Книга Ходасевича не только жива органически, но и обладает слаженностью по разумному плану созданного творения. Книга Ахматовой, на первый взгляд, обладает только органической жизнью. Ее логическая стройность иного порядка, чем таковая же у Ходасевича: она целиком вытекает из ее первого свойства. Ее цельность есть цельность человеческой жизни — не биографии, а действительной жизни. Даты под ее стихотворениями имеют действительные значения. У других поэтов они в лучшем случае имеют случайное значение или служат указанием на то, что «сего дня». «Четки» называется эта книга. Четки — это день за днем. И не Ахматова, пассивная и знающая, а судьба ткет в этих днях свой узор. Автор, героиня книги — что она может? Она безвольно отдается всему, на что натолкнет ее судьба.
Она горько жалуется, она жалобно просит, нежно укоряет. Она никогда не скажет: хочу, сделаю. И судьба благосклонна к ней. Тонкими, чуть болезненными уколами она обескровливает ее душу и вновь целит для новых пыток и радостей. Вот смотрите, как ранит ее любовь [пропуск в тексте]. А вот как целит одиночество [пропуск в тексте].
(Сначала стихотворение книги «Вечер», соответствующее «Молодости» Ходасевича. Ранняя зрелость, ранняя искушенность.)
Да, да, все это делает Судьба, а Ахматова все видит, все знает. И в этом ее виденье радость скупца, коллекционера все мелочи мира, соединившего в своей коллекции, который дрожит над всем, над «каждою соринкою». Любовь к мелочам (скупость) — мания Ахматовой, и она знает, что это грех, и какой это грех.
Таковы, в общем обе книжки Москвы и Петербурга. Ведь все литературные явления в России волей-неволей имеют московскую или петербургскую окраску. Естественно, что нашему сердцу ближе и роднее книга, вышедшая в Москве и московская, но книга Ахматовой принадлежит к числу тех исторических явлений, за которое многое прощаешь Петербургу.
С.В. Киссин — В.Ф. Ходасевич. Переписка[63]
1. С.В. Киссин — В. Ф. Ходасевичу
[Открытка. 22.3. 1909, Ярославль — 23.3. 1909, Москва].
Москва, Б. Палашевский пер., д. Добычина, кв 47
Е<го> В<ысоко>б<лагородию>
Константину Фелициановичу Ходасевичу[64]
для Влади
Владя! Как видишь, пишу из Ярославля, — стало быть, попал на поезд. Не забудь, снеси Бранда[65]. Если не снес в понедельник, снеси, получив, письмо мое. Во вторник утром редакция еще открыта. Если у тебя найдутся деньги, купи «Урну»[66] и пришли в Рыбинск по адресу: Рыбинск, Мологская улица, д. Калачова, Дине Викторовне Киссиной[67], для Муни. Лишний экземпляр не помешает, а то когда еще увижу. Ну, — нет денег — другое дело. Привет Лиде[68] и Вашим.
Муни.
2. В.Ф. Ходасевич — С.В. Киссину
Подражание некоей застольной речи:
Дитя! Хотя я получил письмо твое во вторник, а корректуру доставил в «Пользу» еще в понедельник; хотя ты надул меня, и я встретил у Л<идии> Я<ковлевны> американцев; хотя Грифы[69] уехали сегодня с Зайцевыми[70] в Крым («дружба, сие священное чувство…»)[71]; хотя мне без тебя грустно («дружба, сие священное чувство…»); хотя мне жаль огорчать тебя; хотя у меня на все праздники в кармане шесть рублей; хотя сия сумма меня не устраивает (хотя я и выиграл в лото копейку); хотя мне придется покупать свою книгу для бедной Брони[72]; хотя ввиду этого ты останешься без книги Белого; хотя ты таким образом сидишь по-провинциальному — без «Урны» — а у меня, окаянного, «все удобства»; хотя ныне принято писать дружеские послания в стихах, с посохами и прочими палками[73]; хотя ты, вероятно, уже освирепел за всю эту ерунду; хотя автограф мой немного стоит сохрани его, ибо его целью было: послать тебе привет, поздравления, отчет о двух днях и выражения дружбы («сего священного чувства…»).
Владислав.
25 марта 909.
Москва.
3. С.В. Киссин — В. Ф. Ходасевичу
[Открытка. 5. 6.1909 — 9. 6.1909, Москва]
Ст. Московско-Нижегородской ж. д. Новогиреево Имение Старогиреево Е<го> В<ысоко>б<лагородию> Владиславу Фелициановичу Ходасевичу
Так как, Владя, я не совершенно уверен, что это письмо к тебе дойдет, то пишу на открытке. О тихости ли совершенной здешних мест писать? Да, тихо здесь. Вот все. Потому причина моего письма узнать о твоих делах и жизни, более, нежели рассказать о своих. К тихости ибо у меня все сводится. Итак, пиши: 1) Твой адрес, 2) Что ты делаешь, 3) Чего ты не делаешь, не хочешь делать, 4) Как тебе приходится и 5) Что с Белым, 5а) О книжках.
Лида тебя приветствует. Я целую. Адрес мой: ст. Михнево Рязано-Уральской ж.д. Имение Теремец. Твоего адреса не знаю. Пишу наудачу.
Твой Муни.
4. В. Ф. Ходасевич — С. В. Киссину
Боже ты мой! Бывает же у Человека такой дар слова! Очень уж ты, Муничка, спросил хорошо: «Как тебе приходится?» Вот» то-то и есть, что именно «приходится», и невыносимо. Главное и вечное мое ущемление: деньги. Право, многое влечет оно за собой! А где взять? Написал раз для Русского Слова — оказывается, об этом писали три дня назад, я проглядел. Написал в другой раз, фельетон. Повез в Москву. На вокзале раскрываю газету — готово. О том же — Сергей Яблоновский[74]. Написал в третий раз
усомнился, не была бы провокация, оставил «в своем портфеле». То есть, куда ни кинь — все Клин.
Что я делаю? Ничего. Прочел я книгу Мережковского о Лермонтове[75]. Ну, сам знаешь. Прочел Коня Бледного (он вышел в «Шиповнике») — и огорчился. К чему Мер<ежков>ские огород городят?[76] Я не говорю про отдаленных потомков, но у них самих с нынешними с.-р. (или прошлыми?) — ничего не выйдет. От ропшинской книги скучно. Айхенвальд глуп-глуп, а кое-что учуял[77]. Только не «психология революционера» «натянута», а Мережковианство. Не знаю, чем-то эти переговоры с с.-р. напоминают московские переговоры с капиталистами.
Белый должен был приехать третьего дня. Я молчу. Я не показываюсь. Напылит, нагремит, напророчит. Уж очень много пыли. Хоть бы дождичка!
Тишина у вас? Хорошо. Только не читайте Фета в жаркую погоду, нельзя, он (между нами) от жары закисает. А я все стучу по барометру. Он падает, а я огорчаюсь, хотя — зачем мне хорошая погода? Писал я стихи, да что-то перестал. Впрочем, может быть, еще запишу. Только дошел до «Геркулесовых столбов»[78]: рассердился на петуха и погрозился оставить его любовь без рифмы. Должно быть, очень глупо вышло. Это вот — что я делаю.
Чего не делаю, но хочу? Да хочу написать на тебя пашквиль, а он не клеится. Я зато понял, почему хочется пашквиля: иначе — Малороссия.
63
С.В. Киссин — В.Ф. Ходасевич. Переписка.
Прежде из переписки Муни и Ходасевича публиковались отдельные фрагменты, некоторые письма Ходасевича; полностью она печатается впервые. Не все письма сохранились: об отсутствии иных (1907–1908, 1914 гг.) приходится догадываться; с уверенностью можно сказать, что утрачены открытка, написанная Муни по дороге в Минск (19–20 марта 1916 г.), и письмо, в котором он писал: «Я слишком часто чувствую себя так, как — помнишь? — ты, в пустой квартире у Михаила». О них Ходасевич упомянул в очерке «Муни».
Письма Муни приводятся по автографам, хранящимся в РГАЛИ, в фонде Ходасевича (Ф. 537. Ор. 1. Ед. хр. 66). Судя по письмам Ходасевича к А. И. Ходасевич, они хранились в регистраторе: с левого края текст испорчен дырочками, выбившими буквы и слоги. Письма Муни с фронта написаны на обрывках бумаги частью чернилами, частью лиловым карандашом.
Даты, как правило, он ставить забывал, иногда писал числа. В тех случаях, когда дату можно разобрать на почтовом штемпеле, мы помещаем ее в начале письма в квадратных скобках. Когда она устанавливается по содержанию — в угловых.
Письма В. Ф. Ходасевича к другу до начала 50-х годов находились в семье Брюсовых (Киссиных). По просьбе Анны Ивановны Ходасевич, собиравшейся писать мемуары, Лидия Яковлевна Брюсова передала их ей. А. И. Ходасевич продала письма среди других архивных материалов в Пушкинский Дом. Переписка ее с директором Пушкинского Дома Н. В. Измайловым по поводу продажи архива и опись переданных материалов находятся ныне в РГБ (Ф. 627. Оп. 28. Ед. хр. 42, 44). Под пунктом 2 в описи значится: «Письма Ходасевича В. Ф. к его другу С. В. Киссину (13 писем, подлин<ники>)».
В Пушкинском Доме они попали в фонд «Разное» (ИРЛИ. Р. Оп. 33. Ед. хр. 90). На множественные запросы в 1970-80 гг. работники Пушкинского Дома отвечали, что писем Ходасевича к Муни (С. В. Киссину) у них не значится. О том, что они находятся в Пушкинском Доме, я узнала в 1990 году от А. Б. Устинова; он передал мне и копии писем. Они сверены с автографами. Сотрудников Пушкинского дома Р. Е. Обатнину и М. М. Павлову я благодарю за внимание и профессиональную помощь
Одно письмо В. Ф. Ходасевича случайно затерялось в архиве Киссиных (1 июля/18 июня 1911 г. из Нерви) и было опубликовано с разрешения Л. С. Киссиной, так же, как письмо В. Ф. Ходасевича к Л. Я. Брюсовой.
Открытка, отправленная Ходасевичем из Флоренции с изображением кампанилы Джотто (11 июля/28 июня 1911 г.), вместе с бумагами А. Я. Брюсова попала в его фонд (РГБ. Ф. 708. Оп. 7. Ед. хр. 55).
Четыре письма Ходасевича к Муни опубликованы в Собрании сочинений Ходасевича (Ходасевич В. Собр. соч. в 4 т. М.: Согласие, 1997. Т. 4). Это письма от 25 марта 1909 г., 7 июня 1909 г., 1 июля/18 июня 1911 г. и 9 августа (№№ 2,4,19 39).
Письма к Муни Е. И. Боричевского, В. Ф. Ахрамовича, А.А. Койранского, Л. Я. Брюсовой и др., которые мы цитируем в комментариях и в статье, а также письма Муни к жене, к В. Ф. Ахрамовичу и Е. И. Боричевскому находились архиве Л. С. Киссиной и были скопированы с ее разрешения.
64
Константин Фелицианович Ходасевич (1872-?) — брат В. Ф. Ходасевича, чаще фигурирующий в письмах как «Стася» (по второму имени — Станислав). Как и старший брат Михаил, родился в Туле, год проучился на медицинском факультете Московского университета, перевелся на юридический; мечтал стать актером, ездил с труппой по городам России, летом 1895 г. играл в г. Борисоглебске с Товариществом русских драматических артистов. В 1897 г. окончил юридический факультет, адвокат.
65
Речь идет о корректуре пьесы Генрика Ибсена «Бранд» (Перевод в стихах Г. Галиной). Пьеса была опубликована в 1909 г. (М.: Польза. Антик и Ко. Серия «Универсальная библиотека»). Для издательства «Польза» Муни и Ходасевич делали переводы, редактуру, корректуру.
66
Белый А. Урна. Стихотворения. М.: Гриф, 1909. Автор посвятил книгу Валерию Брюсову, стихотворение «Сентиментальный романс» (1908) посвящено Ходасевичу, «Разуверенье» (1907) — Муни.
67
Дина Викторовна Киссина — сестра С. В. Киссина, зубной врач.
68
Лида — здесь и дальше: Лидия Яковлевна Брюсова (1888–1964) — младшая сестра В. Я. Брюсова, в мае 1909 г. стала женой Муни.
69
Гриф» — прозвище поэта и издателя Сергея Алексеевича Соколова (1878–1936, псевдоним «С. Кречетов»); жена его — Лидия Дмитриевна Рындина, актриса.
70
Борис Константинович Зайцев (1881–1972) — прозаик; Вера Алексеевна Орешникова — его жена. Борис Зайцев вспоминал об этой поездке в 1962 г. в очерке «“1908” — Рим». Зайцевы и «Грифы» мечтали о путешествии в Италию, но денег раздобыть не удалось. «В конце марта я с женой и Сергей Кречетов (“Гриф”, издатель Блока, Бальмонта и сам поэт) — он тоже с женой Лидией, вместе укатили в Крым. Много еще сил, желаний. Мир велик» (Зайцев Б. Далекое. Washington, 1965. С. 163).
71
«Дружба, сие священное чувство…» — вольная цитата из фрагмента А. С. Пушкина «О русской прозе»: «Эти люди никогда не скажут дружба, не прибавив: сие священное чувство, коего благородный пламень и пр.»
72
Броня — Бронислава Матвеевна Рунт (в замужестве Погорелова, 1884–1983), свояченица В. Я. Брюсова, переводчица, дружившая с Ходасевичем, Муни — кругом московских молодых литераторов, — вспоминала: «В. Ходасевича помню сначала гимназистом (учился вместе с братом В. Я. — Александром), а потом студентом. Болезненный, бледный, очень худой, читал он слабеньким тенорком довольно приличные стихи. За выдержку не по летам, за совершенно “взрослую” корректность товарищи-гимназисты прозвали его “дипломатом”. Думаю, что таким он остался на всю жизнь, что, впрочем, не мешало ему быть порою едко-остроумным.
Помнится, Брюсова он поражал своим изумительным знанием материалов о Пушкине, его переписке и многого такого, что покоилось в Пушкинском архиве и что не доходило до широкой публики» (Погорелова Б. Валерий Брюсов и его окружение // Воспоминания о серебряном веке. М.: Республика, 1993. С. 35).
73
Отношения Ходасевича с Соколовым были неровными, периодически осложнялись, в частности из-за денежных расчетов. Ходасевич вспомнил надпись Соколова на сб. «Алая книга» и объяснения в письме от 30 апреля 1907 г.: «На днях Алую книгу разделали под орех в “Вечерней Заре”. Вы не поняли надписи на книге? Посох есть посох моей дружбы и нежности к Вам, которую Вы сами заглушили в сильной мере, отойдя от меня, многим и многим (заглушили, но не убили — не хочу лгать). Посох на мгновение зацвел от воспоминаний. Я знаю, Вам не радостно живется. Быть может, когда будет еще хуже, Вы еще вспомните о Грифе и внутренне вернетесь к нему. <…> Во многом Вы мне сделали больно, но держатся какие-то ниточки, и звенят, и щиплются за душу» (РГАЛИ. Ф. 537. Оп. 1. Ед. хр. 82).
26 января 1909 г. Лидия Рындина писала в дневнике:
«Одиноки до ужаса.
Владька изменил, еле здоровается при встрече, Муни обезьянничает тоже, конечно. Зайцевы со мной по-прежнему любезны, но я чувствую холод. Белый любезен ужасно, говорит, что нет друзей ближе нас — предает по некоторым сведениям за углом. Один Валерий Брюсов, раз изменившись, спокойно и твердо не продает. Хороший был враг и верный союзник» (РГАЛИ. Ф. 2074. Оп. 1. Ед. хр. 2).
74
Сергей Викторович Яблоновский (наст, фамилия: Потресов. 1870–1954) — литературный критик, фельетонист, сотрудник газеты «Русское слово».
75
Мережковский Д. М.Ю. Лермонтов. Поэт сверхчеловечества. СПб.: Пантеон, 1909.
76
Книга В. Ропшина «Конь бледный» в 1909 г. вышла в изд-ве «Шиповник». В. Ропшин — псевдоним Бориса Викторовича Савинкова (1879–1925) — члена боевой организации социалистов-революционеров, литератора. По воспоминаниям А. Бенуа, квартира Д. С. Мережковского и З. Н. Гиппиус в Париже в 1906 году стала штаб-квартирой революции. Савинков был здесь частым гостем. Д.С. Мережковский чрезвычайно высоко оценил его книгу «Конь бледный» в статье, опубликованной в двух номерах газеты «Речь» (27. IX и 28. IX 1909 г.). Вопрос о насилии критик вывел из области политической в религиозную, находя поддержку в судьбах Сергия Радонежского и Александра Невского. «Это не противоположность добра и зла, закона и преступления, кощунства и святости, а противоречие в самом добре, в самом законе, в самой святыне. Это, может быть, не только человеческая, но и божественная антиномия Ветхого и Нового Завета, Отца и Сына».
Критик рассматривал два пути, две причины, которые толкают к политическому убийству персонажей повести, подчеркивая, что Ваню ведет любовь, жалость — ненависть. Отвергая суд ненависти, он благословлял суд любви, признавая: «Суд любви — страшный суд». Д. С. Мережковский писал: «Если бы спросили меня сейчас в Европе, какая книга самая русская и по какой можно судить о будущем России после великих произведений JI. Толстого и Достоевского, я указал бы на “Коня бледного”».
Повесть вобрала в себя основные положения Д. С. Мережковского и З. Н. Гиппиус о соединении революции с религией. З. Н. Гиппиус писала М. С. Шагинян 14 (27) января 1911 г.: «Милая, отчего вы точно не слышали ни о лекциях Дмитрия Сергеевича в Париже (он читал мои статьи “В чем сила…” и “Что такое насилие”), точно не читали и статей этих, не проникли глубже в “Коня” Бледного (фыркали на него, я уж и не спорила), а по одному недоделанному, беспомощному и опасному в данном виде (потому что ребяческому) слову Власовой — вдруг загорелись и принялись мне мое же, верное (но вчерашнее) — объяснять? В “Коне” и Власова что-то увидела, а этого “Коня”, несовершенного, но бесконечно важного и тогда нового, важного бытием своим, — мы родили жеребеночком, холили и кормили чуть не своим мясом, во всяком случае здоровьем…» (Шагинян М. С. Человек и время. М., 1980. С. 443).
77
Ходасевич вспоминает рецензию Ю. Айхенвальда «Авель убивающий», написанную в пору, когда «Конь бледный» был напечатан в журнале «Русская мысль» (1909. № 1). Отмечая, что в повести изображено «специфически русское зло, которое из благородного материала трепетных юных сердец создает трагическую антиномию — Авеля убивающего»: «совесть приводит их к бессовестному», — критик обращал внимание на то, что «все эти образы выступают вопреки повести», назвав ее рассудочной, искусственной, умышленной (Слово. СПб., 1909.11 (24) февраля).
78
дошел до «Геркулесовых столбов» (перен.) — до края, до предела.