— Поведёшь в полицию? — с лёгкой усмешкой спросил Одноглазый. — Веди, я в твоих руках. Только нет у тебя никаких уз на меня.

— Господь тебя наказал, — проговорил Изот, оглядывая убогую фигуру старика, изуродованную огнём руку. — А нету на свете суда выше божьего…

— Тогда чего ж тебе от меня надобно?

— Я ж тебе ответил: узнать кое-что. Веди в трактир!

Разбойник удивлённо вперил зрячий глаз в Изота.

— Я правду говорю. Веди. Я плачу. Где здесь самый захудалый? В приличный с тобой не пустят. — Он бросил взгляд на тряпьё, в которое был одет разбойник. — Ну пошли, — он легонько подтолкнул Одноглазого. — Не бойся!

Тот шагнул со ступенек, пробормотав:

— Я ножа не боялся, а пристава и подавно. — Он думал, что Изот обманывает его.

Шли молча. Одноглазый чуть впереди, Изот, поотстав, сбоку. Снег подтаивал и чернел у домов с высокими тесовыми заборами. Вокруг стволов деревьев, росших вдоль улицы, от солнечного тепла образовались лунки. На припёке с карнизов тинькала капель и большие сосульки по углам ждали своего часа, чтобы подтаять и упасть с хрустким звоном, разбиваясь вдребезги.

— Не думал я тебя встретить. Думал вы погорели, — сказал Изот, сбоку взглянув на спутника.

Тот ничего не ответил. Он шёл согнувшись, отбросив суму за спину, ежеминутно вытирая засаленным рукавом слезящийся глаз.

— Как же тебе удалось выбраться? Я крепко двери припёр.

— Один я уцелел, — проговорил Одноглазый. — Кучер с Колесом сгорели. Разворошил я крышу и выбрался… Зачем ты поджёг избушку? Я бы отпустил тебя…

— Ты бы отпустил! — Изот усмехнулся. — Ваше слово ненадёжное. Я услышал, как Колесо сказал Кучеру: «Вот выведет нас на дорогу, там я его и порешу».

Изот пересказал разговор товарищей Одноглазого, услышанный им в чулане.

Одноглазый ничего не ответил. Шёл насупившись, продолжая стряхивать набегавшую слезу рукавом, о чём-то размышляя, а потом сказал:

— Я бы поступил так, как ты. Своя рубашка ближе к телу. У нас как — сегодня я тебя, завтра ты меня.

Всю оставшуюся дорогу они не проронили ни слова.

Одноглазый привёл Изота в третьесортный трактир, расположенный на краю оврага в бедной части города. Это был приют для нищих и бродяг. Рядом, наползая одна на другую, лепились низкие лачужки с покосившимися крылечками, заложенными от ветра пучками прошлогодней соломы, с покривившимися вереями ворот и прогнившими перекладинами. Вездесущие воробьи копались в остатках сенной трухи и конского навоза, оставленных после проехавших саней с поклажей.

В полутёмном помещении трактира дым стоял коромыслом, настолько сильно было накурено. Сизоватый туман лениво поднимался к потолку, обволакивая углы, и густым смрадом вис над посетителями. Пахло квашеной капустой, солёными огурцами — теми продуктами, которыми изобиловало крестьянское подворье и которые повсеместно употреблялись в пищу людом бедным и малоимущим. В этом чаду выделялся никогда невыветриваемый неистребимый сивушный запах. В углу на лавках, за скоблённым длинным столом восседала гурьба нищих, пожиравших обед, заказанный на собранные подаяния. Сидели в обтрёпанных одеждах, с шапками на голове и грязными руками, опрокидывали в рот стаканы с водкой, закусывая огурцами, хлебом и капустой. Они громко разговаривали, перебивая друг друга. Невдалеке от них несколько подгулявших мужиков, по виду крестьян, занимавшихся извозом, пропавших овчиной и дёгтем, в расстегнутых кафтанах с красными, потными одутловатыми лицами, оживлённо спорили, и их хриплые от постоянного орания на свежем воздухе голоса вырывались из общего гама подобно шуму морского прибоя, накатывающегося на прибрежные скалы.

Усадив Одноглазого за свободный стол, Изот подозвал полового и заказал то, чем располагал трактир: миску солёных огурцов, хлеба, похлёбку и графин водки. Когда всё это принесли, он, обращаясь к Одноглазому, распорядился:

— Ешь, пей! Это тебе.

Одноглазый не стал отказываться. Сняв шапку, он взял ложку.

— За что же такое угощенье?

— Зайца я вспомнил, которого ты мне не пожалел, — отозвался Изот.

Одноглазый ничего не ответил. Он выпил водки, поднеся её ко рту дрожащей скрюченной рукой, заел огурцом и с жадностью набросился на горячую похлёбку.

Глядя на него, Изот спросил:

— Видать не много ты собираешь подаянием?..

— Не много. Живу впроголодь. Правда, бывают дни, что шикуем…

Изот ничего себе не заказывал. Он сидел напротив Одноглазого и смотрел, как он уписывает похлёбку. После выпитого стакана водки лицо разбойника побагровело, на шее закраснели пятна, глаз оживился. Слеза перестала бить его. Он хлебал ни на кого не обращая внимания, лишь изредка вскидывал глаз от глиняной миски, словно боялся, что её отнимут. Изот подумал, что правду сказал разбойник, что живёт впроголодь.

Когда он поел, ключник отодвинул графин в сторону. Одноглазый недоуменно уставился на него.

— Потом допьёшь, — ответил Изот, поймав его взгляд. — Сначала расскажешь мне, кто подбил поджечь скит.

Одноглазый, насытившись и повеселев, разгладил рукой усы и бороду.

— Кто задумал поджечь скит, не знаю, — ответил он. — Не было у нас такого уговору. Видно, Косой с товарищами решили это сделать. Не знаю, врать не буду. Кто нас уговорил добыть казну, скажу. Дело давнее, иных уж нет, а кто остался, тот присмерти.

Он на секунду вонзил свой взгляд в лицо Изота. Ключник подумал, что он у него такой же пронзающий и острый. Разбойник откусил огурец и продолжал:

— Той осенью дела у нас шли из рук вон плохо. Не фартило нам на добычу. Тогда-то и приходит ко мне мой давний знакомец Колесо и говорит, что одному человеку надо сослужить службу, за которую он воздаст полной мерой, не обидит. Сначала этого человека мы не видели, но встретились с его посыльным. Был такой содержатель постоялого двора в Верхних Ужах Пестун, сподручный барина. Он угощал нас в кабаке водкой и уговаривал сделать дело — ограбить староверскую кладовую. Тогда-то мы и увидели Филиппа Косого, который обещался вывести нас к скиту, где была кладовая. Ни о каком поджоге не говорилось ни слова. Просто Филипп должен был открыть ворота скита и провести к кладовой, а там уж наше дело. Мы согласились. Вот тогда-то дня через два в одном тайном месте встретились мы с барином, для которого и согласились работать.

Одноглазый замолчал, взглянув на Изота. Тот понял и налил ему в стакан водки.

Выпив и не став закусывать, разбойник продолжал:

— Барин был в годах. Росту был огромного, грузного обличья. Лицо бритое, с большими седыми бакенбардами, пухлое, с мешками под глазами, оплывшее, нос большой красновато-сизого отлива. Много потел и часто вытирал лицо большим шёлковым платком.

— Василий Иванович! — воскликнул Изот, увидев в портрете, нарисованным Одноглазым, того барина, которого они приютили и лечили в скиту. — Отроков!

Одноглазый будто не услышал слов Изота.

— Назвался нам он Иваном Кузьмичом, но мы-то догадывались, что он говорит неправду.

— И что же дальше?

— Дальше? — Одноглазый выпятил нижнюю губу. — Дальше что? Сторговались. Барин предупредил, что если, как он сказал, «будете блейфовать», то он на нас найдёт управу и каторжные работы в Сибири. Потом дал задаток по три рубля с мелочью на брата, сказал, что хорошо заплатит после дела. Но больше он толковал с вашим Косым. Косой и был главным. В подручные ему я дал Куделю и Рубанка с Чугунком, чтобы они присматривали за ним — не скрылся бы с добром один. Обязанность брать сундук была на Косом, он один знал, где он находится, а мы для помощи. Он нас провёл болотами к избушке и сказал, чтоб мы его ждали два дня, а сам с троими ушёл в скит, сказавши, что сам всё предпримет.

— Это он поджёг скит с товарищами твоими, — отозвался Изот. — Я знаю. Ты мне о барине скажи.

— А чего о нём сказывать! Знаю, что именитого он рода, столбовой дворянин, от царя Ивана род его вёлся. В молодости служил в гвардии поручиком, потом прокутил отцовское наследство, а всё от пиянства и от женщин. Держал в городе притон. Это я потом узнал, всех воровских людей к рукам своим прибрал. Было у него несколько соглядатаев, шайка лихих голов, в том числе Кучер и Колесо. Я к ним примкнул, когда с Волги бежал…