Обрадовался Юрюнг Уолан

Добрым словам своего коня;

Прянул на́ земь

С крутого седла;

Из серебряного уха коня,

Из уха с отметинкой вихревой

Вытащил орленка-птенца;

Крепко за толстую шею схватив

Бьющегося черного орленка того,

Начал его чембуром хлестать...

Тут пошел орленок

Расти, разбухать,

Сделался, как большая гора,

Широко раскрыл свой каменный клюв,

Как пещеру, зев распахнул.

Храбрый юноша

Юрюнг Уолан

Прянул стрелой в разинутый клюв,

Прямо в горловину влетел...

Огляделся — и видит он:

В солнечном просторе степном,

В мареве голубом,

Над сверкающей синей рекой,

Над ярко-зеленою осоко́й

Стоят, как два брата родных,

Две ко́новязи — два медных столба

Богини Иэйэхсит.

На верхушке столба одного

Пестрый орел сидел;

Между могучих орлиных лап

Лежал, как солнце светясь,

Сгусток силы —

Желтый небесный дар,

Словно утки-гоголя яйцо;

Взял его богатырь, проглотил.

На верхушке коновязи второй,

На восточном ее столбе,

Высокая вырастала трава,

Восьмиветвистый злак зеленел.

Взял траву богатырь,

Забрал ее в горсть,

Вырвал с корнями, с землей,

Стремглав побежал обратным путем,

Вернулся к коню своему,

Траву эту ему скормил.

Выросшего с гору величиной

Горного орленка-птенца

За крылышки ухватив,

Начал он чембуром хлестать.

Уменьшаться орленок стал,

Сделался, наконец,

В рукавичку малую величиной;

Снова спрятал его богатырь

В серебряное ухо коня.

Вскидывал гривой скакун,

Нетерпеливо переступал;

Прянул Юрюнг Уолан

На крутое седло с высокой луко́й;

Прыгнул его скакун

И полетел над пучиной морской,

Над заливом пасмурным Лэбийэ,

Что плещется, словно турпан,

Шумно хлопает,

Словно утка-нырок...

По воздуху всадник летел,

Только ветер в ушах

Гудел и свистел...

А куда он летит — не видал,

Туман глаза застилал.

Как опомнился Юрюнг Уолан,

Видит — он на другом берегу

Моря шумного Лэбийэ;

Конь его быстро бежит,

Броскою рысью идет

По дебрям, глухим,

По травам сухим,

По широким распадкам речным,

Мимо воющих девяти камней,

Мимо восьми желтопегих гор.

Не разбирая дороги, летел,

Мчался его скакун,

Только буря гудела следом за ним;

Семьдесят вихрей шальных

Сопровождали его,

Восемьдесят восемь смерче́й

Спутниками стали ему,

Девяносто девять столбов вихревых

Друзьями стали ему...

Наконец-то всадник и конь

Пустыню дикую всю прошли.

Солнечная травяная степь

Приветливо засинела вдали.

Посреди равнины степной

Красовалось коновязью резной,

Окруженное рядами берез

В украшеньях из конских грив,

Летнее золотое жилье,

Просторный желтый шатер,

Богатая ураса.

Три красивые девушки из шатра

Вышли навстречу богатырю,

Три милых дочери рода айыы

В праздничных ярких нарядах своих,

В островерхих шапках своих

Из сверкающих соболей дорогих.

Ласково улыбаясь, они

К богатырю подошли,

Поднося кумысный чорон,

Песню приветственную завели.

Добро! Добро, дорогой наш гость!

Дорогой счастливой ты прибыл к нам!

Довелось нам тебя увидать,

Племени солнца

Возлюбленный сын,

Плетеный повод в руке держа,

Скачущий на Мотыльковом коне,

Дядя наш — Юрюнг Уолан!

Постой, внимательно выслушай нас

Парой чутких своих ушей...

Ты с дороги,

Может быть, не устал,

Может быть — не голоден ты,

Но сойди ненадолго с коня,

В наш дом загляни,

В тени отдохни!

Белое играющее молоко

Трехтравных наших степных кобылиц —

Крепко выбродившийся кумыс

Мы преподносим тебе,

Мы пригубить просим тебя

Из чорона хотя бы один глоток,

Дорогой наш дядя-тойон!

Ты попробуй нашей пищи слегка,

Ты отведай нашего каймака,

Ты беседой нас удостой!

И тогда — счастливый, прямой

Путь откроется пред тобой... —

Так умильно упрашивали богатыря

Три девушки рода айыы,

Подходя к нему с солнечной стороны,

И вот уже, повод взяв,

Сплетенный из золотых лучей,

Уже взяв коня за узду,

Кованную из солнечного огня,

С радостными возгласами, они

Сняли Юрюнг Уолана с седла,

На шести своих белых руках

На землю опустили его.

И вот — Юрюнг Уолан,

Юноша-богатырь,

Он как будто спать захотел,

Дремой затуманился взгляд,

Истомой наполнилось тело его,

Заныли суставы его,

Забыл он слово коня своего...

Он подумал: «Если проеду я,

Яства почетного не коснусь,

Не пригублю крепкого кумыса,

Приготовленного для меня

Прекрасными дочерьми

Солнечного рода айыы,

Поневоле обижу их,

И поблекнет имя мое,

И померкнет слава моя!»

И беспечно он в их усадьбу вошел,

С величавой осанкой вступил

В золоченое их жилье;

Покровом устланное дорогим,

Увидал широкое ложе-орон

И, как только сел на него,

Провалился орон под ним,

И в пропасть бездонную полетел

Доверчивый сын айыы...

Кувырком он в яму летел,

Ударяясь боками и головой

О выступы каменные в темноте.

Ломило в висках у него,

Грохотало в ушах у него;

Наконец, упал на глубокое дно,

Ударился о промозглое дно

Удалец злосчастный

Юрюнг Уолан...

Голову с трудом приподняв,

Кругом огляделся он, —

Увидел груды длинных костей

Давно погибших людей,

Увидел груды стройных костей

Нашедших здесь могилу себе.

Мертвеца в медвежьей дохе

Он под себя на льду подстелил,

Мертвецом в широкой волчьей дохе,

Как одеялом, укрылся он,

Третьего — в оленьей дохе —

В изголовье себе подбил

И улегся, не в силах рукой шевельнуть.

От удара падения с высоты

Все болело в теле его.

Горько думал Юрюнг Уолан:

— Видно, на погибель свою

Рассудок я потерял,

Предостережением пренебрег,

Слово коня моего забыл,

В безысходную беду я попал!.. —

Слезы из глаз его потекли,

Замерзая на похолодевших щеках,

Застывая сосульками на скула́х.

А три о́боротня-абаасы,

Встретившие недавно его

В виде трех дочерей айыы,

Три серые тени подземной тьмы,

Прикрыв руками клыкастые рты,

Издевались над ним, хохоча:

— Мы плохо ли заколдовали тебя,

Как хотели заколдовать?

Мы врасплох застали тебя!

Да возможно ли,

Чтобы сын айыы

Нашу западню обошел?

Да и как ты избегнуть мог

Восьмидесяти восьми

Изменчивых обманов и чар,

Что рассеял всюду

Хозяин-дух

Ледовитого моря Муус-Кудулу,

Могучий владыка подземных бездн

Уот Усутаакы? —

Так в подземельи

Гудел, грохотал

Оглушительный хохот,

Злорадный вой

Адьарайских чудовищных дочерей,

Принявших свой страшный вид;

Громко в ладони били они,

Прикрывая черные пасти свои,

Визжали, вопили они.

Увидя хозяина своего

В обиде такой, в беде,

Юрюнг Уолана-богатыря

Мотыльково-белый скакун,

Виднеющийся высоко

Над изгородью столбовой,

Привязанный к коновязи колдовской,

Трехслойный повод свой,

Словно корень травы быты[194], разорвав,

Гриву и хвост распластав,

К небесам взлетел,

Заржал в высоте,

Взывая к старшей сестре

Всадника своего,

Заклинательнице восьми небес,

Врачевательнице девяти небес

Удаганке Айыы Умсуур.

Такие слова Мотыльковый конь

Жалобно спел, проржал.