Алаатанг-улаатанг, богатырь!

Опрокинул ты гору в провал,

Адьараев древний путь заградил,

Ты дорогу в подземный мир завалил,

Ты великий грех совершил...

Этим путем испокон веков

Три племени трех великих миров

Опускаться могли, подыматься могли.

Пусть верхний широкий путь

Не пропустит душу твою,

Не примет трех твоих темных теней!

Пусть нижний страшный путь

Никогда не пропустит тебя!

Жертвой несчастья стань

На девяти поворотах дорог!

Попадай в беду, пропадай

На восьми перекрестках дорог! —

Такое проклятие прокричав,

Все пути зловеще закляв,

Черный, чалый ворон,

Как тень, улетел,

Скрылся на северной стороне

Хмуро нависших небес.

Услышав заклятье его,

Ничего не сказал Нюргун Боотур,

Только вдруг усталость почувствовал он,

Внезапно спать захотел;

Дрему не в силах преодолеть,

Прямо на землю он прилег

И сразу крепко заснул.

Так беспамятно он заснул,

Так он громко во сне храпел,

Что отгул раскатывался вдалеке,

Откликался эхом стократ

По чащобам темных лесов,

По ущельям горных хребтов...

Как мехи кузнеца Куэттээни,

Подымались его бока,

Раздувались ноздри его.

От могучего дыханья его

Шумела степная трава,

Шелестела густая листва,

Раскачивались дерева.

Так в пустыне бедственной той

Тридцать суток проспал Нюргун...

Налетели белые облака,

Навалились черные облака,

Повалил, закружился снег,

Закипел свирепый буран,

Стало холодно на земле...

Ночь прошла,

Пурга улеглась,

Солнце выглянуло,

Блеснув на снегу,

Засвистела пташка в кустах...

Семь оленей пегих в упряжке одной

Вылетели из чащи лесной,

Испугались, шарахнулись вбок

И остановились, дрожа...

Тут на длинных нартах своих

Показался старый тунгус — Сортол,

Выронил он из рук

Погоняльную палку свою.

Пытался палку достать,

Да не мог дотянуться рукой...

Плачущим голосом стал

Жалобно он причитать...

Аарт-татай! А, приятель-сосед!

Ох, старость моя...

Ох, усталость моя!

Что хуже и тяжелей

Долгих дорожных мук,

Боли обмороженных рук?

Я — самый убогий,

Бедный тунгус —

Измучен, простыл до костей,

Изголодавшийся и больной

Еду — еле живой...

Стремительный Нюргун Боотур,

Если бы он не спал,

Пожалел бы меня, старика,

Уж он-то помог бы мне.

Сестрица моя, Айталыын Куо!

Пожалуйста, палку мою подыми!

Нечем без палки мне погонять

Упрямых зверей моих,

Упряжных оленей моих! —

Так Сортол сказал

И кланяться стал,

Лбом о свое колено бия,

Косицей седой тряся...

Красавица Айталыын Куо

Сжалилась над стариком,

Нагнулась, хотела поднять

Погоняльный олений шест,

В этом миг ударило что-то ее,

Потемнело у ней в глазах.

Как опомнилась Айталыын Куо,

Видит она, что лежит

На нартах,

В ногах у тунгуса того;

С гиком гнал упряжку тунгус,

Белым облаком окружен;

Семь быстроногих оленей его,

Словно призраки, не касаясь земли,

Летели, дыша огнем...

Ай, красавица с восьмисаженной косой,

Айталыын Куо, подруга моя!

Как простодушно поверила ты,

Что от голода мог ослабеть,

Что мог до костей простыть

Ардьаман-Дьардьамана[191] сын,

Отважный тунгус-богатырь,

Бохсоголлой Боотур[192] удалой!

Какое сокровище я украл,

Какую редкую дичь поймал!

Хорошо, что будет в жилище моем

Достойная хозяйка-хотун,

Подруга — милая для меня! —

Так говоря, тунгус миновал

Девять перевалов крутых,

Восемь диких горных кряжей...

С восьмикрайней, восьмиободной землей,

С холмистым аласом своим,

С долиной простясь родной,

Летающий над землей

На Мотыльково-белом коне

Юрюнг Уолан миновал

Перекресток восьми дорог,

Развилину девяти дорог;

По горам протоптав

Сверкающий путь,

На закат направился он,

В полет скакуна пустил,

Все быстрее, быстрее гоня,

Только по́ следу закурилась пыль,

Только заклубился туман...

Скакал богатырь,

На привал не вставал.

Он приход зимы

По снегам узнавал,

Наступленье весны

По дождям примечал.

Пределы елани своей

Он оставил давно за спиной,

Дебри лесные проехал он,

Тундру хмурую пересек;

Топи непролазные,

Зыбуны,

Что нечистью всякой полны,

Те — по воздуху перелетел,

Те — разбрызгал,

Конем расплескал...

Края земли

Достиг, наконец.

По дороге — ступенчатой,

Как горловина,

В подземную глубину

Медленно Юрюнг Уолан

Осторожно спускаться стал,

Боком ступать

Заставляя коня.

То рысью,

То шагом

Он проезжал

Неведомые места.

В густеющих сумерках перед ним

По краям дороги крутой

Белели кости богатырей,

Пропавших в древние времена

Людей уранхай-саха;

В вихре, налетающем из глубины,

Кружились высохшие черепа,

Призраки метались во тьме.

Неутомимо Юрюнг Уолан

По крутой дороге спешил,

По великому гибельному пути.

Чьи-то руки тянулись к нему,

Подставляя, как черпаки,

Ладони в черной крови.

Чьи-то клювы кривые

Тянулись к нему,

Щелкая и свистя...

Низко над его головой

Шарахалась в темноте,

Хохоча и визжа,

Илбис Кыыса;

То ли пел над ним,

То ли выл

Вестник смерти

Осол Уола...

И вот, глубоко под землей,

На распутье восьми дорог,

На узле девяти дорог

Увидел Юрюнг Уолан

Невиданное никем до того:

Грозное в величьи своем,

Слышное за девять дней

Шумом прибойных волн,

Ощутимое за шесть дней

Студеным дыханьем своим,

Различимое за три дня

Всплеском вздымающихся валов,

Мутно-реющее

В безбрежьи своем,

Бескрайнее ледовитое море

Муус-Кудулу-Байгал

Раскинулось перед ним...

Опустясь по крутому пути,

Очутился Юрюнг Уолан

На узком выступе береговом,

На обрывистой гранитной гряде

Чародейной северной стороны

Бушующей пучины морской;

Некуда было вперед пойти,

Нельзя воротиться назад.

Тут виднеющийся высоко

Над изгородью столбовой

Мотыльково-белый его скакун,

Широко расставив четыре ноги,

Как четыре белых столба,

В срок, пока закипят на огне

По очереди два больших котла,

Выпустил шумно мочу,

Как бушующий водопад,

Как три разлившиеся реки,

И на языке уранхай-саха

Человеческим голосом заговорил.