Та поездка домой сыграет важную роль в судьбе Маркеса. По его словам, он ожидал, что ему придется провести в Сукре полгода, хотя на самом деле, как оказалось, он пробыл там чуть более полутора месяцев. И все равно впервые за последние годы он так долго жил с родственниками. Он заранее знал, что на длительное время будет заточен в четырех стенах. Теперь, когда несколько его братьев и сестер подросли, в его сознании начал постепенно назревать переворот. Тогда он не отдавал себе в этом отчета, да и результат проявился не сразу, но впоследствии эти перемены коренным образом повлияли на литературный и исторический аспекты его творческой мысли. Любой мог бы сказать, что к мертвым, населявшим его воображение, стали добавляться и живые.

Теперь, став журналистом, Гарсиа Маркес начал обращать внимание и на Сукре. Одно из самых интересных местных преданий повествовало о Маркезите де ла Сьерпе, белокурой испанке, которая якобы когда-то жила в отдаленном поселении под названием Ла-Сьерпе («sierpe» в переводе «змея»), замужем никогда не была и за всю жизнь ни разу не вступала в половые отношения с мужчинами. Она обладала магической силой, владела огромной гасиендой площадью в несколько муниципалитетов и прожила более двухсот лет. Каждый год она объезжала свою вотчину, исцеляя больных и осыпая милостями всех, кто находился под ее защитой. Перед смертью она велела прогнать перед домом весь ее рогатый скот, что заняло девять дней, а сырая земля от копыт в итоге превратилась в болото (Ciénaga) Ла-Сьерпе, находившееся к юго-западу от Сукре, между реками Сан-Хорхе и Каука. В этом болоте она похоронила свои самые ценные вещи и сокровища, а также секрет бессмертия, а все оставшееся богатство поделила между шестью семьями, которые ей служили[319].

Это предание, рассказанное Маркесу его другом Анхелем Касихом Паленсиа, кузеном Хосе Паленсиа, вместе с теми легендами, что он насобирал сам, легли в основу целого ряда блестящих статей, которые Маркес напишет три-четыре года спустя, и вдохновили его на создание в конце 1950-х гг. потрясающего литературного персонажа — Великой Мамы (Ia Mamá Grande), в котором впервые найдет отражение стиль зрелого Гарсиа Маркеса. Еще один источник — богатая обитательница Сукре, жившая по соседству с друзьями семьи Маркес — Хентиле Чименто. Звали ее Мария Амалия Сампайо де Альварес. Эта женщина насмехалась над образованием и культурой и постоянно хвасталась своим богатством. Когда она умерла в 1957 г., ей устроили несусветно пышные похороны[320]. Другая столь же необычная история рассказывала об одиннадцатилетней девочке, занимавшейся проституцией под давлением бабушки. По прошествии многих лет она станет прообразом нескольких литературных персонажей, в том числе знаменитой Эрендиры[321].

Правда, формирование Маркеса как рассказчика было поставлено под сомнение самым драматичным образом. В письме к своим друзьям в Барранкилье Гарсиа Маркес намекнул, что было бы неплохо, если б ему прислали книги, дабы он не захирел в дикости Сукре и неотесанности отчего дома[322]. Вскоре ему прислали несколько книг: «Шум и ярость», «Деревушка», «На смертном одре» и «Дикие пальмы» Фолкнера; «Миссис Дэллоуэй» Вирджинии Вулф; «Манхэттен» Дос Пассоса; «О мышах и людях» и «Гроздья гнева» Стейнбека; «Портрет Дженни» Натана и «Контрапункт» Хаксли. К сожалению, увлекшись чтением этих блестящих произведений модернистской литературы, Маркес фактически перестал работать над «Домом»[323]. Более того, начав выздоравливать, он вернулся к своим досужим развлечениям. До Ла-Сьерпе он так и не добрался, зато вновь закрутил роман со сладострастной Колдуньей (к тому времени она уже потеряла мужа), к огромному неудовольствию Луисы Сантьяга. А также завел новых друзей. Один из них, Карлос Алеман из Момпокса (он уже был избран в законодательное собрание департамента), вспоминая свой приезд в Сукре в мае 1949 г., рассказывает: «В толпе, приветствовавшей нас, когда мы прибыли из казарм, выделялся парень в экстравагантном наряде: крестьянские сандалии, черные брюки, желтая рубашка. Я спросил у Рамиро: „Это что еще за попугай?“ — и он ответил: „Габито“… Он был один такой; все вокруг были одеты в хаки»[324].

Итак, Гарсиа Маркес, вероятно не совсем еще здоровый, вместе со своим другом Хакобо Касихом (он тоже был активист-либерал) присоединился к группе Карлоса Алемана, и они все на трех судах с флагами Либеральной партии (на каждом судне — бочонки с ромом и духовой оркестр) отправились в круиз по всему региону Моханы. Сторонники либералов приветствовали их с речных берегов, а местные боссы, как правило землевладельцы из либералов, устраивали для гостей пиршества и встречи, когда они сходили на берег. Оскар де ла Эсприэлья позже вспоминал: «В те дни мы все были марксисты, все ждали революции, но Карлос Льерас так и не отдал приказ»[325].

К середине мая Гарсиа Маркес уже окреп настолько, что мог вернуться в Картахену. Его приятель Карлос Алеман, недавно избранный в законодательное собрание департамента, не особо кичился своим новым статусом, но, пользуясь своим положением, на выделенные средства часто устраивал кутежи, во время которых его более бедный друг наедался на неделю вперед. Попойки неизменно заканчивались посещением борделя[326].

По возвращении Маркеса из Сукре в газете El Universal вышла очередная статья за его подписью — редкое явление в те дни — об избрании королевы красоты среди студенток. Эту свою статью Маркес подписал псевдонимом Септимус, который он позаимствовал у персонажа романа «Миссис Дэллоуэй», созданного Вирджинией Вулф[327]. Первую статью Маркеса под псевдонимом Септимус отличает уверенный, почти высокомерный тон. В ней есть следующее дерзкое заявление: «Мы, студенты, открыли формулу идеального государства: мир и согласие между разными социальными классами; справедливая плата за труд; распределение прибавочной стоимости поровну; роспуск членов парламентов, заседающих за зарплату; всеобщий и коллективный отказ от участия в выборах».

Если до болезни Маркес пренебрегал учебой в университете, то теперь — умышленно — и вовсе ее забросил. Среди студентов он славился своими заявлениями о том, что ему ненавистна юриспруденция, и был известен как человек, организующий импровизированные футбольные матчи в величественных университетских коридорах. Он боялся, что, если получит диплом юриста, у него возникнет искушение работать по специальности или он будет вынужден делать это под давлением семьи или собственной совести. В Картахене занятия были еще скучнее, чем в Боготе. В итоге он завалил медицинское право (камень в огород Габриэля Элихио?) и семинар по гражданскому праву, с трудом сдал экзамен по этому самому гражданскому праву и успешно — еще пять предметов. Даже это было чудом ввиду его многочисленных пропусков. Однако римское право он так и не пересдал и в итоге на четвертый курс перешел с тремя «хвостами»[328].

9 ноября в Боготе правительство консерваторов, чувствуя, что в руководстве Либеральной партии произошел раскол и оно дало слабину, вновь ввело чрезвычайное положение и распустило конгресс — устроило так называемый институциональный переворот. Через несколько дней был издан указ о введении комендантского часа с восьми часов вечера. Либералы не отреагировали на эти меры, что окончательно развязало руки консерваторам, и Violencia — вдвое более жестокая — потопила страну в крови, и прежде всего сельские районы, хотя северное побережье, как обычно, пострадало меньше.