— Язычники чертовы! — процедил Альварадо. — Ну, я Мотекусоме завтра устрою!
Ему был глубоко безразличен сам Мельчорехо, но надругательства над таинством смерти Альварадо не терпел. Да, и Мотекусома клялся, что никаких пакостей не будет! Лишь бы праздник разрешили.
— Это же Человек-Уицилопочтли! — внезапно охнула Марина.
— А что это такое? — забеспокоился Альварадо.
— Т-с-с, — жестом приказала молчать Марина и прислушалась. — Это важная игра… здесь играют… молодые против стариков. Обычно так не бывает.
Она слушала еще несколько минут, а потом вдруг повернулась к Альварадо и Диасу и вытерла мгновенно выступивший на лбу пот.
— Они играют на вас.
Кортес обвалился на лагерь Нарваэса в самый ливень. Мгновенно захватил орудия и лошадей и после стремительного обмена паролем «Дух Святой», присоединил к себе три четверти скупленных на корню военных сил противника. Нет, кое-кто еще сопротивлялся, но уже через час к нему привели Нарваэса, — причем, свои же.
Растерянный гигант прижимал к лицу окровавленный платок и непонимающе озирался по сторонам единственным уцелевшим глазом.
— Тебе конец, — прохрипел Нарваэс, едва разглядел Кортеса. — Ты же против Короны пошел!
Кортес усмехнулся и уселся на барабан.
— Против Короны пошел не я, а ты. Еще когда не позволил Королевскому аудитору сопровождать поход.
Нарваэс болезненно поморщился. Аудитор был доверенным лицом Николаса де Овандо, а значит, и человеком Кортеса, но суд, разумеется, этим не пробьешь.
— Законник чертов… — буркнул он. — Бумагомарака…
Кортес терпеливо подождал, когда тот пробормочется, и с удовольствием продолжил:
— Кроме того, у тебя нет Королевского нотариуса, чтобы предъявить мне приказ об отстранении по всей форме.
— Как это нет? — возмутился Нарваэс и тут же зашипел от боли.
— А он свое свидетельство где-то потерял, — тут же объяснил Кортес и обернулся. — Алонсо де Мата! Иди сюда, подтверди…
— Чистая правда, сеньор Нарваэс… — вынырнул как ниоткуда нотариус. — То ли на корабле оставил, то ли…
— Тварь! — выдохнул Нарваэс. — Продался!
Кортес немного подождал, закинул ногу на ногу и выдвинул последний козырь.
— А главное, ты разорял Семпоалу — землю кастильской Короны. А это уже чистой пробы разбой. Ты уголовник, Нарваэс.
— А ты?! — рванулся вперед, но тут же повис в руках конвоя Нарваэс. — Ты ничего не разорял?! Или у тебя в экспедиции одни херувимы?!
Кортес покачал головой.
— Ты так ничего и не понял, Нарваэс. Я обкатал своих ребят на две сотни легуа ближе к Кубе, пока рабов брал. И сюда они пришли уже солдатами — лишней курицы не взяли. А ты со своими новичками мало того, что захотел поиметь все и сразу, так еще и на чужое позарился. А за это наказывают, Нарваэс.
Куит-Лауак стал проигрывать сразу, — сборная пожилых оппозиционеров оказалась на удивление хороша. Нет, они вовсе не порывались забить мяч в самое почетное — на высоте трех человеческих ростов — каменное кольцо «лона смерти», но уж сунуть мяч в одну из шести дырок в бортах стадиона случая не упускали, и зарабатывали очко за очком.
— Ну, куда ты смотрел, Койот?! — чуть не плакал Куит-Лауак после очередного конфуза. — Такой легкий мяч упустил…
— Вот сам бы и перехватил! — огрызался расстроенный Койот, — а я, что мог, то и сделал…
А потом на балконе дворца появились фигуры двух кастилан и предавшей свой народ высокородной Малиналли, и стадион на мгновение замер, а внутри у Куит-Лауака словно полыхнула молния.
— Мне! — яростно распорядился он и тут же получил мяч, подбросил его коленом и, чуя всем своим существом, как вселенная свернулась до размеров этого мяча, пнул его вверх.
Мяч вошел точно в каменное кольцо — то самое, на девять очков.
Стадион охнул.
Куит-Лауак дождался следующего судейского хлопка и на этот раз перехватил мяч сам. Передал его Койоту, снова принял и легко сунул в боковую дыру.
— Хо-хо! — захохотал на трибуне какой-то ценитель. — Вот что значит настоящий мужчина! Везде дырку найдет!
Куит-Лауак стиснул челюсти и на следующем хлопке не дал «старичкам» даже опомниться: перехватил мяч и пнул его через себя, даже не глядя… и снова попал — в «девятиочковое».
Трибуны взорвались: такого здесь не видели годиков двадцать, еще с той поры, когда Мотекусома был молодым. Вторя людям, загрохотали и священные барабаны-атабали, а едва Куит-Лауак изготовился взять еще один мяч, как вдруг атабали смолкли — разом.
Куит-Лауак тряхнул головой; ему показалось, он оглох! Поднял глаза и увидел солнечного Тонатиу-Альварадо. Огненно-рыжий кастиланин стоял с обнаженным двуручным мечом возле главных атабали, а возле его ног корчился залитый кровью барабанщик — без обеих рук.
— Сантьяго Матаиндес! — жутким, томящим сердце голосом заорал Альварадо, и от всех четырех ворот двинулись кастилане.
Они шли и шли — бледные, словно сбежавшие из преисподней духи, с большими деревянными щитами наперевес и уже обнаженным оружием, и одни двинулись к танцевавшим неподалеку в знак поддержки игроков мальчишкам-болельщикам, а другие пошли прямо по широким каменным ступеням трибун, рубя налево и направо.
Куит-Лауак сорвал шлем, и его уши вмиг наполнились ревом.
«Оружие!» — мелькнуло в голове, но он уже знал — мысль пустая: с оружием на этот великий праздник не приходил никто.
— Сантьяго Матаиндес!
И не видящие с трибуны, что выход уже перекрыт, вожди метнулись к Воротам Орлов и Ягуаров, надеясь прорваться к арсеналу.
— Сантьяго Матаиндес!
И вечно голодные кастиланские боги вырвались из преисподней и мигом слетелись к двум главным воротам стадиона, жадно вдыхая запах свежей крови.
— Сантьяго Матаиндес!
И Куитлауак понял, что живыми отсюда не выпустят никого.
С той самой минуты, как они вошли на стадион, — да что там! — с той самой минуты, как они вошли в этот проклятый город, Альварадо знал, что добром это не кончится. Но действовать вынужден был методично и планомерно.
— Вождей! Вождей добейте! — орал он, прыгая по скользким, залитым кровью ступеням трибун.
И уже прикидывал, какой дорогой им всем придется уходить из города — раньше или позже.
— Не выпускать! — кинулся он к Воротам Ягуаров, видя, что защита слабовата.
А сам уже рычал от досады, вспоминая, как немного на самом деле во дворце запасов пороха и ядер.
— Во имя Сеньоры Нашей Марии! — подбадривал он очумевших от столь стремительной рубки солдат.
И через минуту уже взбегал по ступеням высоченного храма Уицилопочтли. Рубанул одного за другим двух набросившихся жрецов, с усилием повалил хлебного гиганта на пол и принялся отдирать липкие, тошнотворно пахнущие сдобой и медом золотые пластины.
— Чертов Кортес! — беспрерывно бормотал он. — Разве это — доля?! Вот у Веласкеса — доля! А у меня?! Смех!
И тогда он услышал этот вой. Он был так жуток, что поначалу выскочивший на площадку пирамиды Альварадо даже не понял, откуда исходит наибольшая угроза, а потом увидел стекающиеся к стадиону факельные огни и взревел.
— Назад! — метнулся он по ступенькам вниз, чувствуя, как прыгает в нашитых на камзол карманах слипшееся золото. — Всем отступать! Отступать, а не бежать! Вместе! Вместе, я сказал!..
Одержав победу, Кортес первым делом послал Франсиско де Луго на побережье — с приказом снять с армады Нарваэса и вынести на сушу рули, компасы и все остальное, дающее возможность выйти в море без его, Кортеса, приказа. И снова помогло золото, — штурманы подчинились без малейшей попытки к бунту. Затем он торжественно похоронил десятерых убитых с обеих сторон. И только затем разрешил брату Бартоломе отслужить мессу в честь давно уже наступившего дня Пасхи Духа Святого.
А вечером был парад. Музыканты из корпуса Нарваэса играли туш и орали «Слава нашим римлянам!», а когда прибыли две тысячи союзных Кортесу индейцев из Чинантлы, бывшие подчиненные Нарваэсу капитаны и солдаты по несколько раз и с огромным облегчением перекрестились.