Евгений Иванович Боричевский (1883 — конец 1934-январь 1935 гг.) — близкий друг Муни, учившийся на историко-филологичесжйй факультете (философское отд.) Московского университета. На его «средах в память Малларме» бывали и Муни, и Ходасевич.

К. Локс в воспоминаниях рисует портрет Боричевского: «Это был молодой человек, скорее маленького, чем среднего роста, что выражалось в высоких каблуках его ботинок, изящный, несколько напомнивший мне маркиза 18-го века. В его внешности и манерах было что-то польское. Так оно и оказалось впоследствии. Отец его, Иван Казимирович, нотариус в Минске, был несомненно по отцу поляком, и сам Ев. Ив., прекрасно владевший польским языком, конечно, был весь пропитан польской культурой, тонкой, изящной, несколько лукавой и аристократической». В пору знакомства с Локсом Боричевский переводил Марселя Швоба, переписывая перевод в небольшую самодельную тетрадочку. «Позднее я видел у него много таких тетрадочек. В них содержались его афоризмы, отрывки и переводы» (Локс К. Повесть об одном десятилетии (1907–1917) // Минувшее. Исторический альманах. М. — СПб.: Atheneum — Феникс, 1994. Кн. 15. С 27–28).

«Греком» называли кафе на Тверском бульваре, хозяином которого был грек. В. М. Лобанов писал, что кафе было любимо артистами, художниками, писателями. «Кафе находилось против здания, где теперь помещается драматический театр имени Пушкина. Когда-то этот старомодный особняк принадлежал Вырубовым. <…> В доме были и маленькая церковь и множество небольших жилых комнат с окнами, выходящими на двор, на их месте при переделке особняка под Камерный театр А. Я. Таирова был устроен зрительный зал. <…>

С наступлением же теплых дней кафе переезжало на бульвар. От аллей оно отгораживалось невысоким барьером с полотняной крышей.

Около летнего кафе высился деревянный в виде раковины павильон, на площадке которого по вечерам “услаждал слух” гуляющих военный оркестр» (Лобанов В. М. Кануны. М. 1968. С. 81). Одно из шутливых стихотворений Ходасевича «На бульваре у Грека вы яичницу кушали…», обращенного к Б. А. Садовскому, написано карандашом на музыкальной программке выступающего на Тверском оркестра.

Стихотворение «Моисей», начатое Ходасевичем 30 мая 1909, окончено в 1915 г.

«Неприятность родственникам» — намек на то, что старший брат Владислава Ходасевича М. Ф. Ходасевич единственный из детей был крещен по православному обряду в Петропавловской церкви г. Тулы. Римско-католических храмов в городе не было, и следующий сын Ходасевичей Константин-Станислав, также родившийся в Туле, крещен военным капелланом и куратором Орловской Римско-католической приходской церкви ксендзом Бенигном Липенем (ЦИАМ Ф. 418. Оп. 301. Ед. хр. 760 и Ф. 418. Оп. 305. Ед. хр. 743).

Очевидно, Ходасевич откликнулся на зов друга, так как 15 августа 1909 г. сообщал Е. В. Торлецкой, что «уезжал к Муни, потом хлопотал с приехавшей Мариной, потом целые дни торчал в Москве по своим газетным делам» (Русская литература. 1992. № 2. С. 192).

«как же иначе» — отсылка к статье Сергея Городецкого «На светлом пути. Поэзия Федора Сологуба с точки зрения мистического анархизма», автор которой утверждал: «Всякий поэт должен быть мистиком-анархистом, потому что как же иначе?» (Факелы. СПб., 1907. Кн. 2. С. 193). Слова были подхвачены современниками как литературный анекдот и долго кочевали из статей в письма.

Например, в письме Е. И. Боричевского к Муни осенью 1914 г. (недат.): «В театрах ставят свежеиспеченные пьесы о войне авторов, никогда до войны не писавших. Едва ли нужно сообщать — потому что как же могло быть иначе — Л. Андреев через несколько дней после вторжения немцев в Бельгию написал пьесу, где есть и король Альберт, и Метерлинк и т. д.».

Реплики Татарина и Барона из пьесы М. Горького «На дне» Ходасевич вспомнил десятилетия спустя, когда писал очерк о Горьком. Как нельзя выразительнее характеризовали они лукавый склад души писателя, бегущего «скучной» правды: «Если его уличали в уклонении от истины, он оправдывался беспомощно и смущенно, примерно так, как Барон в “На дне”, когда Татарин кричит ему: “А! Карта рукав совал!”, а он отвечает, конфузясь: “Что же мне, в нос твой сунуть?”» (Ходасевич В. Собр. соч. в 4 т. М.: Согласие. 1997. Т. 4. С. 178).

Александр Федорович Диесперов (1883 — не ранее 1931) — поэт, философ, переводчик, уроженец Брянска, закончил Ливенское реальное училище и в 1903 г. поступил в ИМУ на физико-математический факультет по отделению математических наук, в 1906 г. перевелся на историко-филологический. Из-за недостатка денег на год прервал обучение и учительствовал в 1909 г. в Московском земстве. В 1915 г. удостоен диплома первой степени. (ЦИАМ. Ф.418. Оп.317. Ед. хр. 46).

К.Г. Локс описывает его как чрезвычайно колоритную фигуру университетской жизни: «Уже давно я замечал на факультете мрачную фигуру в сапогах, рубашке, подпоясанной ремнем, и волосами, зачесанными назад. Похож он был на сельского дьячка или учителя, вернее — на того и другого вместе. Вне стен университета эта фигура шествовала по улицам Москвы в потертом романовском полушубке с дубиной в руке. Вид у него был угрожающий. На самом же деле это был А.Ф. Диесперов, поэт и филолог, приступивший в ту пору к огромной диссертации об Эразме Роттердамском. <…> Первый том был закончен к 10-му году, в нем было страниц 400. Я читал эту диссертацию с интересом, тем более понятным, что Александр Федорович написал ее под сильным влиянием В. Розанова, на которого он буквально молился. <…> Этот Диоген нашего времени являл собой образ, по-моему, единственный в ту эпоху. Он жил только собственными мыслями, чтением книг и про себя любил какую-то женщину, или, быть может, ему для стихов понадобилось питать “безнадежную любовь”. Все его имущество умещалось в небольшом, обитом раскрашенной жестью сундучке, какие продавались на Смоленском рынке для кухарок. Погрузив туда свои рукописи, десяток книг и несколько пар белья, Диесперов переезжал с одной квартиры на другую, сообразно качеству и количеству уроков. Этого мизантропического чудака я вспомнил здесь и, может быть, еще вспомню потом, потому что он представлял собой своеобразную антитезу тогдашней современности. Символисты вызывали у него приступ ярости…» (Минувшее, кн. 15. С. 70–72).

Диесперов был в добрых отношениях с Муни, ценил стихи Ходасевича. В книге «Стихотворения», выпущенной им в 1911 г. (М.: Гриф), пьеса «Уходят дни мои, уходят без следа…» посвящена Вл. Ходасевичу. В 1906 г. он выпустил книгу «А. И. Герцен. Биографический очерк» (М.: Т-во И. Д. Сытина). В 1916 г. вышла книга А. Диесперова «Блаженный Иероним и его век» (М.: К-во К Ф. Некрасова), а для издательства Сабашниковых он подготовил сборник избранных произведений Эразма Роттердамского с предисловием и примечаниями. Книга издана не была, но рукопись (400 страниц) сохранилась в архиве издательства (РГБ. 261. Оп, 12. Ед. хр. 2),

После революции след А. Ф. Диесперова затерялся. Сохранилось его письмо из Каменец-Подольска Б. А. Грифцову от 8 ноября 1931 г. Случайно увидев статью Грифцова в «Литературной газете», Диесперов просил посмотреть его переводы из Гете и, может быть, напечатать их: «Самому мне за более чем десятилетней оторванностью от Москвы, сделать это вряд ли возможно» (РГАЛи Ф. 2171. Оп. 1. Ед. хр. 49).

Муни был с сестрой Деборой в больнице во время и после операции. В этот же день он писал жене:

«Милый мой Лидик! Очень я здесь растерялся и впопыхах потревожил очень многих и очень сильно. Приезд кузена поставил меня на ноги, так как он (кузен) дал мне понять, сколько глупостей я наделал. Но, девочка, слышать целый день стоны: “яду! яду!” и думать, что по совести это было бы действительно самым лучшим — это очень нехорошо. При этом я был единственным, кто был около сестры днем. Больница очень бедная, штат маленький и подолгу некого было дозваться. И потом, если бы Дора кричала и плакала, что плохо ей, — это бы еще ничего, а она все время: Бедный Муня, несчастный Муня! Заботилась, чтобы я чай пил, печалилась, что у меня лицо плохое, похудело или что-то там еще. Жизнь, которая здесь ужасная (для больного), мне казалась еще варварской. Вот как здесь было, родная девочка. Часто я не мог удержаться и плакал в комнате у сестры; когда было совсем невмочь, я звал сиделку, а сам уходил плакать к себе. И как это противно и страшно, когда рвет желчью. И потом, я никогда не знал, что время может быть так медленно: кажется, дел на час, времени полчаса. Сделал все дело, — оказывается, еще двадцать пять минут впереди. Ошибиться на два-три часа во времени всегда было можно.

Но теперь я уже спокоен и несколько (даже очень сильно) стыжусь за ту тревогу, которую поднял (хотя опасность была, действительно, смертельная!), и за свои телеграммы. Здесь, моя Лигушенька, мне жить еще дней десять. Дину я очень скоро отошлю. Кузен уезжает сегодня. Так что, если Лигуша хочет меня видеть и если она может это сделать, слышите, может, то пусть попробует сюда приехать.

Теперь, Лигушенька, поручения: позвони Владиславу и расспроси его о моем и о его положении в К<нигоиздательст>ве, посоветуйся с ним, и если вы оба это найдете нужным, позвони к Владимиру Михайловичу и расспроси его. <…>

Вот, моя девочка, и все. Жду Вашего письма или Вас.

Привет Наде и Матрене Александровне и Владе с Владимиром Михайловичем. Прощайте, моя Лидочка, моя покинутая девочка, увидеть бы Вас поскорей.

Твой Муня.

Пусть Владя напишет обо всем и обо всех».

Дина — младшая сестра Муни.

Владимир Михайлович Турбин — редактор издательства «Польза».

Надя — здесь и дальше — Надежда Яковлевна Брюсова (1881–1951) — старшая сестра Лидии Яковлевны; Матрена Александровна Брюсова (урожденная Бакулина, 1846–1920) — мать.

При расторжении брака Ходасевича Муни согласился быть свидетелем в консистории. В студенческом деле Ходасевича сохранился документ: «Согласно отношения Московской Духовной Консистории от 20 декабря 1910 года за № 17628 брак Владислава Фелициановича Ходасевича с его женой Мариной Эрастовной Ходасевич расторгнут с дозволением Владиславу Ходасевичу вступить, по его желанию в новый брак, с лицом православным по истечении трех лет со дня утверждения расторжения по распоряжению начальства, т. е. от 20 декабря.

4 февраля 1911 года»

Они были повенчаны 24 апреля 1905 года в Московской Николаевской, при румянцевском музее, церкви. Марине Эрастовне Рындиной было тогда 18 лет, Ходасевич — годом старше. Короткая история их совместной жизни уместилась

между двумя Датами:

«1905… — 17 апреля — свадьба. Лидино. <…>

1907… — Карты. — Лидино. — Маковский. Болезнь. 30 дек<абря> — разъезд с Мариной. — Новый гость на лестнице… Андрей Белый». (Бахметьевский архив, Колумбийский университет. Ф. Карповича).

В декабре 1907 г. М.Э. Рындина оставила Ходасевича ради С. К. Маковского.

Сигизмунд Красинский. Иридион. Перевод с польского Владислава Ходасевича. (М.: Польза. В. Антик и Ко, 1910. Серия «Универсальная библиотека»). Для издательства «Польза» Ходасевич сделал более десяти переводных книг, издал две антологии: «Русская лирика» и «Война в русской лирике»; выпустил с Примечаниями и вступительными статьями «Драматические сцены» А. С. Пушкина, «Душеньку» И. Ф. Богдановича, «Уединенный домик на Васильевском» В. П. Титова; был составителем книг современных писателей (Ф. Сологуба и др.). Его сотрудничество с редакцией «Польза» оказалось на редкость плодотворным и продолжалось с 1909 по 1918 гг.

Музей, упомянутый в письме — Румянцевский, где Ходасевич работал в рукописном отделе, главным образом — над рукописями Пушкина.

В октябре 1909 г. вышел сб. Сергея Кречетова «Летучий Голландец» (М.: Гриф, 1910), в котором Ходасевич обнаружил явственные перепевы своих стихов:

У Ходасевича:

У Кречетова:

(«Последний человек»)

Вот — «Ночи» Ходасевича:

И «Последний человек» Кречетова:

С Мариэттой Сергеевной Шагинян (1888–1982) и ее сестрой Ходасевич с 1907 года был в приятельских отношениях; вместе с Муни они приходили к «гофманским сестрам», как называл их Ходасевич, в Успенский переулок. К1909 году относится восторженное увлечение Шагинян «новым религиозным сознанием», Гиппиус и Мережковским. Это период активной переписки Шаганян с З.Н. Гиппиус, которая звала ее в Петербург. Вот почему Муни тревожился о ее судьбе. В Петербург М.С. Шагинян переехала 16 октября 1909 г.

1909 год — переломный во многих отношениях: было очевидно, что журнал «Весы» прекращает существование, ждали возникновения нового журнала в Петербурге — «Аполлон». А в Москве в это время Б.Н. Бугаев, Эллис, Э.К. Метнер торопились организовать свой журнал, продолжающий линию символизма, но ориентированный на мировую культуру. В конце августа 1909 г. Бугаев писал Э.К. Метнеру: «“Весы" кончаются, “Руно” кончается, в Петербурге усиливается “Аполлон”, так что если мы год просрочим, будет поздно. Спасибо, спасибо, милый: журнал да будет» (РГБ. Ф. 167. Оп. 2. Ед. хр. 4). Было выбрано название для журнала — «Плеяды». По этому случаю собирали авторов, составлялись проспекты. Но к ноябрю 1909 года издатели решили с журналом повременить и все силы сконцентрировать для организации издательства «Мусагет», официальное открытие которого состоялось в марте 1910 г.

Речь идет об альманахе «Смерть» (СПб.: Изд. «Нового журнала для всех» 1910).

Первый номер журнала «Аполлон» вышел 24 октября 1909 г. Для этого номера Ходасевич посылал, очевидно, стихотворение «Стансы» («Святыня меркнущего дня…», 1909); опубликовано впервые в Антологии (М.: Мусагет, 1911).

Летом С. К. Маковский написал Ходасевичу письмо с приглашением сотрудничать:

«6 июля 09.

Гусев пер. в СПб.

Многоуважаемый Владислав Фелицианович,

Еще весною к Вам обращался М. А. Волошин, прося принять участие в “Аполлоне”. Позвольте мне подтвердить эту просьбу. Я люблю Ваши стихи и буду рад познакомить с Вашими новыми строфами редакцию журнала. Независимо от этого, м<ожет> б<ыть>, Вы пришлете нам какую-нибудь статью литературно-критического характера. У меня даже есть тема: о влиянии Пушкина на современную поэзию. Впрочем это только предложение. Предоставляю Вам полную свободу выбора.

С совершенным уважением

Ваш Маковский» (РГАЛИ. Ф. 537. Оп. 1. Ед. хр. 72).