Когда дверь за Полищуком закрылась, доктор Чех устало произнес:

     — Нам тут только драконов не хватало.

     — Да уж, — согласился историк Семыгин. — Наша социалистическая действительность все отчетливее смахивает на сказку, верно?

     — Есть и положительные моменты — сказки всегда хорошо заканчиваются, — заметил Антон Павлович.

     — Боюсь, в нашей сказке счастливой концовки не предусмотрено.

     На это Антон Павлович возражать не стал.

     Следующие несколько лет драконы никому больше на глаза не попадались, и доктор Чех решил, что подстреленный Полищуком экземпляр — всего лишь казус природы, но никак не представитель целого вида.

— Глава 11 —

     …среди множества вещей, которые делают мир

     столь загадочным и таинственным,

     прежде всего таинственно то, что

     при всей его неизмеримости и массивности

     его существование висит на единственном волоске,

     и этот волосок — каждое данное сознание,

     в котором он, мир, существует.

     А. Шопенгауэр, «Мир как воля и представление».

     Весной 1976-го года доктор Чех получил директиву, в которой говорилось, что по результатам последних исследований Министерства Здравоохранения СССР, отныне решено считать безопасным уровень радиационного излучения 600 микрорентген в час, то есть норму радиационной безопасности увеличили в десять раз. Очевидно, Партия решила, что советский человек помимо иммунитета дополнительно защищен броней коммунистической идеи. Защищает же эта броня его от яда пропаганды капиталистического запада, отчего бы ей и с радиацией не справиться? Антон Павлович несколько раз перечитал бумагу, не зная, смеяться над ней, или плакать.

     За последние два года в Красном заболевания поджелудочной железы вышли на первое место, все чаще появлялись онкологические хвори, а процент мутаций новорожденных дошел до числа 35, причем мутации все больше были глубокими, так что младенцы не имели никаких шансов развиться в дееспособных индивидов, и доктор Чех уже всерьез подумывал, не провести ли акцию популяризации абортов. Если еще десять лет назад зачатие и рождение смахивали на лотерею, с довольно большим шансом на успех, то теперь рожать детей в ПГТ Красный становилось преступно. Но поскольку отныне 600 мкР/час (уровень, которым фонила окружающая город тайга, в самом городе фон держался на двух-трех сотнях) для человека стали нормой, областное начальство настаивало, чтобы причины участившихся случаев рака и мутаций заведующий поликлиникой искал в другом. Заикаться о деятельности военных было строжайше запрещено, о чем Антону Павловичу неоднократно напоминал капитан Особого Отдела Червякин, который с регулярностью раз в месяц посещал поликлинику удостовериться, что от врача-вольнодумца не исходит смута. Но никакую смуту сеять в Красном Антон Павлович не собирался. В 76-ом ему было уже 57 лет, и несмотря на то, что внешне он выглядел вполне бодро и подтянуто, в душе он давно устал от борьбы, даже не столько от самой борьбы, сколько от ее бесполезности. Люди болели и умирали, прекратить это доктор Чех был не в силах, и все, что ему оставалось — пытаться свести страдания своих подопечных к минимуму.

     В магазинах Красного хлеб стали отпускать по две булки в руки, сказывался всесоюзный неурожай зерновых. На стенах столовых появились плакаты, призывающие к умеренности в употреблении мучных изделий:

     «Хлеба к обеду в меру бери.

     Хлеб — драгоценность, его береги!»

     Мясо, как и шоколадные конфеты, исчезли с прилавков еще два года назад, сливочное масло осталось, но потеряло вкус и даже цвет. Если такое масло удавалось намазать на хлеб, из него выступали капельки воды, что вызывало у потребителей не возмущение, а озадаченность, — как вообще такое возможно: смешать масло и воду?! Молоко выдавали в молочных кухнях только роженицам. Два сорта колбасы, завозимые в Красный, домашние кошки употреблять в пищу отказывались, да и колбасой, в общем-то, этот продукт трудно было назвать, — на срезе была явно видна его спиральная структура, словно пласт соевого паштета сворачивали в рулон. Но и этой колбасы катастрофически не хватало. В долгих очередях за продуктами горожанки Красного сатанели, а вечерами заставляли сатанеть мужей. Не обращая внимания на категорические запреты заведующего поликлиникой и председателя горисполкома, поголовным увлечением мужской полвины населения стали охота и рыбалка. Эти виды активного отдыха и раньше в народе пользовались популярностью, но теперь на них смотрели, как на важную статью добычи пищи. Глядишь, и подстрелит металлург замешкавшуюся утку, или там зайца, а нет, так лещей можно надергать, благо ими река кишит. Ну и что с того, что у зайца шерсть, как наждак, а у лещей зубы пираньи? Любое мясо на столе куда лучше колбасы, которую еще попробуй достань.

     «Большую землю» заботы Красного не волновали, они там свои глобальные проблемы никак разрулить не могли. Наконец-то откинулся самодур Мао, но что теперь делать? Как «разыграть китайскую карту»? В дружественном нам Ливане гражданская война, в Бейруте громят американское посольство, — кого поддержать, кому слать оружие? Чертов Садат разорвал экономические отношения с СССР, Египет, в который мы столько лет вливали деньги и вооружали, отвернулся от нас и заискивает перед США, — сука продажная! А тут еще Леонид Ильич по старческому маразму решил, что его военные заслуги перед странной настолько огромны, что теперь любимая родина должна отблагодарить его как минимум маршальской звездой… Одним словом, Стране Советов было не до горестей Красного. Но жители города, в общем-то, не роптали, понимая, что родина про них не забыла, просто в данный момент времени правительство занято куда более важными задачами, чем нехватка колбасы и хлеба в отдельно взятом зауральском городишке, и как только оно (правительство) освободится, в Красном наступит век изобилия. Вон по телеку же поет Алла Пугачева свое смешное Арлекино, улыбчивый Юра Николаев появился с веселой программой «Утренняя почта», куда можно отослать письмо с заявкой на песню (спасибо мудрой Партии за новое развлечение!), кино показывают про баню и водку с богатыми закусками под Новый год, да и в целом все там у них празднично и сытно, стало быть, ничего страшного не происходит. Только историк Семыгин был уверен, что никакого изобилия больше не случиться, и что этого изобилия в принципе быть не может, потому что национальные запасы золота переплавляют на звезды героев для Леонида Ильича. Но это же Семыгин, он всю жизнь ересь несет, привык народ уже к нему, хотя особист Червякин взял уже историка-диссидента на карандаш.

     В очередной раз, приняв у себя в поликлинике капитана Червякина, а случилось это в середине июля, Антон Павлович остро почувствовал необходимость отдохнуть от действительности, с ее онкологией, мутациями, радиационными нормами и надзором Особого Отдела. Червякин вызывал у Антона Павловича чувство брезгливости и отвращение, словно майор и не человек был вовсе, но облаченная в военную форму рептилия, а общение с ним всегда действовало на доктора Чеха угнетающе. Закрыв за особистом дверь, Антон Павлович решил, что пора собраться с друзьями за партией в преферанс, пообщаться душевно, а может и выпить чуть больше, чем он обычно себе позволял — развеяться, одним словом. Да и не собирались уже давно, в последний раз два года назад у Аркадия Юрьевича на дне рождения, но затем семья историка Семыгина переместилась в мир иной, стало не до увеселительных мероприятий, а позже — работа, работа, работа… Так два года и пролетело.

     На предложение встретиться Аркадий Юрьевич и Кондрат Олегович согласились охотно, и на следующий день после работы доктор Чех отправился в Клуб, прихватив литр своей настойки. Звал доктор Чех и военврача Гуридзе, но тот отказался. Гиви Георгиевич, которого все знали, как человека неугомонного и фонтанирующего весельем, в последнее время выглядел неважно, — он похудел, осунулся, замкнулся. Еще год назад он мог покинуть Красный, потому что армия вдвое сократила свою численность в городе, отправив на «большую землю» подразделения строительных войск и ученых. Уже два года военные ничего не взрывали и дорог в тайге не прокладывали, видно правительство решило свернуть свою секретную ядерную программу, закамуфлированную под хозяйственную деятельность. Но военврач Гуридзе испросил у начальства и получил разрешение в городе остаться, потому что на тот момент уже год как состоял в гражданском браке с Инной Марковной, подругой покойной жены Антона Павловича Алевтины, и вскорости собирался этот брак узаконить, а затем уже покинуть город вместе с женой. Их отношения складывались вполне благополучно, но три месяца назад у Инны обнаружился рак. Женщина и раньше испытывал боли в груди, но не придавала им значения, а когда боль стала нестерпимой, выяснилось, что лечить Инну Марковну, скорее всего, уже поздно, потому что поразил женщину страшный недуг под названием рак груди. Но военврач Гуридзе на операции все равно настоял, и под его пристальным наблюдением хирург Ванько удалил женщине левую грудь. Операция прошла нормально, но оставалось неясно, принесла она пользу или нет, — пациентке не становилось ни лучше, ни хуже, и Гиви Георгиевич проводил возле койки жены все свободное время, все больше мрачнел и отчуждался. Не до развлечений было военврачу, одним словом.