Какама-цин покраснел. Кортес почти обвинил его в провокации.

— Это наша земля, — процедил он. — Мы можем поливать крыши, чем захотим.

Кортес оценил свои шансы и общий градус накала и решил, что пора.

— Да, ваши солдаты просто трусы! — зло рассмеялся он. — Хуже женщин! Им не мечами махать, а сковородки чистить надо! И вожди у вас такие же…

Какама-цин закипел, начал шарить в поисках меча и тут же вспомнил, что оставил его при входе. И тогда вмешался правитель города Тлакопан, за ним — Альварадо, и члены Высшего совета орали, что кастилане бесчестны, а совет капитанов, даже не понимая, что им кричат, обвинял в бесчестии как раз членов Тлатокана…

И вот тогда Марина посмотрела на Мотекусому.

Тот опустил глаза.

Марина ткнула Кортеса в бок, и он тоже посмотрел на Мотекусому. Тот глаз не поднимал. Кортес недовольно хмыкнул, обернулся, кивнул штатному палачу, и тот вскинул связку инструментов на плечо и, гремя железом, побрел в сторону выделенных под гарем апартаментов.

— Хватит! — заорал Мотекусома. — Я не могу этого больше слышать!

И те, и другие мгновенно стихли.

Мотекусома бросил болезненный взгляд в сторону удаляющегося палача, глотнул и почти по слогам выдавил:

— Приговор я вынесу сам.

Оба члена Высшего совета охнули.

— Ты не имеешь права! Пока нет Верховного судьи, выносит приговор Тлатокан!

— Если Тлатокан оказывается бессилен принять справедливое решение, его принимает Верховный военный вождь, то есть, я, — выдавил Мотекусома. — Уходите.

Вожди обмерли.

— Ты что говоришь, Мотекусома? Как ты можешь?

Тлатоани кинул еще один взгляд в сторону лениво гремящего железом палача и заорал.

— Уйдите, я сказал!!!

Кортес попытался вознаградить Мотекусому сразу же после оглашения высочайшего приговора, но тот отказался и от жонглеров, и от акробатов и даже от компании закадычных друзей-картежников. И тогда Кортес велел принести Великому Тлатоани побольше вина и начать сооружение трех столбов — строго напротив парадного входа во дворец.

— Может, не стоит, Кортес? — заволновался Ордас. — Зачем дразнить собак?

— Ты что — забыл, как надо с дикарями обращаться? — жестко осадил его почуявший просвет надежды генерал-капитан. — Они тебя уважают, лишь до тех пор, пока ты силен.

— Так нельзя, — поддержал Ордаса благоразумный Сандоваль. — Казнь для них непривычная, — могут подумать, что это мы…

— Не трясись, — оборвал его Кортес. — Тлатокан дознание проводил? Проводил. Печать Великого Тлатоани на приговоре стоит? Стоит. Чего тебе еще?

И тогда за вождей заступился Альварадо.

— Не дело это — военачальников такой смертью казнить. Я же их видел — нормальные капитаны! Давай их просто повесим.

Кортес уже начал сердиться.

— Вы так ничего и не поняли, сеньоры. А тут все просто: или мы их пугаемся, и нас с вами прямо здесь и порежут на куски, или мы показываем, кто есть кто, и нормально выходим из города.

Капитаны молчали. И вот тогда Кортес не выдержал.

— Как вы собираетесь пройти до Вера Крус?! — взвился он. — Мы даже из дворца выйти не можем!

— И ты думаешь…

— А что тут думать?! — заорал Кортес. — Их запугать их надо! До икоты! Чтобы и в мыслях не было остановить! Чтобы каждый чуял, на чьей стороне сила и Сеньор Наш Бог!

Капитаны переглянулись. В общем-то, Кортес был прав.

Однако наутро все пошло не так, как хотелось бы. Всю ночь напролет пивший горькое вино из агавы Мотекусома категорически отказался освящать казнь своим личным присутствием.

— Я к вам очень хорошо отношусь, — убеждал его Кортес, — и очень почитаю, однако ваше упрямство вынуждает меня быть жестоким!

Однако ни угрозы поджарить попки его младшеньким дочкам, ни обещания отдать его мальчишек небезызвестному Трухильо не помогали.

— Уйду, посадишь его в кандалы, — раздраженно приказал Кортес начальнику стражи и повернулся к своим капитанам. — Начинаем!

И тогда всех трех приговоренных Великим Тлатоани военачальников — Коате, Куиавита и Куа-Упопока вывели на площадь перед дворцом, привязали к столбам и поплотнее обложили хворостом.

— Дети мои, — через двух переводчиков обратился к мятежникам падре Хуан Диас. — Примите Сеньора Нашего Бога, и будете в раю — навечно.

Самый старший — Куа-Упопок задумался.

— А там, в раю… будут христиане?

— Самые лучшие из нас! — заверил святой отец.

Индеец рассмеялся.

— Целую вечность жить среди таких, как вы? Ну, уж нет! Лучше в ад.

И лишь тогда, после того, как они сами отказались от жизни вечной, им через двух переводчиков зачитали приговор, пересыпанный бессчетными ссылками на Сеньора Нашего Бога и его мать Сеньору Нашу Марию, и на глазах изумленных гонцов, торговцев, секретарей и гвардейцев подожгли.

Сообщение о жуткой, беззаконной и немыслимо жестокой казни потрясло три главных мешикских города до основания. В столицу тут же зачастили гонцы, и вопрос у вождей был простой и ожидаемый: «Что у вас происходит?» И, поскольку Великий Тлатоани молчал, то и просители, и гонцы, и вожди, и старейшины кварталов начали стремительно стекаться к сыну его сестры — Какама-цину, самому вероятному наследнику.

— Уицилопочтли говорит, что Мотекусома в плену, — шли и шли к нему жрецы и святые. — Он не волен распоряжаться даже собой, а не то чтобы Союзом.

— Вам, святым людям, виднее, — едва удерживая булькающую внутри ярость, тихо отвечал Какама-цин. — Поговорите с народом. Что по этому поводу думают простые хорошие люди?

И жрецы уходили в твердой убежденности, что власти остро нужна их помощь в деле сеяния слова правды.

— Ты делай, что хочешь, Какама-цин, — прямо заявляли наследнику старейшины кварталов, а по нашим улицам кастилане живыми не пройдут.

— Я еще не Тлатоани, а потому ни разрешить, ни запретить вам этого не могу, — сухо ставил в известность старейшин Какама-цин. — Однако ваш гнев мне понятен.

И старейшины немедленно отдавали распоряжения: мужчинам разобрать из арсеналов все оружие, что есть, детям собирать камни для пращей, а женщинам убрать с крыш домов сушеные фрукты, полностью очистив и подготовив площадки для лучников.

— Мотекусома не молод; его суждения потеряли ясность, а ни встретиться, ни поговорить с ним не удается, — констатировали факт посланцы наиболее нетерпеливых вождей. Так, не пора ли нам подумать о новом Тлатоани?

— Вы и сами знаете, как непроста процедура досрочных выборов, — жестко напоминал Какама-цин. — Дайте мне достаточно веский повод, и я обязательно поставлю вопрос перед Большим советом.

И вот на этом все и стопорилось. Ни столичные слухи, ни мнение жрецов, ни даже известия о жуткой казни трех военачальников достаточно веским поводом для созыва всех вождей всех племен Союза не были.

Хуже того, провинция вообще все воспринимала иначе!

— Ну, слышал я о кастиланах, — пожал плечами при встрече пожилой вождь с юга. — Люди говорят, что они бессмертны, и что у них по четыре ноги. Но я в это не верю. И тебе, Какама-цин, не советую.

— Я так понимаю, ты, Какама-цин, хочешь дядюшку своего поскорее сменить, — прямо в глаза обвинил его другой вождь — с востока.

— А байки о кастиланах, которые якобы самого Мотекусому Шокойо-цина в плен взяли, ты детям своим расскажи, а не мне, — поддержал его третий провинциал. — Они еще маленькие, может, и поверят.

Выслушав десятки подобных речей, Какама-цин вконец извелся. Он был готов пойти на все, даже честно признать — хоть на Большом совете: ваших дочерей, скорее всего, периодически насилуют, а уж убить могут в любой миг! Но он слишком хорошо знал, что, стоит ему лишь открыть рот, лишь поставить вопрос о засидевшихся во дворце «гостях», как появится новый приговор с личной печатью Мотекусомы. А значит, он, — не то чтобы начать войну, — даже совета не успеет собрать.

Оставался заговор, — пусть тайный и беззаконный, но единственно возможный путь.