спросил:

— Тоже мозоли нажил за свой век?

Степан позволил себе осторожно улыбнуться. У него затеплилась слабая надежда на спасение. «Может, красные и в самом деле не злые? Может, отпустят меня? Назарка Тараса часто вспоминал».

— Никто тебе не объяснял, за что красные борются?

— Нет, — сожалеюще вздохнул Степан. — Только плохое слышал.

— Я тебе кое-что расскажу... Мы воюем за то, чтобы не было хамначитов и тойонов. Чтобы не было так: у тебя нет даже одной коровы, а у другого — их в день не сосчитаешь. А тойоны этого не хотят. Им жалко отдать своих коров беднякам...

К Пешкину подсел комиссар, зашептал на ухо:

— Узнай, командир, известно у них в отряде, что мы здесь? Может, специально подослали, чтобы нас задержать?

Пешкин кивнул. Степана испугало это перешептывание. «Обо мне, наверно!» — подумал он.

— У вас в отряде известно, что мы в твоей юрте остановились? — спросил командир.

Лицо Степана прояснилось: «Нет, меня убивать не будут!» Громко, чтобы услышали все, он сказал:

— Никто не знает. Если бы знали, что вы близко, то никого не отпустили бы из отряда. Павел думает, вы в город побежали. Вчера гуляли наши.

Убедившись, что ничего особенного не происходит, Марина выбралась из темного угла. Попросила Назарку, чтобы он нарубил льда, но Назарка досадливо отмахнулся, боясь пропустить хотя бы одно слово из необычной беседы. Мать пошла сама, внесла льдину, растопила пожарче камелек и пододвинула к огню котлы. Она-то знала, что после большого разговора всегда хочется пить.

Назарка слушал, разинув рот. Когда разговор становился тише, он подвигался ближе и незаметно очутился у самых ног отца. Глаза его были устремлены на лица Пешкина и Степана. Парнишка переживал вместе с отцом. Смущался отец — Назарка тоже потуплял взор. Улыбался отец — улыбка немедленно появлялась на губах Назарки.

Пешкин и Степан мирно беседовали. Пешкин доказывал горячо, твердый в своей правоте. Степан хитрил, часто прикидывался непонимающим. Его удивляли очень простые и очень убедительные слова, которые произносил новый знакомый. Но многое и так хорошо было известно Степану, уже давно камнем лежало на сердце.

Степан заколебался. Павел — и этот человек. Об одном и том же они толковали совершенно по-разному. Кому верить?.. Если Павел узнает, что Степан встречался с красными, ему будет худо. Следом набегали иные мысли.

«Неужели красные могли делать то, о чем рассказывали в отряде? — в растерянности думал Степан. — Нет, не могут, однако. У Павла Тарас в одной юрте с хамначитами спал. Как ихних женщин станет позорить? Они же на дорогу ему лепешку и масло дали, от себя отделили... Кто знает... Мы красных убивали, они нас убивали. Почему так происходит?»

Степан людей знал. Он мною жил, много видел. А сейчас голова его как будто раскололась пополам.

Красноармейцы уже второй раз напились чаю, оделись и нетерпеливо постукивали прикладами винтовок, ожидая приказания об отправке.

Наконец Степан встал и просяще произнес:

— Начальник красных, ты очень складно говорил. Может, возьмешь с собой хамначита с аласа Булгунняхтах? Я шибко хочу сам все увидеть, все посмотреть. Ведь своим глазам и ушам веришь больше, чем словам соседа... Возьми меня, начальник, с отрядом, мне нужно узнать правду. — Лицо Степана вдруг стало суровым, и он возвысил голос: — Только сначала послушай мои думы. Если ты обманул, то ни один живущий в тайге не пойдет за вами! Ты будешь лгун, а люди твои — разбойники, хотя такого я пока не держу в голове... Если ты поведал мне большую, настоящую правду, я не стану воевать против красных. Я пойду войной на Павла! Хабырыыс не позволит задремать моей совести. И всех якутов позову, чтобы они ушли от белых!

— Правильно поступишь, Степан!

Пешкин крепко пожал его руку.

Уже во дворе Назарка догнал отца, тронул его за рукав.

— Павловские придут, про тебя узнавать станут. Что говорить-то? — покосившись на Пешкина, шепотом спросил он.

Степана кольнула внезапно пришедшая мысль, но он отогнал ее. «Павел... Какой уважающий себя мужчина станет связываться с бабой, мальчишкой и девчонками?»

— Луну за тучами не спрячешь, — глухо ответил он. — Как было, так и рассказывай. Обманывать хуже.

Маленькая юрта скрылась за поворотом. С непонятной тревогой бросил на нее прощальный взгляд Степан. Ему подумалось, что он видел родные места в последний раз. Отдохнувшие лошади бежали размашистой рысью. Сзади слышен был сдержанный говор красноармейцев. Степан с Пешкиным сидели на первых санях и неторопливо беседовали. Пешкин рассказывал о своей жизни:

— Десяти лет я за кувалду взялся. Недавно за сорок перевалило, и дня еще не отдыхал. Каждая копейка потом доставалась, а семья — семь ртов. До двадцати лет неграмотным был. Потом самоучкой одолел эту премудрость. Книгами увлекся. К жизни приглядываться стал. Смотрю: одни роскошно живут, даже завидно, а большинство — с хлеба на квас перебиваются. Я и задумался: почему так устроено? Помогли добрые люди разобрать, что к чему... Партия есть такая — большевики. Я в ней тоже состою. Эта партия за жизнь по новым законам борется, за нас — за рабочих и крестьян. Только недругов у нас очень много.