1948–1949 гг. вообще во всем мире выдались непростыми; это был один из самых напряженных и решающих периодов XX в. Гарсиа Маркес находился в Боготе, когда там создавалась система межамериканского сотрудничества — главным образом в интересах США, которые совсем еще недавно доминировали в Европе на переговорах по поводу создания ООН и настояли на том, чтобы перенести заседания новой организации (этот шаг стал символичным) из Лондона в Нью-Йорк. Президент Трумэн, незадолго до этого отдавший приказ сбросить две атомные бомбы на Японию, теперь провозгласил всемирный крестовый поход против коммунизма — в том числе с этой целью в 1947 г. было создано ЦРУ, — и папа римский негласно поддержал позицию американцев, благодаря которой Трумэн добился, чтобы его переизбрали на второй срок. При полной поддержке западных держав были созданы Государство Израиль и НАТО. СССР устроил блокаду Берлина, США в ответ организовали воздушный мост. Тогда СССР провел испытание собственной атомной бомбы, а 1 октября 1949 г. было образована Китайская Народная Республика. К тому времени, когда Гарсиа Маркес наконец-то решил сам строить свою судьбу и уехать из Картахены, уже окончательно сформировалась новая международная система, которая управляла миром на протяжении недавно объявленной холодной войны и после нее. Таков был исторический фон, на котором протекала взрослая жизнь Маркеса.

Именно в это время на его пути вновь возник, как периодически будет возникать и впредь, Мануэль Сапата Оливелья — чернокожий писатель, революционер и врач. Вместе с ним Маркес впервые посетит старую провинцию Падилью, где во время Тысячедневной войны часто бывал полковник Маркес. Сапата Оливелья только что окончил Национальный университет Колумбии в Боготе и, хотя он был уроженцем Картахены, ехал работать по специальности в маленький городок Ла-Пас, лежавший в предгорьях Сьерра-Невады примерно в двенадцати милях от Вальедупара. Сапата предложил Маркесу поехать с ним, и тот ухватился за представившуюся ему возможность. Там, в Ла-Пасе и Вальедупаре, он впервые увидел исполнителей вальенато и меренге у себя дома, на родине, — в частности, познакомился с известным афро-колумбийским аккордеонистом Абелито Антонио Вильей, который первым записал музыку вальенато[329].

К тому времени, когда он вернулся в Картахену, у него наконец-то созрело решение: пора уезжать, из Барранкильи ему гораздо удобнее обращаться к своему культурному наследию. В Картахене последний раз он появился в обществе 22 декабря — на торжестве по случаю публикации романа «Синий туман» («Neblina azul»), написанного его семнадцатилетним другом Хорхе Ли Бисуэллом Котесом. Об этом произведении Маркес весьма нелестно и снисходительно отозвался в критической статье, напечатанной в El Universal.

Оскар де ла Эсприэлья вспоминает, как Маркес пел, по его собственному признанию, «первое выученное мной вальенато», которое начиналось словами «Я подарю тебе незабудки, чтоб ты не забывала, что они велят»[330]. На эту строчку косвенно ссылались картахенские писатели, намекая, что Гарсиа Маркес несправедливо «забыл» — по сути, предал — не только Картахену и ценности ее, по общему признанию, снобистского и реакционного высшего общества, но и друзей, которые помогали ему, коллег, которые его вдохновляли, и прежде всего главного редактора, который любил его и был ему наставником, — Клементе Мануэля Сабалу. Можно сказать, что Маркес фактически впервые публично упомянул о нем в прологе к книге «Любовь и другие демоны» (1994)[331].

И действительно, могло показаться, что впоследствии Маркес проявлял неблагодарность по отношению к некоторым своим знакомым и постоянно преуменьшал значение картахенского периода в его становлении как художника. Но также ясно, что картахенские писатели теперь преувеличивают влияние их города и его интеллектуальной элиты на подававшего большие надежды романиста и стараются не вспоминать о том, сколько ему пришлось выстрадать там. Все семь лет учебы в школе он прозябал в бедности, живя на стипендию и находясь в зависимости от благосклонности других людей. В Боготе ему всегда не хватало денег, а в Картахене — и позже в Барранкилье — он вообще был на грани нищеты. Однако все эти годы он не жаловался на судьбу и не терял оптимизма. И друзья его, и враги — все в один голос подтверждают, что он никогда не ныл и не просил о милости. Как в столь тяжелых условиях, зная, что его семья, в которой было еще десять детей, все младше него, тоже едва сводит концы с концами, ему удавалось сохранять присутствие духа и уверенность в себе, упорно двигаться к намеченной цели и добиваться признания? Объяснить это можно только такими словами, как мужество, сила воли и несгибаемая решимость.

7

Барранкилья, книготорговец, богемное общество

1950–1953

«Думаю, он отправился в Барранкилью в поисках свежего воздуха, большей свободы и лучшего заработка»[332] — так через сорок с лишним лет Рамиро де ла Эсприэлья объяснил решение своего друга переехать из исторического города Картахены в расположенный в восьмидесяти милях к востоку шумный морской порт Барранкилью. Маркес покинул Картахену в конце декабря 1949 г., и в Барранкилью ему следовало приехать до комендантского часа, который к тому времени уже опять был введен, а это было не так-то просто. У него с собой были 200 песо, которые украдкой сунула ему в карман мать, и еще некая сумма денег, подаренная одним из его университетских профессоров — Марио Аларио ди Филиппо. В кожаном портфеле, которым он разжился в Боготе, Маркес вез наброски к роману «Дом». Как обычно, он больше боялся потерять свои черновики, чем деньги. Настроение у Маркеса было приподнятое, несмотря на то, что ему предстояло очередные рождественские каникулы провести в одиночестве. В конце концов, как позже признается в том один из патриотов Картахены, «в то время приехать в Барранкилью — это все равно что вернуться на белый свет, в мир, где кипит настоящая жизнь»[333]. Тем более что Альфонсо Фуэнмайор пообещал Гарсиа Маркесу, что в лепешку разобьется, но устроит друга на работу в редакцию El Heraldo.

Барранкилья — город без истории, без блистательных зданий, но современный, динамичный, гостеприимный, и, самое главное, он находился далеко от Violencia, свирепствовавшей во внутренних районах страны. В то время население города составляло около полумиллиона человек. «Барранкилья дала мне возможность стать писателем, — сказал мне Маркес в 1993 г. — Там проживало больше иммигрантов, чем в любом другом уголке Колумбии, — арабы, китайцы и так далее. Она была как Кордова в эпоху Средневековья. Открытый город, полный умных людей, которым плевать на то, что они умные»[334].

Духовным основателем того, что позже получит известность как «Барранкильянское общество», был каталонец Рамон Виньес. Придет время, и этот старый мудрый книготорговец будет продавать «Сто лет одиночества»[335]. Он родился в горном селении под названием Берга в 1882 г., воспитывался в Барселоне и еще до переезда в Сьенагу в 1913 г. успел добиться скромного признания в Испании. В Барранкилье до сих пор живы слухи о том, что он был гомосексуалистом, и, похоже, они не беспочвенны. Выходит, и Сабала, и Виньес — наставники Маркеса в карибский период его жизни — оба, вероятно, были гомосексуалистами. Когда Гарсиа Маркес познакомился с Виньесом — первая встреча длилась недолго, — тому было уже под семьдесят. Немного тучноватый, с белой копной седых волос и непослушной челкой, торчавшей в разные стороны, как колючки кактуса, он производил впечатление одновременно грозного и благожелательного человека. Сам он спиртным не увлекался, зато был великолепным собеседником с тонким, но едким чувством юмора, а порой бывал и груб в своей прямо-линейности[336]. Среди членов общества он пользовался огромным авторитетом. Виньес прекрасно понимал, что сам он не великий писатель, но он был начитан и великолепно разбирался в литературе. Больших денег он никогда не имел, но не очень убивался по этому поводу. Именно Виньес содействовал сплоченности интеллектуалов Барранкильи и вселил в них уверенность в том, что даже в безвестном городе с низким уровнем культуры, не имеющем ни своей истории, ни университета, ни рафинированного правящего класса, можно получить образование. И быть человеком передовых взглядов. Гарсиа Маркесу особенно хорошо запомнилось одно его высказывание: «Если б Фолкнер жил в Барранкилье, он сидел бы за этим столом»[337]. Возможно, Виньес был прав. Смысл одного из его ключевых утверждений заключался в том, что мир превращается во «вселенскую деревню»; философ и социолог Маршалл Маклюэн к этой идее придет лишь через много лет.