— Да, мы с Иосифом однажды спешно исчезали с глаз гостей, — Одихмантьев чуть слышно по-стариковски вздохнул. — Как раз накануне вторжения выринейских войск.

Сифу стало неуютно от такого совпадения. По счастью, в машине было, на что отвлечься — разглядывать пистолет одного из охранников, гадать, какого класса защиты на нём «бронник», украдкой любоваться Горьем, стремительно проносящимся мимо…

В аэропорту они моментально оказались в небольшой тихой комнате где-то на самом верху, в чайнике исходил ароматным паром забольский чай, а Карин желал приятно провести время и обещал сообщить, как появятся новости об остальных.

— Подождите, — окликнул Сиф. — Просто помимо Яна… Яна Петра Ратея за мной ещё один человек… гонялся. Я боюсь, он тоже связан с Хамелеоном.

Карин удивился. Сильно удивился, развернулся всем корпусом и с высшей степенью недоумения в голосе быстро спросил:

— Что за человек?

— Он назвался Захаром… Щацким.

Карин не ответил, скрывая замешательство необходимостью ответить по рации, торопливо бросил Сифу:

— Что же, я скажу, — и поспешно исчез.

— Шаций — на стороне Хамелеона? — поинтересовался Одихмантьев с неуловимой медитативной улыбкой, разливая чай по тонким фарфоровым чашкам. — Не поторопились ли вы с выводами, Иосиф?

— Скорее, он на своей собственной, — буркнул Сиф. — Но о Хамелеоне в курсе. И о Яне.

Одихмантьев пожал плечами и протянул юному фельдфебелю чашку:

— Нас это уже не должно волновать.

— … Действительно, — послышался на пороге недовольный женский голос. — Этого олуха вообще ничего не должно волновать, кроме состояния его здоровья.

Сиф поперхнулся первым же обжигающим глотком, пролил, зафыркал и торопливо поставил чашку на стол, вытирая подбородок салфеткой. Ещё не хватало испачкать парадную рубашку из-за какой-то… какой-то… Элички.

Пусть и не санинструктора уже, а вполне себе важного доктора Александры Елизаветы Горечаны.

Жены дяди Элика.

— А…

— Да-да, Индеец. Я тоже очень рада видеть тебя живым, а вот насчёт здоровья Ге… кхм, полковник Заболотин меня предупредил, что тут не всё так радужно, — Эля заправила косу под ворот и с деятельным видом потёрла руки. Повернулась на мгновенье к Одихмантьеву и уточнила: — Мы ведь вас не смутим?

— Нет, — качнул головой Одхимантьев, весело щуря глаза. — Молодому человеку необходим осмотр, я уверен.

— А вот я — нет, — проворчал Сиф, осторожно делая глоток чая. Потом с кислой физиономией отставил чашку и поднялся: — Да-да, ладно, я всё понимаю.

Эля невольно расплылась в улыбке, но тут же наклонилась, пряча её, и принялась копаться в своей сумке.

— Рубашку снимай, Индеец. Жалобы?

— Нет, — отрезал Сиф, осторожно расстёгивая пуговицы левой рукой.

— Отлично, — оптимистично отозвалась Эля, по-прежнему избегая смотреть на подростка. — Тогда просто перечисли все свои отсутствующие жалобы.

«Старшего сержанта Эличку» слушался даже Кондрат. Сипло фыркал, зло язвил, но не спорил.

— Тот самый рубец. Царапины на рёбрах. Правое запястье.

— Ещё возможная слабая контузия, ушиб грудной клетки — когда ещё в Горье срикошетила пуля, — присовокупила Эличка, проявляя немалые знания о Сифовых приключениях.

Сиф понял, что родной полковник сдал его, как стеклотару.

Отпираться было бессмысленно, поэтому оставалось только аккуратно повесить рубашку на спинку стула и, ёжась, предстать перед Элей в виде «недоделанная мумия».

— Хорош, — откомментировала Эля точно с той же интонацией, с какой сам Сиф на её месте сказал бы это ёмкое слово. — Сам разбинтуешься или помочь?

Когда в четыре руки Сиф был освобождён от бинтов, Эля воспряла духом:

— А, так всё не так страшно! А то я уже ужасов навыдумывала. Ссадины обрабатывай сам, знаешь прекрасно, как это делается.

— Знаю, — согласился Сиф, который, как и любой мальчишка, и в Москве частенько обо что-то обдирал бока и коленки. Не в таком масштабе, правда.

Эля оптимистично кивнула и принялась ощупывать рубец. Сиф не видел её лица — только изредка ловил взглядом сосредоточенно прикусившее губу отражение в стеклянно-гладкой поверхности стола.

Александра Елизавета Горечана некоторыми повадками напоминала своего племянника. Вернее, строго наоборот, но значения это не имело. Главное, что и вправду — напоминала.

— Ой! — Сиф невольно дёрнулся, когда Эля в очередной раз куда-то надавила.

— Обрабатывай ты рубец каждый день и не прыгай по оврагам — всё бы у тебя уже зажило, — отрезала женщина. — А теперь тебе остаётся только твердить, что шрамы украшают мужчин, и снова каждый вечер прилежно обрабатывать. А не будет заживать — к врачу пойдёшь в Москве как миленький.

— И вы туда же… — Сиф заставил себя замереть. — Будь моя воля — я бы не прыгал по этим оврагам!

Эля хмыкнула: Сиф уловил из всей фразы самое главное. Ей-богу, этот подросток иногда больше походит на Кондрата, чем на всё семейство Парядиных и своего командира вместе взятых.

— Да верю-верю, — она ещё порылась в сумке и принялась обрабатывать Сифу спину. По комнате поплыл резкий медицинский запах. — Ты с твоим… отцом-то…

— Говорил я с Сергием, — поспешно перебил Сиф. Ему было то больно, то просто щекотно, и, обозлясь на весь мир, мальчик резко добавил: — Только он мне не отец.

Рука Эли дрогнула, и снова стало больно. Сиф дёрнулся, но сдержался и остался стоять.

— По… почему, Индеец? — тихо спросила женщина, сама отступив на шаг и бестолково теребя в руках ватку. Сиф не смог разобрать её интонации — жгучая смесь неверия, огорчения, надежды, понимания и — непонимания разом.

— Это было слишком давно. Я не Илей Парядин, я Иосиф Бородин, и толку мучить себя понапрасну? Я сделал выбор. Я и в Рате-то оказался далеко не из-за Сергия, просто зашёл по дороге.

Я, я, я… главное — не думать о том, каково это для Сергия и даже, наверное, для самой Элички.

Женщина помолчала, потом взяла себя в руки и принялась бинтовать Сифу спину:

— Эх, Индеец-Индеец, бестолочь ты категоричная…

— Но со мной вы говорите по-русски.

— По привычке.

— Да, вы каждый день с русскими пациентами возитесь.

— Да рожа твоя, Индеец, уже рефлекс вызывает.

— Я совсем не изменился?

Эля вздохнула:

— Да в том-то и дело, что изменился. Большой уже мальчик. Элик был чуть старше тебя, когда мы впервые встретились… такой же белобрысый. Я натравила на него свою собаку, когда надоело, что пристаёт, а он, зараза, с Лёлей сразу подружился.

Сиф сообразил, о ком она говорит, только через несколько секунд.

— Дядя Элик?

Эля не ответила, надорвала бинт и крепко затянула узел.

— Руку, — коротко попросила она и принялась осторожно ощупывать запястье. Это было щекотно. — Ага, тут всё цело.

Сиф обрадовался — хоть что-то в порядке… И вдруг задохнулся от боли — Эля теперь ощупывала рёбра. Щупала долго, не слушая зубовный скрежет, придушенные вздохи и неразборчивое бормотание по-забольски себе под нос.

Сиф раньше не смог бы точно сказать, где именно ноет в груди при слишком глубоком вздохе, но теперь это он определил со всей ясностью. Не ведающие жалости женские пальцы безошибочно нашли это место и теперь щупали вокруг, по самой границе между «Навкина мать, умираю!» и «Кх-х-х, осторожней!» — а сама Эля наклонилась и теперь чуть не сталкивалась с Сифом лбами.

— Так, — отстранившись, многозначительно вздохнула она.

— Доктор-доктор, что со мной будет? — чтобы как-то развеять неприятное предчувствие, процитировал, дурачась, анекдот Сиф.

Эля русский фольклор знала неплохо.

— Пациент, вы умрёте.

— Умру?!

— Рано или поздно — несомненно. Все умрут.

— Все?! Что же я наделал! — Сиф не сдержал булькающий внутри смех и расхохотался, держась за грудь. Эля смеялась вместе с ним. Даже смешок невозмутимого Одихмантьева скользнул чуть слышно по комнате.

— Ладно-ладно, Индеец, не плакай, если ты помрёшь — нынешние травмы будут не причём. В Москве рентген сделай, но мне кажется, это просто ушиб. Будь там трещина — ты сразу растерял бы всё своё желание бегать и прыгать, ещё в Горье. А сейчас… ты падал?