Я трахаюсь с Владиком, когда он не спит. Он такой крупный красивый самец, у него такой какой-то орлиный нос после неоднократной слепоты выработался, вроде бы он не похудел, нет. Просто как-то стал построже, как-то отстрадался, что-ли, красоте его это пошло на пользу. Да, Владик совершенный самец, какие у него красивые ножки немецкие, плечики куриные, грудная клетка костлявая, как это у него всё в гармонии, пропорции какие у него хорошие, и голова всё украшает. Пожалуй, большевата голова, но было бы меньше — и уже было бы мелочно. Благородные черты лица всё умягчают, примиряют меня с ним, как он ко мне ползёт хорошо на диван, сверху как туча синяя надвигается, возбуждённый, трепещущий, бритый наголо, весь-весь обнажённый без занавесочек романтических всяких, без барочных кудрей и украшательств, смелый и честный, какой есть — такой есть, скрывать нечего. И вот я смотрю на него, слышу его голосок приказывающий… У меня уже сменилась частота дыхания на другой регистр, кошачий какой-то, расплавленный. Но вдруг что-то не то лезет мне в голову.

Социальные моменты всякие лезут. Этот лентяй, разгильдяй, нищенка, несостоявшийся мудак, у которого если я склёвываю крошку с руки, так это я склёвываю крошки, принесённые в его дом его мамой и братом трудящимся и милосердным! Владик типа кот лентяй некастрированный, вальяжный, покоривший и обольстивший всех своей важностью и красотой. И вот к нему кошечка приходит потрахаться, и котик ведёт кошечку к своей миске, гордый и смелый, проявляющий благородство и рыцарство — на милая, поешь, мур-мур, видишь, как я галантен и нежен к тебе — да-да, вон ту рыбку, видишь ли, мне её выдают по выходным, а я с тобой, так и быть, поделюсь.

Тьфу, а не мысли в голову мне лезут в самый неподходящий момент…

Саммит в Питере на мой вкус прошёл слишком тихо. На подъезде к городу, где-то в районе Сиверской, в небе вертелся прекрасный военный самолёт. Он аки птица крутился и так и сяк со страшным рёвом, будто красовался перед электричкой с дачниками. Мне позвонил революционер Богданов и предложил посмотреть на антиглобалистов. Их нигде на Невском не было видно. Вдруг из дворика, где сейчас филиал Британского совета, вышел Тони Блеер. Мне понравилось, что не было никакого ажиотажа, никаких быков-телохранителей. Лишь когда, помахав ручкой нашему народу, он стал влезать в свою чооорную машину, тогда вот два изящных, даже мелких молодых человека из его свиты приняли позы охранников — типа слегка отклячили задницы и растопырили локти у зада машины. В-общем, если что — они наверно прыгают быстрее пуль. Антиглобалистов загнали на стадион имени Кирова, как во времена Пиночета было принято. Ужасно неприлично, на мой взгляд. Ну да антиглобалисты — это люди с особым вывихом в башке, часто вывих бежит впереди здравой идеи о судьбах планеты, но народ имеет право высказывать своё мнение наряду со своими правителями. Более того, на стадион к антиглобалистам никого не пускали! Это уж было настоящее нарушение свободы слова и собраний. Просто свинство со стороны хряков-ментов. Антиглобалисты вынуждены были пребывать в изоляции и антиглобалистски вести себя друг перед другом. Бред ужасный. Вот я антиглобалистка, и к антиглобалистам слиться в экстазе мне не позволяют! Ментов было у стадиона больше чем антиглобалистов раз в 10, может — в 50. Полное разочарование. У входа собралось нас уже человек 10 — тех, кто антипоглобалистничать захотел. Мне понравился один чувак — у него под футболкой были намотаны провода, шланги, железки какие-то. Я даже стала остерегаться, что это антиглобалист-шахид. Или провокатор-глобалист. Хрен разберёшь. Там, в политике, всё амбивалентно. На любую акцию придумана провокация. Так что любая акция уже на руку противоположной стороне своими провокациями, и уже любое высказывание в нашем мире как-бы получает наколпачник с раздвоенным полюсом, и уже теряет свой чёткий смысл, так как тут же противоположная сторона нацепляет намордник, очерняет и подрисовывает типа усики. И вот этот чудачок сказал, что это на нём медицинское оборудование от какой-то болезни. Врёт, клоун сраный. Я его в других местах видела без проводков. На Невском потом поговорили с подростками у кинотеатра Родина. Они ничего не знают, раскрасили морды в чёрный траур а ля готика, утыкались пирсингами. Они даже не знают, что такое антиглобализм. Народ распластан в попсовом умилённом отупении и ни о чём не хочет думать. Хотя наверно так всегда было.

Я дала Владу деньги, чтобы он мне купил самый лучший и самый дешёвый велосипед. Влад раз сто мне позвонил на мобилу, сообщая, что вот есть зелёный красивый, но не складной, потом — что складной типа аиста, но китайский и хлипкий. Наконец он радостно сообщил, что нашёл именно то, что мне нужно. Потом он долго ехал через весь город на моём дамском, без рамы велосипеде, потом доехал. Я села на велосипед чуть ли не впервые в жизни, я вспомнила, как меня где-то мимолётно учили, что справа педаль должна быть сверху, чтобы толчковой ногой отталкиваться. Я сделала победный круг на школьном стадионе, где до этого пыталась бегать, чтобы сгонять жир.

Меня изумляла память тела. Я бегала день ото дня всё лучше и лучше. Также и с велосипедом, я ездила всё лучше и лучше. С изумлением я узнавала, что велосипеду по фигу дыры, он нормально взгромождался на паребрики и спрыгивал с них слегка, как с трамплина. Я с изумлением видела коллег по колёсам. Это были мамаши с колясками и старушка на инвалидной коляске, которую катала весёлая девушка лет пятнадцати. Только в пятнадцать лет не очень красивые, но нацеленные на добро и счастье девушки так умеют любить своих больных бабушек. Бабушка была приятная, недавно парализованная, недавно обезножившая, но с такой прекрасной внучкой нацеленная на позитив, девочка катала бабушку тем же маршрутом, что и я катала себя, мы наматывали круги в одном направлении — по подводника Кузмина, потом по Счастливой, я быстрее — они медленнее, но нас объединяло общее знание подводных камней — там ямка, тут лужа жуткая, которую лучше объехать, там будет трясти, а здесь вообще лучше проехать по дворам.

Второй мой маршрут был познавательным, я решила уехать как можно дальше на юго-запад, по Дачному проспекту и за него, до залива. Меня так тревожили эти чайки в небе, которые ежедневно по вечерам, красиво крича, летели в небе косяками в сторону залива. Где ты залив, хочу увидеть тебя! И я направилась по маршруту вечерних чаек.

Всё время приходилось переходить дороги, я через дорогу вела велосипед, я неуверенно себя чувствовала. Навстречу мне било огненное солнце, дымные дома сменяли друг друга, всюду шла стройка, всюду поражали гигантские супермаркеты и полное отсутствие домов культуры, люди новой цивилизации должны были бесконечно жрать и обустраивать свои цементные норы всякими слоями и прокладками, линолеумами, утеплителями, обоями и плитками. Юго-запад был ещё тот райончик, метро было далеко, и каждое человечье существо, измученное зависимостью от маршруток и автобусов до метро, норовило купить машину. Я видела за рулём усталых тёток, девушек и дедков, особенно меня изумил дряхлый-дряхлый дед, ехавший мне навстречу по тротуару подле длинного дома на старой машине типа латанная-перелатанная «Победа». Красиво алели гроздья рябины на деревьях, выросших возле домов. Деревьев могло бы, и должно бы было быть и больше, в связи с катастрофическим количеством машин в этих местах. Там, где был залив, была какая-то насыпь и что-то промышленное за длинным забором. Залив увидеть так и не довелось. Вечно эти люди-мрази портят себе и таким эстетам, как я, жизнь, лишая болезненно самого желанного и красивого. Я так жаждала увидеть серый металлический залив под закатным белым солнцем в этот день!

В третий раз я разработала ещё маршрут. Я добралась до парка Александрино. Там были отличные дорожки гравиевые, по ним нужно было сильнее жать на педали, трение сопротивлялось. Я мотала круги мимо мамаш и папаш с колясками, почему-то много было приличных папаш, выгуливающих своих младенцев по парку, много было пожилых дам и старушек, гуляющих в основном парами и стайками, поддерживающими своё здоровье. Старые мужчины сидели на двух скамьях со столом в углу парка и дулись в разные игры, мне показалось, что в шахматы, домино и карты. Я набрала скорость и пронеслась мимо них, они на меня посмотрели. Потом я ещё раза четыре пронеслась мимо них со всё большей скоростью, они крякали, видя меня, у одного чуть ли кепку не сдуло. Я подумала, что скоро у них будет для меня кличка «Гуля — ветерок». Типа: «Вот, Гулька-ветерок промчалась». Пару раз я чуть не намотала на колёса беспечных, собирающих корм белок. Белки были тут совсем распущенные, не боявшиеся людей. Кой-где они ели с рук людей орешки, особенно любили кормить белок пожилые четы, или одинокие мужчины и женщины.