Крушение вертолета было событием хоть и трагичным, но по-человечески понятным, по крайней мере, оно не выходило за пределы логичного и объяснимого мира, а вот инцидент, произошедший неделю спустя, не вписывался ни в какие рамки здравого смысла, и смахивал на диавольскую шутку, или там, божественный курьез.
В конце сентября к доктору Чеху пришел слесарь Спотыкайло, тот самый первооткрыватель боровика-великана, и смущенно поведал Антону Павловичу, что у него на ступнях растут волосы. Доктор Чех осмотрел ноги пациента и в самом деле обнаружил на ступнях бледно-серый волосяной покров.
— Они не мешают, в общем-то, только щекотно. Да и так я поразмыслил, это же не нормально, да? — спросил слесарь Спотыкайло, но в его вопросе не было озабоченности, казалось, ответь Антон Павлович, что волосы на ступнях — верный признак скорой кончины, и посетитель не переполошился бы и даже не удивился.
Доктор Чех выдернул несколько волосинок для анализа, и спросил, когда это началось, на что слесарь Спотыкайло сначала долго молчал, причем с его губ не сходила улыбка какого-то внутреннего озарения, а глаза, обращенные вглубь себя, светились совершенно неуместной добротой. Затем пациент начал говорить, но он не отвечал на вопрос Антона Павловича, а понес несусветную околесицу про то, что мир полон любви, и что он, Валерий Спотыкайло, раньше эту любовь отчего-то не ощущал, теперь же она его захлестывает. Затем, заглядывая Антону Павловичу в глаза взором, полным вселенской мудрости, пациент поведал, что испытывает непреодолимую тягу вернуться к земле, пустить, так сказать, корни, и не желает ли многоуважаемый доктор присоединиться к нему, слесарю Стотыкайло, в его начинании?
— Милый друг! — закончил свою тираду странный визитер, и взял руку доктора Чеха в свои ладони, — вы обретете счастие, которое иначе останется для вас невозможным, ведь любовь недостижима без того, чтобы вернуть природе то, что мы у нее позаимствовали — себя.
Антон Павлович осторожно высвободил ладонь и, обескураженный больше вычурной манерой речи слесаря Спотыкайло, чем ее содержанием, сказал, что выпишет слесарю успокоительные, но Спотыкайло от успокоительных отказался, спокойно натянул на свои волосатые ступни носки, обулся и, пожелав Антону Павловичу величайшего в мире счастия, покинул кабинет.
Поведение визитера с волосатыми ступнями озадачило Антона Павловича, но не встревожило. За свою многолетнюю практику в Красном он неоднократно сталкивался с шизофренией, в данном же случае речь шла о тихом и добром помешательстве, которое не предвещало неприятностей окружающим. В голове Антона Павловича даже промелькнула мысль, что было бы неплохо заболеть такой вот разновидностью психической хвори, чтобы спокойно радоваться жизни, не замечая ее убогости и ужаса. Но мысль эту доктор Чех жестоко подавил, упрекнув себя в малодушии. Одним словом, визиту слесаря Спотыкайло доктор Чех не придал большого значения, поэтому к изучению экземпляров волосинок, выдернутых из стопы любвеобильного пациента, доктор Чех приступил только три дня спустя, когда появилось свободное время. Поместив же материал изучения под микроскоп, Антон Павлович с удивлением понял, что это не волосы, но:
— Корни!
Доктор Чех тут же позвонил участковому Полищуку и попросил срочно доставить семью Спотыкайло в поликлинику, сделав акцент, что все они больны страшной и, скорее всего заразной болезнью. Полищук сию минуту отправился выполнять поручение, но дома семью Спотыкайло не застал, а соседи поведали, что не видели эту подозрительную семейку уже три дня. На вопрос участкового, на чем основана подозрительность, соседи ответили, что как же их еще называть, когда они второй год не сорятся, ни на кого голос не повышают, всем улыбаются, и ни с кем не пьют!
— Слишком уж примерные, — понял Казимир Григорьевич, — может, детей воруют, или там маковые цветы варят…
Еще более встревоженный Полищук помчался на место работы слесаря Спотыкайло, но бригадир сказал, что не видел этого пидора уже три дня.
— А он что, пидор? — удивился Полищук.
— А кто? Чуть что, обниматься лезет. Ему как-то ребята объяснили, что такое его поведение чревато, так что б вы думали, подействовало? Как бы ни так. Ребята то у нас на кулаки скорые, пару раз прессанули его, как заготовку в прессе. И что б вы думали? Да ничего, встанет, кровь с морды утрет и улыбается, словно ему премию выдали. Пидар, не иначе. А что с ним, кстати?
— Врачи говорят, болен он, — ответил Полищук, размышляя, где теперь искать любвеобильного слесаря. — На голову болен.
— О как… Не надо было его по роже то… Но кто ж знал…
Спустя неделю Казимир Григорьевич отыскал свидетелей, которые рассказали, что лицезрели семью Спотыкайло некоторое время назад. Муж, жена и сын держались за руки, счастливо улыбались, пели тихонько какую-то песню и направлялись в сторону леса. Там их след и потерялся. Как выяснилось чуть позже, такая же участь постигла все семьи, которые два года назад нашли грибы-великаны и вкусили от плоти их, так что в общем количестве город лишился восемнадцати граждан. Теперь уже Антон Павлович переполошился не на шутку и настоял на организации поисков. Участковый Полищук отправил в лес несколько поисковых групп, и сам одну из них возглавил. Когда же Казимир Григорьевич обнаружил первую потерявшуюся семью, то пришел в ужас и помчался за доктором Чехом, чтобы тот увидел все собственными глазами.
Прибывшему на место Антону Павловичу предстала следующая картина: три человека, вернее существа, разного роста стояли по колено во мху, и теперь только по росту можно было угадать в них главу семейства, жену и сына. От одежды на их телах остались редкие лоскуты, что же осталось от самих тел, было не ясно, потому что существа, будто пни с опятами, прятались за густо растущими грибными шляпками. Люди-грибы издавали тихое низкое мычание, словно буддисты в молитве, и едва заметно раскачивались.
У Антона Павловича отвисла челюсть, несколько минут он боролся с оторопью, затем взял себя в руки, приблизился к самому высокому человеко-растению и, аккуратно раздвинув шляпки, заглянул в глаза. Но ответный взгляд был мутен, в нем отсутствовал даже намек на мысль, зато губы все так же несли след глубинного счастья.
— Интересно, их можно есть? — подал голос один из дружинников и попытался отковырнуть шляпку у человека-гриба.
— Прекратите! — вскричал доктор Чех, рассерженный глупостью спросившего. — Не смейте ничего трогать! Хотите рядом корни пустить?!
Дружинник в страхе отпрянул.
— Да я ж так только, из любопытства… — начал было оправдывать он, но Антон Павлович его перебил:
— Возможно, уважаемый, их и можно употреблять в пищу. Может быть даже съедобно то, на чем они растут. Так что же, прикажете нам начать питаться своими согражданами?!
Возмущение доктора Чеха было подкреплено тяжелым взглядом Полищука, любопытный грибник виновато съежился и больше возражать не пытался.
— Что будем делать, Антон Павлович? — осторожно спросил Полищук.
— Ничего, — отозвался доктор Чех. Оторопь от наблюдения трансформации человека в растение прошла, и теперь Антон Павлович, вспомнив, как несколько дней назад чуток позавидовал счастливому помешательству слесаря Спотыкайло, испытывал омерзение. — Корни начали прорастать за несколько дней до того, как они тут обосновались. Я думаю, что к тому времени нервная система уже была полностью поражена грибницей, а такое вылечить невозможно. Пусть живут… вернее, растут. Но вполне возможно, что еще остались некоторые запасы грибов-великанов. В квартирах этих несчастных надо провести обыск, и найденные запасы гриба уничтожить.
— Сделаем.
Продолжать поиски прочих семей было бессмысленно, все равно вернуть их в лоно социальной жизни города не представлялось возможным, и поисковые группы отозвали.
Народ же, удивленный таким странным явлением, приходил иногда поглазеть на жутковатых, но безобидных существ, которых позже окрестил «апчхипниками», потому что в момент созревания люди-грибы много и часто чихали, чихали целыми очередями, испуская зеленоватые облачки грибных спор. Позже, имя «апчхиники» сократили до «апчхиппи», а затем и просто до «хиппи». Так в народе они и закрепились: хиппи — дети грибов.