Сыч скривил губы, часто, рывками задышал. Удерживая слезы, отчаянно вращал глазами. Выходит, ему каюк, крышка, а он-то надеялся... «Трус! — рассматривая искаженное лицо артомоновского прихвостня, подумал Назарка. — Зато якутских девушек насиловать был герой!»

Трясущимися пальцами Васька раскрыл спичечный коробок, кое-как раскурил замусоленный окурыш. Назарка остановился у него за спиной, веско, с нажимом сказал:

— Однако у тебя есть возможность. Может, сохраним твою жизнь, если поможешь Советской власти...

Васька ожидающе выпрямился, повернул голову к Назарке.

— Что я должен сделать? — спросил он.

— Мы поймали помощника Цыпунова — поручика Станова. Знаешь его?

— Знаю, знаю! — торопливо подтвердил Сыч, ерзая на стуле. — Спирту столько с ним перепили...

— Станов знает место, где собирается цыпуновская банда. Но он ничего не говорит, не выдает своих. А нам нужно как можно скорее обезвредить Цыпунова... У тебя один выход, поэтому я говорю с тобой прямо. Ты должен узнать у Станова цыпуновскую явку. Обязан! Любыми способами!.. Теперь вы будете встречаться на прогулках. Случайно, конечно. Надо будет, убежишь из тюрьмы. Сделаем и так... Ты понял меня?

— Да, да, товарищ уполномоченный комиссар. Вполне понял! — подтвердил повеселевший Сыч. — Выполню все, как велели!

К вечеру выгрузку товаров закончили. На пароходе подняли пары, и труба выкидывала к небу нескончаемый шлейф густого дыма. Отряд Пешкина отплывал дальше. Опять на берегу было оживленно и шумно. Но вот над рекой прокатился третий гудок. Старый Степан с окаменевшим лицом прижал к груди Назарку, сурово сказал:

— Службу свою хорошо исполняй!.. Бандитов уничтожим, я в свой алас вернусь. Не хочу, чтобы наш очаг потух навсегда! По-новому жить начинать будем!

А через несколько дней и отряд Фролова выступил в новый поход.

Размякшая от росы дорога глушила перестук копыт. Вытянувшись неровной цепочкой, боевая группа Фролова спустилась к реке и прибавила рыси. Мерно покачиваясь, бойцы громко зевали, нехотя перекидывались короткими скупыми фразами.

Над землей еще властвовала глухая ночь, хотя солнце уже всплыло над горизонтом и мягким, не набравшим еще силы светом, заливало мир. Травы были сплошь усыпаны росой и казались матово-серыми. А наклонись пониже, и увидишь, что каждая крохотная точечка воды, повисшая на стебельке, наполнена розовым. Мириады капелек унизали траву, и для каждой у солнца нашелся лучик, чтобы оживить, зажечь феерическим огоньком водяной шарик. А всколыхнет воздух ленивый ветерок, и покатятся по лугу розовые, алые, красные волны.

Назарка ехал последним. Перед ним на низкорослой широкозадой кобылице покачивался Васька Сыч. Бывший артомоновский адъютант сидел в седле, неловко съехав на один бок. Плечи его понуро опущены. На Ваське была одежда, в которой его захватили наслежные активисты. Перед походом Сыча крепко предупредили, что первая же попытка задать тягу явится для него роковой. По этой причине Васька не опускал поводья, чтобы конь ненароком не повернул с дороги.

Солнце медленно поднималось в вышину, слепило глаза. Роса давно уже испарилась. В тайге нарастал зной. Верхушки деревьев неумолчно, протяжно шумели, навевая светлую тихую печаль. Вдалеке раздался глуховатый, тоскующий голос кукушки. На редких, прогретых солнцем прогалинах в ленивой истоме кружились пестрые бабочки. С сердитым гуденьем носились желтобрюхие шмели.

Кто бы мог предположить, что местом сбора остаткам своей банды на этот раз Цыпунов назначил заброшенную юрту Никифоровых? Красноармейский отряд держал путь к родному аласу. Знать, от этого и было так неспокойно на сердце. Назарке не терпелось поскорее увидеть места, где прошло детство, где с верным Пранчиком он гонял полосатых пронырливых бурундуков...

Все произошло значительно проще, чем предполагали Чухломин и Назарка. Поручик Станов знал артомоновского адъютанта, знал его грехи и, ясно, доверял ему... Во дворе острога обезвреженные белогвардейцы встретились «случайно». Улучив момент, Васька шепотом, дрожа от возбуждения, передал Станову, что у него есть возможность вырваться на свободу: в его камере прогнил пол, а наружная завалина осыпалась. Но вся беда в том, что он, Васька, не знал, куда податься после побега. Станов, не колеблясь, указал Сычу последнее место явки, назначенное Цыпуновым. В следующее свидание поручик передал Ваське кусочек бересты, на которой схематично было изображено, как до того аласа добраться.

На этот раз уцелевшие бандиты должны сойтись в покинутой юрте Никифоровых. Павел превосходно знал свой наслег и не случайно выбрал алас, где жил когда-то Степан с семьей. Место глухое, тропинку и ту не часто повстречаешь. И соседей близко нет. С наступлением тепла низины и распадки речушек в тех местах превращались в труднопроходимые бадараны.

Станов сказал Ваське, что Павел летом намерен покинуть Якутию. Он хотел забрать припрятанные в тайниках золото, пушнину и уехать за границу. Об одном не успели сговориться цыпуновские сподвижники — о точной дате сбора.

— Добирайся как-нибудь туда, затаись и жди! — посоветовал поручик Сычу.

Чухломин и Фролов решили взять в плен остатки банды, а если это не удастся — уничтожить их и изъять награбленные богатства... «Сбежавший» от красных Васька обязан был поселиться в юрте Никифоровых и ждать...

Солнце палило немилосердно. В тайге стало душно, одуряюще пахло смолой и багульником. Слабые порывы ветра не проникали под деревья, и пряный воздух казался плотным до осязаемости. Красноармейцы распахнули воротники. Лица у всех были красные, распаренные. Лошадиные бока потемнели от пота.

— Печет! Что там твоя Азия! — заметил Костя Люн и провел сухим языком по шершавым растрескавшимся губам. — Тоже мне страна: зимой холод в дугу гнет, летом — пекло, спасу нет!

Наконец лес расступился, и на разомлевших красноармейцев повеяло прохладным ветерком. Конники выехали к реке. Бойцы сразу задвигались, заговорили охрипшими голосами.

— Сто-ой! — приподнявшись на стременах, скомандовал Фролов.

Через несколько минут расседланные лошади сгрудились на полянке, под укрытием деревьев. Пофыркивая, они лениво мотали гривами и жадно тянулись к реке. Бойцы поспешно посбрасывали с себя пропотелую одежду и с гвалтом ринулись в воду. Щука зеленой стрелой метнулась в глубину. Небольшой заливчик взбурлил, как кипяток в котле.

— Купайся и ты! — перехватив умоляющий взгляд Васьки Сыча, разрешил Назарка.

Купались вдоволь. Посиневшие бойцы, стуча зубами, укладывались на солнцепеке и, пригревшись, засыпали. Фролов решил часов до пяти, пока не спадет зной, дать отряду отдых.

Вечером, когда тени черными лентами разлиновали гладь реки, выступили дальше. Вскоре тропа снова заметалась по тайге. Копыта коней глухо стучали по обнаженным корням и валежинам... Безостановочно вышагивали выносливые якутские лошади, расслабленно покачивались седоки. Им было дремотно, скучно, а у Назарки щемило сердце. Ведь до родного пепелища оставалось совсем близко. Разве назовешь родной юрту, из которой тебя выгнали, будто опаршивевшую собаку? Нет, все равно она родная. Родная до последнего сучка в стене. А может, от юрты осталась кучка золы, углей да остов камелька с обвалившейся трубой?..

Отряд пробирался к цели заглохшими, давно не езженными тропами или напрямик по тайге. Чтобы не обнаружить себя, на аласы не выезжали. Фролов запретил бойцам громко разговаривать. Бойцы почувствовали приближение опасности, подтянулись, стали строже и сдержанней.

Днем на привале Фролов и Назарка в последний раз инструктировали Ваську Сыча.

— Значит, так, Вася, — наставлял Назарка. — Нас близко нет. Заруби это себе на носу! Живи как умеешь и жди. Когда появится Цыпунов, дашь нам сигнал.

— Какой? — шевельнул побелевшими губами Сыч, не поднимая головы.

Назарка подумал, окинул взглядом ближние деревья: