— Фенела, но послушай же, ты только пойми! — умоляла My. — Ведь Илейн и папа, а тут еще ты и ее муж… Ты просто не сможешь так поступить, это было бы слишком чудовищно, слишком!

— Ох, да выбрось ты из головы все эти глупости! — взвилась Фенела. — Хочешь быть умницей — подай-ка мне лучше щетку и миску. Сейчас не время для дискуссий, ясно? Особенно по личным вопросам…

My молча отвернулась, и когда она возвращалась назад от буфета с миской и щеткой в руках, у Фенелы вдруг сжалось сердце: губки девочки отчаянно дрожали, а в огромных глазах ребенка стояли слезы.

Фенела отложила в сторону собранные фарфоровые осколки и обняла сестру.

— My, маленькая моя, ну не надо, моя хорошая, — сказала она. — Ничего страшного, честное слово; разве что-нибудь решено окончательно? Вовсе нет! Да и, наверное, вообще не будет… слышишь?

My тут же всхлипнула с облегчением.

— Ой, я знала, ты так никогда не поступишь, — пролепетала она. — Кто угодно — только не ты!

Малышка чмокнула сестру в щеку, и Фенела почувствовала, что девчушка вся дрожит.

— Ну-ну, не волнуйся, милая, — успокоила ее девушка.

Фенела старалась говорить как можно увереннее, но замечала, что и ее собственный голос невольно дрожит и срывается от волнения. В мозгу ее неумолимым вопросом билась и билась одна и та же мысль:

«Как мне быть?!»

My, успокоившаяся так же быстро, как успокаивается дитя, испугавшееся вдруг темноты, вновь повеселела, и на личике ее заиграла прежняя безмятежная улыбка. Она взялась за поднос, сервированный для вечернего чая, чтобы отнести его в мастерскую, и, уже в дверях обернувшись и стыдливо потупившись, сказала:

— Я вела себя как дурочка. Просто слишком близко принимаю к сердцу все, что касается тебя, Фенела. В конце концов, ничего удивительного, что любой мужчина, стоит ему появиться у нас, сразу же влюбляется в тебя. Только маловато их тут бывает, вот беда!

— Господи, да что за чепуху ты несешь! — уже вслед ей крикнула Фенела.

Но как только девушка осталась одна, улыбка мгновенно исчезла с ее губ, и Фенела в отчаянии спрятала лицо в ладони.

— Как же мне быть?! — шептала она.

Да, такого рода осложнений она никак не ожидала: My выросла слишком ранимой в отношении амурных делишек их злополучного родителя!

Разумеется, My воспримет ее поступок не иначе, как предательство, если она, Фенела, хоть каким-либо образом впутается в омерзительные дела, запятнавшие жизнь их семейства и постоянно травмирующие сердечко бедной My.

Рекс и Илейн — между ними существовала связь, и нельзя было не посочувствовать девочке и, честно говоря, не согласиться с ее точкой зрения…

«И почему только все так получилось?» — спрашивала себя Фенела, подходя к окну.

Постояла, невидящими глазами уставившись в сад и вспоминая сцену в библиотеке, когда она, захваченная властной силой притяжения мужских глаз, впервые испытала этот дикий, непреодолимый порыв страсти.

«Я люблю его! — сказала она сама себе. — Я не в силах его бросить — не в силах!»

Фенела судорожно сцепила пальцы и твердо знала, что отныне власть Рекса над ней безгранична. Ничего она не жаждала теперь так страстно, как прикосновения его губ и сильных рук, сжимающих ее в своих объятиях; она томилась по звукам его голоса — низкого и срывающегося, когда он зовет ее по имени…

Девушка легонько вздохнула, и тут только до нее дошло, что чайник выкипает.

Пока Фенела готовила чай, она не раз ловила себя на том, что губы ее невольно шепчут вслух: «Рекс! Рекс!»

Только вчера еще она хлопотала по дому, беспокоилась о разных разностях и вряд ли сознавала, что в душе у нее подспудно творятся вещи чрезвычайной важности. Но теперь-то стало ясно, что любовь крепла и зрела в сердце все время, даже когда Фенела и не подозревала о ней.

А ведь вовсе не трудно было догадаться об истинном положении вещей: хотя бы по постоянным взглядам, которые она бросала на часы, когда дело шло к вечеру, то есть близился час возвращения Рекса Рэнсома из лагеря. И разве сложно было понять, отчего мгновенно судорожно замирает ее сердце, когда из холла доносится его голос?

И, наконец, самая верная примета — она теперь частенько убегала наверх, чтобы привести себя в порядок, чего раньше за ней никогда не замечалось.

«О, Рекс!»

Весь вечер Фенела наблюдала, как My беседует с сэром Николасом Коулби.

Девушка ощущала, что ее буквально раздирают на части два противоположных чувства: ее любовь к Рексу, вспыхнувшая нежданно-негаданно и заполонившая собою все вокруг, и любовь к младшей сестренке, укоренившаяся с годами и ставшая главным смыслом жизни для них обеих.

Фенела вздернула подбородок и расправила плечи, как будто бросала вызов целому свету, но глаза ее блуждали по комнате, все время невольно возвращаясь к My, и девушка наконец в отчаянии обратилась к Рексу.

— Скажи же мне что-нибудь!

Он полулежал, лениво раскинувшись в большом кресле и вытянув длинные ноги к огню.

— Лучше ты мне скажи, — возразил он. — Скажи, о чем ты думаешь? Весь вечер я наблюдаю за тобой страшно серьезной, почти суровой. Что тебя мучит, Фенела?

— Ничего, — ответила девушка, чувствуя, как внезапная паника охватывает ее. — Во всяком случае, ничего конкретного, о чем можно рассказать.

Рекс понизил голос.

— Неужели есть что-нибудь, о чем бы мы не смогли сказать друг другу?

Фенела затеребила в пальцах платочек.

— Я догадываюсь, что ответ должен быть «нет», — призналась она, — но на самом деле это не так. Есть еще кое-что, чем я не могу поделиться с тобой… пока.

— Ох, будь же благословенна за это последнее слово! — с нежным воодушевлением выговорил он. — Конечно, я понимаю тебя, моя любимая, и помни только, что я всегда с тобой, только позови!

Последние слова он произнес с такой пылкой страстью, что Фенела испуганно отпрянула. К счастью, Илейн в комнате не было: после обеда она поднялась к себе наверх.

Сэр Николас и My, расположившись в уголке, начали партию в греческий бильярд — Рекс нынче днем захватил игру с собой из дома, а в лагерь отвезти еще не успел.

Саймон углубился в просмотр накопившихся к тому времени писем, до которых лишь теперь дошли руки.

Никто не обращал внимания на влюбленную пару, и Фенела, протянув ладонь, на секунду с молчаливой нежностью накрыла ею руку Рэнсома, а потом сразу же поднялась и подошла к огню.

Интимное уединение с Рексом представляло слишком большую опасность: девушка боялась выдать себя, но и натягивать маску полного безразличия, пусть на секунду, казалось ей невыносимым, когда он находился здесь, рядом, в комнате.

Она опустилась на колени, чтобы подбросить дров в камин, потом присела на корточки — темный бархат вечернего платья волнами лег вокруг по полу.

— Мне хотелось бы, чтобы вы вот именно так и написали портрет Фенелы, — сказал вдруг Рекс, обращаясь к Саймону.

Саймон отложил письма и через всю комнату воззрился на собственную дочь.

— Портрет Фенелы? — переспросил он. — С чего это вдруг? Вы разве забыли — я пишу только рыжеволосых?

— Да нет, с памятью у меня все в порядке, — отвечал Рекс с оттенком легкой иронии в голосе, — но все равно, я хотел бы, чтобы вы написали Фенелу.

— Вы как, просто высказываете свои пожелания или делаете конкретный заказ? — с усмешкой осведомился Саймон.

Фенела обернулась с протестующим видом, но ответ Рекса Рэнсома уже опередил ее.

— Заказ, разумеется.

Саймон посмотрел на Рекса так, словно заподозрил какую-то странную подоплеку всего происходящего, но потом, запрокинув голову, расхохотался от души.

— Забавная история получается, — заявил он. — Не успел я закончить портрет вашей супруги, а картина — уйти за максимальную цену, как вы уже спешите заказать мне портрет моей же родной дочери. В каком странном мире мы живем, господа!

Фенела заметила, как из-под загара на лице Рекса проступили красные пятна; мгновение спустя он, подавшись вперед, чтобы выхватить новую сигарету из пачки, медленно, с расстановкой произнес: