Людей на Шпалерке хотели объегорить. Летом устроили собрание жильцов, чтобы они подмахнули свои подписи по решением ЖКХ сносить дома. Народ вдруг опомнился, пришли все-все жильцы. Мохнорылые дельцы московские, которые хотели на фук развести жильцов, удивились. Но всё равно решили народишко глупый обмануть. Микрофон не давали народу, несколько часов несли всякую лживую хрень, чтобы народ обмануть, и чтобы потом оптом поставить подписи на снос. Вечно спящий Владик зашёл случайно, его кто-то из жильцов позвал, за руку привёл. Влад пять минут послушал словесный понос, который несли инвесторы. Врать ведь легко — надо говорить слащаво, кругло, вставлять термины и воспевать закон и благо. Влад это сразу просёк и пошёл напролом в своей военной форме к микрофону. Его пытались не пускать, а он как бизон шёл и шёл, как такому бритому под ноль, рослому и страшному, с папиломами на ушах, отказать можно! Чиновнички испугались. Влад выхватил у жирного нежного инвестора микрофон из его заплывшей жиром нерусской руки в золотых перстнях, он гаркнул в микрофон: «А вы тут не крутите. Говорите немедленно и прямо: когда расселение? Сколько даёте за метр? Или где будете давать квартиры!». Инвесторы закрутились в пляске лжи, так как именно на эти вопросы отвечать не хотели, именно тут то и была их нажива — людей опустить, отобрать бесплатно и в полцены, а кой кого вообще со свету сжить, чтоб денег не дать. «И как там конституционное право на сохранность и доступ к культурным ценностям? А!», — строго добавил Влад.

Инвесторы тут вообще заверещали. Владик сказал: «Если вы сейчас на вопросы не ответите, так нечего людям и мозги парить!». «Ну, мы в таком тоне разговаривать с вами не будем!», — заюлили лживые нелюди. «Да, кстати, — сказал Владик напоследок, когда уже целая орава пыталась вырвать из рук его микрофон. — Если вы людей обманете, начнёте выселять кого, так тут дворы отлично простреливаются. Мы тут каждый поворот и нишу знаем. Из пулемёта тут отлично стрелять будет! И люки у нас тут большие, трупы легко туда заталкиваются. И вообще, сколько вы квартир хотите расселять? 248? Ну, так с каждой по 200 рублей, на киллера хватит. Адреса ваши найти несложно, базы данных в метро продают на каждом шагу».

Поднялся страшный скандал, собрание закончили, не собрав подписей, московские жиртресты быстро куда-то утекли. Жильцы минут пять сидели в мёртвой тишине и отупении. Когда собрание начиналось, все эмоционально и неконкретно кричали, а тут, когда на конкретные вопросы были получены конкретные ответы в виде исчезновения и испарения в воздух, тут народ как-то ошалел и призадумался. Потом все стали подходить к Владу и жать ему руку.

— Спасибо, товарищ скинхед. Вы нас спасли! — так говорили они Владу.

Вчера, в часу седьмом, зашла я на Чернышевскую. Нам с сыном Юрой надо было кой-куда зайти по делам, визы сделать. Неожиданно на меня что-то ужасное навалилось, внезапное расслабление желудка и кишечника, мистическое и столь могучее, что пришлось воспользоваться услугами биотуалета. Сейчас вместо фундаментальных домиков — туалетов с разветвлённой системой унитазов делают хлипкую, неприличную, звуко — и газопроницаемую кабинку биотуалета. Я еле выждала очередь из 5 человек, подпрыгивая и извиваясь, отдала свою сумку сыну и вошла в кабинку. И так-то биотуалет — ужасная вещь, какая-то бадья пластиковая с кошмарной жидкостью колеблется, сесть на неё нельзя, надо ногами встать, а встаёшь — и упираешься головой в потолок, сгибаешься — и вообще не видишь, куда ты и что делаешь, если попадёшь в бадью — тебя оттуда обдаёт ответной волной, если промахнёшься — вообще можешь стенку туалета уделать.

В-общем, меня взорвало так, что аж все стены были уделаны и началась страшная вонь. Тётенька кассирша за тонкой перегородкой, бесчеловечно расположенная между двумя отсеками биотуалетов, вся зашуршала и стала опрыскиваться струями из освежителя воздуха. Ужасная у неё работа!

Но, блин, в кабинке не оказалось бумаги! Пришлось пожертвовать перчатками. Я долго ими утиралась и пыталась утереть стены, потом вышла из насквозь осквернённой кабинки, которой уже после меня пользоваться никто не мог. Я сказала Юре: «Быстро, быстро бежим отсюда, пока кассирша биотуалетная не вышла и не узнала, какой вред её предприятию я нанесла. А то она нас просто убьёт!». Мы резво убежали.

За углом Юра мне сказал:

— Когда ты вошла в кабинку, в этот самый миг, откуда ни возьмись, из-за угла появилась целая процессия высокопоставленных чиновников. Они важно осматривали дома вокруг, и глава свиты сказала: «Что это за уродливая громадина стоит тут!», — и указала в мою сторону. Я сначала подумал, что это она про меня. Потом понял, что дом старинный им не нравится, и его они хотят снести. Но тут ты стала так громко пердеть и вонять, что делегация с подозрением посмотрела на кабинки биотуалета, возле которых остановилась, и тут ты такой громкий звук издала, что все быстро ушли и забыли обсуждать дальше свои планы. Возможно, мама, ты спасла от сноса старинный дом!

Мы с Юрой едем в Финляндию. Мы едем на красивом автобусе как раз мимо дома Владика. Владик мне звонит на мобилу как раз в этот миг:

— Ты где?

— Да я в Финляндию еду, как раз мимо твоего дома!

— К финикам? Ах ты, как всё просто теперь стало! Не то, что раньше!

Я слышу особые интонации в голосе Влада. Я чувствую всеми фибрами души своей, как Влад завидует. Гражданин мира, блин, который теперь по своей ксиве даже до Москвы доехать не может.

На границе на фонарях сидят три чайки и один баклан. Они орут, жадно всматриваются в выезжающих за границу, вырывают булку чуть ли не из рук. Мне показалось, что вот оно — явное переселение душ. В этих трёх чаек переселились души трёх умерших интердевочек. Эти чайки хорошенькие, очень хищно жадные, готовые прямо изо рта у вас прокорм себе вырвать. Белёсый крупный баклан с хитрыми и жадными, чуть печальными глазами — это явно бывший фарцовщик, которого на том свете снизили в должности и воплотили в баклана, но зато и бонус — летай за границу туда-сюда, свобода полная, и вот он смотрит так печально, что как вот раньше нужно было надрываться, чтоб в Финляндию попасть и ихние товары покупать, их продукты кушать. А теперь — так всё просто. Мотайся туда сюда. Не дожил, бля, до свободы то…

От журнала послали в Москву. Зашла на Винзавод, посмотреть, что там с искусством современным делается.

Я обошла весь Винзавод за 5 минут. Убогое зрелище. В одной галерее какие-то старые киноплакаты, очень милые, но очень мало, штук 7. Зрение насытилось ими за 2 минуты. Если б их было 77 штук — то это была б вкусная полезная выставка. В соседнем отсеке на стенах висели какие-то скучные, считываемые за сотую долю секунды хари негров и нацменов. Просто хари без выражения. Типа стильно. Ничего стильного, скучно.

Далее были в белой комнате штук 20 больших цветных размазанок. Фотограф внёс величайший вклад в искусство — он снял танцующих так, чтоб в кадре вышли размазанные пятна. Ну и что? Это не было красивым, завораживающим. Любой фотограф делает такие снимки, вглядывается в случайную размазню, вроде как красиво. Потом плюёт, никакого смысла и красоты в этом нет, ничто не будоражит мысль. Гавно.

Далее была выставка социального репортажа величайшего фотохудожника. Он типа снял сценки из утреннего ночного бара. Ничего не запомнила, так как скучные фотки. Ну, колоритные негритосихи падшие, спившиеся, загулявшие на ночь одинокие ****ищи и стрёмные чудики. Просто рожи, без взаимодействий, психологии, символики предметов. Ни одна извилина не шевелится ни у фотографа, ни у зрителя.

Потом была галерея Гельмана. Звучное яркое имя. Выставка — лилипутское гавно. Прости меня Гельман. Я знала одного шизофреника, вот он был склонен делать такие микроскопические рисунки, предельно аккуратные. Рисующие школьники рисуют такую хренашку в своих клетчатых тетрадочках, предельно аккуратненько так. Лепят из пластилинчика. Ничего креативного, ни одной штучки, запавшей и душу, пробудившей сознание. Ничего не запомнила — какие-то крошечные хренашки, дешёвые вялые поделки учеников с уроков труда в школе. Шизофрения. Запомнила сточенные цветные карандаши с красивыми спиралями-стружками в баночке. Но, блин, чего оно такое в натуральную величину? Если б были карандашища типа как колья, сточенные такими стружками-кудрями, вот это б вставляло. А так, ээх… Где искусство, мастерство, искусственность, отличающие мастера от фломастера?