Изменить стиль страницы
124
Здесь нам обычай стал поводырем;
И так как был согласен дух высокий,
Мы этим и направились путем.
127
Они пошли вперед; я, одинокий,
Вослед; и слушал разговор певцов,
Дававший мне поэзии уроки.
130
Но вскоре сладостные звуки слов
Прервало древо, заградив дорогу,
Пленительное запахом плодов.
133
Как ель все уже кверху понемногу,
Так это — книзу, так что взлезть нельзя
Хотя бы даже к нижнему отрогу.
136
С той стороны, где замкнута стезя,
Со скал спадала блещущая влага
И растекалась, по листам скользя.
139
Поэты стали в расстоянье шага;
И некий голос, средь листвы незрим,
Воскликнул: «Вам запретно это благо!»[887]
142
И вновь: «Мария не устам своим,
За вас просящим, послужить желала,
А лишь тому, чтоб вышел пир честным.[888]
145
У римлянок напитка не бывало
Иного, чем вода; и Даниил
Презрел еду, и мудрость в нем мужала.
148
Начальный век, как золото, светил,
И голод желудями услаждался,
И нектар жажде каждый ключ струил.
151
Акридами и медом насыщался
Среди пустынь креститель Иоанн;
А как велик и славен он остался,
154
Тому залог в Евангелии дан».

Песнь двадцать третья

Круг шестой (продолжение)
1
Я устремлял глаза в густые чащи
Зеленых листьев, как иной ловец,
Из-за пичужек жизнь свою губящий,
4
Но тот, кто был мне больше, чем отец,
Промолвил: «Сын, пора идти; нам надо
Полезней тратить время под конец».
7
Мой взгляд — и шаг ничуть не позже взгляда —
Вслед мудрецам я обратил тотчас,
И мне в пути их речь была отрада.
10
Вдруг плач и пенье донеслись до нас, —
«Labia mea, Domine»,[889] — рождая
И наслажденье, и печаль зараз.
13
«Отец, что это?» — молвил я, внимая.
И он: «Быть может, тени там идут,
Земного долга узел разрешая».
16
Как странники задумчиво бредут
И, на пути настигнув проходящих,
Оглянут незнакомцев и не ждут,
19
Так, обгоняя нас, не столь спешащих,
Оглядывала нас со стороны
Толпа теней, смиренных и молчащих.
22
Глаза их были впалы и темны,
Бескровны лица, и так скудно тело,
Что кости были с кожей сращены.
Божественная комедия Dante010523.jpg
25
Не думаю, чтоб ссохся так всецело
Сам Эрисихтон, даже досягнув,
Голодный, до страшнейшего предела.[890]
28
«Вот те, — подумал я, на них взглянув, —
Которые в Ерусалиме жили
В дни Мариам, вонзившей в сына клюв».[891]
31
Как перстни без камней, глазницы были;
Кто ищет «omo» на лице людском,
Здесь букву М прочел бы без усилий.[892]
34
Кто, если он с причиной незнаком,
Поверил бы, что тени чахнут тоже,
Прельщаемые влагой и плодом?
37
Я удивлялся, как, ни с чем не схоже,
Их страждущая плоть изморена,
Их худобе и шелудивой коже;
40
И вот из глуби черепа одна
В меня впилась глазами и вскричала:
«Откуда эта милость мне дана?»
43
Ее лица я не узнал сначала,
Но в голосе я сразу угадал
То, что в обличье навсегда пропало.
46
От этой искры ярко засиял
Знакомый образ, встав из тьмы бесследной,
И я черты Форезе[893] увидал.
вернуться

887

«Вам запретно это благо!» — Эти слова обращены к душам чревоугодников.

вернуться

888

На браке в Кане Галилейской, заботясь о вине, Мария заботилась о гостях, а не о себе (ср. Ч., XIII, 29).

вернуться

889

«Labia mea, Domine» (лат.) — «Уста мои, господи [отверзи…]».

вернуться

890

Эрисихтон срубил дуб Цереры, за что богиня наслала на него такой неутолимый голод, что, продав ради пищи все, даже родную дочь, он начал есть собственное тело (Метам., VIII, 739–878).

вернуться

891

Вот те… — Данте сравнивает исхудалых грешников с голодными иудеями в дни осады Иерусалима римлянами (70 г.), когда еврейка Мариам съела своего грудного младенца (Иосиф Флавий, «Иудейская война», VI, 3).

вернуться

892

Кто ищет «omo»… — Считалось, что в чертах человеческого лица можно прочесть «Homo Dei» («Человек божий»), причем глаза изображают два «О», а брови и нос — букву М.

вернуться

893

Форезе Донати — флорентиец, брат Корсо (см. прим. Ч., XXIV, 82–90) и Пиккарды Донати (Ч., XXIV, 10; 13–15; Р., III, 34-108; прим. Р., III, 49), приятель Данте и родственник его жены Джеммы Донати. Умер в 1296 г.