Леонтий сторожит совхозную теплицу. Она тут на лужку около реки, совсем рядом. Сутки сторожит, двое дома. Выращивают в ней в основном тёмно-зелёные огурцы. Их называют безразмерными, потому что они длинные, очень длинные, до полуметра. Обязанности у Леонтия несложные — полить зелень из шланга, последить за температурой и присмотреть, чтобы никто не проник внутрь.

Леонтий пробрал бороздки на чурбачке, взглянул в сторону. Ему со своего места видно, как сосед Жорка Деревяшкин на тачке перевозит песок с улицы вглубь участка. Проедет за калитку, насыплет полную тачку и, покряхтывая, везет за сараи.

Невысокий, с бледным испитым лицом, Жорка работает шофёром на «колуне» — старой трехосной машине, которую не хочет поменять на новую, но с меньшей грузоподъемностью и проходимостью. На это у него свои причины. Для здешних мест «колун» очень хорош. Бывает после дождя так развезёт дороги, что ни пройти, ни проехать. А «колун» прёт по бездорожью на трёх мостах, как по маслу. Да и кузов вместительный. Поэтому Жорка всегда в работе. Калымит и в субботу, и в воскресенье.

С Леонтием он внешне поддерживает дружбу, как-никак сосед, но за глаза ругает: «Топорища не может сделать, а берётся за всё». Жорке очень льстит, что у него дом лучший в улице, образцового содержания, с табличкой на фасаде, а вот у Леонтия совсем разваливается, зато хозяин гонотожится — разные старинки делает.

Шелестнули кусты малины, росшие по другую сторону забора, посыпались на землю дождевые капли. Леонтий повернул голову. Из-под раздвинутых веток малинника на него глядели Жоркины глаза.

— Мастеришь? — спросил Жорка.

— Да вот, — сразу не сообразил, что ответить Леонтий.

— Один?

— Один.

— А где хозяйка?

— В магазине.

— Перестала шугать тебя жена-то, кхе-кхе? — скашлянул Жорка и пытливо упёр глаза в Леонтия.

— А что шугать-то? — не понял Леонтий.

— Да я так, к слову, — вывернулся Жорка, решив в последний момент, что подковыривать соседа не будет.

Он притащил старый ящик и, бросив его к забору, встал на него, касаясь грудью верхних торцов тесин.

— Что делаешь, если не секрет? — кивнул Деревяшкин на чурбак.

Леонтий засмущался. Закраснела обращённая к Жорке щека.

— Да вот… — ответил он, не зная говорить правду или нет. Решившись, сказал: — Деревянную мясорубку.

— А-а! Скажи-ка, — Жорка со своего места разглядывал чурбашку. — Буковый чурбачок-то у тебя?

— Не-е… Дубовый.

— Дубовый?

— Дубовый. Второй раз делаю.

— А что — сразу не удался? — Жорка проявил кажущуюся заинтересованность.

А Леонтий, видя собеседника, готового его выслушать, уже не смущаясь, говорил:

— Первый-то Матрёна выбросила. Но я не жалею. Та чурка треснула. А эта, думаю, трещин не даст. Выдержанная. Крепка, зараза. Вот выдолбил, пробрал стамеской. Маяты было… Не знаю только из какого дерева червяк делать. Хорошо бы достать железное дерево. — Леонтий взглянул на Жорку. — Мне как-то попутчик в электричке про такое говорил. Сильное дерево. Тяжелое. Такое тяжелое, что в воде тонет. Но крепкое, недаром прозвали «железным». А где его достанешь, — вздохнул Леонтий. — В наших лесах оно не растет.

Жорка закурил, повис на заборе, сплёвывая табачные крошки, глядел, как Леонтий обрабатывал обечайку будущей мясорубки.

Когда ему надоело смотреть, и сигарета была искурена, Жорка процедил сквозь зубы:

— И чего канителишься? Время только убиваешь. Неизвестно, сделаешь ли ещё мясорубку. Да и на кой шут она!? Неужели всего этого барахла нельзя купить? Стоит только сходить в магазин. Охота день тратить на пустяки? Смотри, какой у тебя участок! Взялся бы за дело — выращивал бы лук, чеснок или цветы, может, другое что. И денег был заработал, и время бы тратил с пользой для себя. А что твоя мясорубка! Да ещё деревянная. Пустячное дело.

— Какое же пустячное, — ответил Леонтий, поглаживая ладонью тулово мясорубки. — Душа просит. — Он глубоко вздохнул.

— Причем здесь душа. Эк хватил! Польза должна быть. А без пользы, хотя и с душой, — трата времени.

Леонтий не успел возразить. Стукнула калитка. Он и Жорка оглянулись. За кустами сирени показалась Матрёна.

— Твоя идёт, — сказал Жорка.

— Идёт, — повторил Леонтий. — Счас задания станет раздавать. — Он сгрёб инструменты в кучу.

Подошла Матрёна, высокая, с обветренным скуластым лицом. Поставила сумку на землю, вытерла лицо концом платка. Леонтий сразу определил — жена чем-то недовольна: брови сведены, взгляд насупленный.

— У кого лук покупала? — спросил её Жорка, продолжая виснуть на заборе, оглядывая дерматиновую сумку.

— У Дарьи. Она мне даром отдавала, но я заплатила.

— А что — своего нету у вас? — Жорка удивлённо вытаращил глаза.

— Был да весь вышел. Леонтий, видать, подкормил его сильно — весь посох. Без своего луку теперь сидим.

Жорка посмеялся в ладонь, будто покашлял и, казалось, оживился.

— Зато это, — он покрутил пальцами, — мясо будете из…кхе-кхе… новой мясорубки кушать.

— Хоть бы ты, Егор, сказал моему, чего ради он волынится, — не поняла Жоркиной иронии Матрёна и вздохнула: — Меня он не слышит… Люди проходу не дают, смеются над нами… На днях донце у ведра потекло, вывалилось. Взялся он новое вставить. Я говорю, не канителься — в магазине легче купить. Куда там! Ему хочется талан свой показать. Говорит, сам донья вставлю…

— И вставил? — усмехнулся Жорка.

— Как бы не так! Только железо перепортил. Вот ужо я ему…

— Погоняй, погоняй его, Мотя! Не дело взрослому мужику пустяками заниматься.

— Не говори! Только время тратит на свои никчёмные безделушки. Афоня-археолог да он — двое непутёвых в нашем околотке. Мой с хомутами да с тарантасами, а тот с проектами носится — плотину и церковь починить. Церковь-то надо, а то до чего храм довели…

— А Кирилка Завалишин, Разевайрот? Тоже из ихней компании, — засмеялся Жорка. — Тот пули лить мастак, да ещё какой…

Он спрыгнул с ящика, ногой откинул его в сторону:

— Ну что ж, покеда! Удачи, так сказать, в вашем начинании. Кхе-кхе…

— Прохлаждаешься, — сказала Матрёна мужу, когда Жорка удалился и опять взялся за тачку. — Соседи работают, что-то делают, а ты… Хоть кол на голове теши — нет у тебя другой забавы, чем безделушки делать. До чего дожил: люди смеяться начинают, проходу не дают. Раскрыл бы парник! Вон как парит — пусть огурцы подышат, а то задохнутся.

— Счас раскрою, — ответил Леонтий и стал убирать с верстака инструменты.

Убрав в сарай стамески, долота и свёрла, недоделанную чурку, он направился в огород. Раскрыв парник, сунулся к грядкам земляники. Она уже отцвела, и под листьями висели крепкие с точечками семян-чешуек маленькие бело-зелёные ягодки. Леонтий перебирал гроздья, и рука чувствовала ещё не тяжелый, но уже ощутимый их вес.

Матрёна в последнее время стала меньше понимать его, а может, и вообще никогда не понимала. И свояк Толик Евстратов, и зять Валерка, и Жорка — все они тоже не понимают. Жорка тот вроде в глаза сочувствует, а в душе думает: «Чудак сосед! Кочевряжется со своими безделушками, баклуши бьёт. Вишь, сегодня заявил: «Погоняй его, Мотя! Погоняй!» И Толик говорит, найди дело по душе, если у тебя время много свободного. Возьми хоть телка, выпои, выкорми — польза тебе. А так! Кому нужны твои сани, хомуты, дуги? Кому нужны? Ему нужны, Леонтию. Что он не может сделать для себя? Для души?

Может, он и живёт сейчас для души, а не для каких-то суетных дел. Для того живёт, чтобы окунуться в прошедшее время, теперь такое далёкое. Мысленно пройти теми дорогами, какими ходил когда-то, вспомнить полузабытое и тех, кого уже нет, но память о ком жива, и тех, кто уйдёт вместе с ним, и понять — правильно ли жил, не растерял ли чего, чему был привержен, окинуть это взором с высоких теперешних времен…

Леонтию в последнее время хотелось в детство. Думы эти он открыл неожиданно для себя, а потом понял, что они были у него в голове и раньше, но не находили отклика в душе. А теперь прорвало. С какой-то недавней поры он стал приближать время, когда можно было лечь в постель и закрыть глаза. В доме в такую пору было тихо: шаги, скрипы, шорохи замирали. Леонтий с закрытыми глазами блаженно вытягивался под одеялом и на него обрушивались мысли.