Слышали мы этот «перестроечный» шлягер. Слышали во всяком исполнении - ив сольном, и в хоровом. Слышим и сегодня с кремлевского властного насеста: тормозом-де медведевской (лучше - медвежьей) модернизации является русский народ. Вот только как быть с движением рационализаторов и изобретателей, которое приняло в СССР поистине массовый размах? Напрашивается здесь и такой вопрос: ну а при капитализме - есть ли у «передового класса» мотивация к инновациям при капитализме? По-видимому, тем более нет, поскольку любая инновация ведет здесь к сокращению рынка труда. Доказательство тому - движение луддитов в Англии, подлинный смысл которого Маркс и Энгельс по свойственной им политической слепоте, конечно же, так и не поняли.

Но если все это так, то возникает третий и последний вопрос: а в самом ли деле «передовой класс» является передовым? Не является ли он, напротив, классом реакционным, поскольку, не имея мотивации к инновациям, бревном торчит на пути научно-технического прогресса? И не приспела ли пора вообще отправить социологическую теорию марксизма на историческую свалку? Ведь радениями Хайека, Мизеса и «примкнувшего к ним Ореховского» доказано как дважды два четыре, что основное противоречие капитализма, которое Маркс квалифицировал как противоречие между трудом и капиталом, в сущности своей есть противоречие между буржуазией как субъектом инновационного развития и пролетариатом как субъектом застоя, между носителями двух альтернативных идеологий - идеологии социального прогресса, представленной буржуазией, и идеологии социального регресса, представленной пролетариатом. Именно в этом, а вовсе не в отношениях собственности, нужно искать и корни классовой борьбы. В преддверии грядущей тотальной компьютеризации производственных процессов, которая, по прогнозу директора российского Института проблем глобализации М.Г. Делягина, сделает излишним большинство работоспособного населения, такое переосмысление теории классов и классовой борьбы весьма своевременно и продуктивно. Если не в теоретическом отношении, то в плане идеологического обеспечения текущей политической практики. Браво, профессор, воистину наука становится непосредственной производительной силой! Мне скажут, что Ореховский всего этого не говорит. А зачем говорить? Есть посылки, а уж заключение из этих посылок читатель как-нибудь сделает и сам. На то ему и логика дадена.

Перейдем к «гипотезе». Собственно, «гипотетического» в ней почти что ничего. Ясно ведь как Божий день, что любая инновация в экономике влечет за собой существенное изменение в содержании производства, а это, в свою очередь, не может не вести к изменению его формы, системы взаимосвязей между субъектами производства, а следовательно, так или иначе и к «перераспределению власти». Так что «гипотетическим» в гипотезе Ореховского является разве что то, что именно это «перераспределение власти» и является тормозом любой экономической реформы. Однако так ли это? И если так, то каковы механизмы этого торможения?

Последуем за автором статьи, который справедливо указывает на то, что начинать надо с четкого определения вводимых понятий. Итак, что такое власть? В согласии с М. Вебером, автор под властью понимает «отношения господства-подчинения между людьми». Под политикой, соответственно, -«деятельность по перераспределению власти в рассматриваемом социуме». Однако этого, по его мнению, недостаточно. Необходим критерий, с помощью которого можно было бы отличить политическую деятельность от всякой другой. Таковым, по его мнению, является критерий, предложенный немецким политологом К. Шмиттом, относившим к политической деятельности деятельность, основанную на различении «друга и врага». Само же понятие «друга и врага» предполагает, по Шмитту, такую степень отчужденности, что возможные конфликты между ними «не могут быть разрешены ни предпринятым заранее установлением всеобщих норм, ни приговором «непричастного» и потому «беспристрастного» третьего».

Но если политическая деятельность - это «деятельность по распределению власти», то совершенно непонятно, зачем потребовался еще какой-то дополнительный критерий для ее спецификации. Если политическая деятельность предполагает такую степень отчужденности между субъектами политического процесса, которая исключает возможность установления каких бы то ни было «всеобщих норм», то такая деятельность в принципе невозможна. Даже война как крайнее средство разрешения противоречий между политическими субъектами имеет определенные правила, зафиксированные в актах международного права. И потом: что это за «невыводимый» критерий политической деятельности, основанный «на различении друга и врага»? Почему он «невыводимый»? Ведь для того, чтобы отличить друга от врага, в свою очередь, нужен критерий их отличия -друзьями и врагами не становятся без всяких на то оснований. Наконец, если один человек увел у другого любимую жену, ясно, что их отношения будут строиться на «критерии различения друга и врага». Значит ли это, что эти отношения будут носить политический характер? А возможный мордобой, учиненный ими, следует ли отнести к сфере политической деятельности? Да понимают ли эти господа, что они говорят и что пишут?

Веберовское определение власти восходит к Римскому праву. Рим стал империей (от латинского imperium - властвование, владычество, господство) лишь после того, как завоевал другие страны и народы. Отношения между ним и этими странами строились по принципу «господства-подчинения»: метрополия - колонии разного статуса; имперский (властвующий) римский народ - подвластные ему другие народы, не являвшиеся римскими гражданами. Эта римская практика нашла отражение в римском правосознании, была воспринята западноевропейской традицией и экстраполирована на любую власть. Но, например, в христианстве власть рассматривается не как подчинение и господство, а как служение. Ибо ведь и «Сын Человеческий не для того пришел, чтобы Ему служили, но чтобы служить и отдать душу Свою для искупления многих» (Лк., 10, 45). Церковная власть - это именно служение, а не властвование. Пастырь служит пастве, а не подчиняет ее или властвует над нею. То же - царская власть. «Государева служба» - это не служба государю, а служба государя, и служить государю значит служить не государю лично, а государству, значит отправлять государственную службу: «Итак, слушайте, цари, и разумейте. от Господа вам дана держава и сила от Всевышнего, Который исследует ваши дела и испытывает намерения... Царь разумный - благосостояние народа». Если следовать логике Вебера и автора статьи, подучается, что народ как «источник власти» формирует эту власть, дабы она господствовала над ним. Откуда, спрашивается, у народа такой мазохизм? Если власть - это «отношение господства-подчинения», а демократия в ее изначальном смысле - прямое народовластие, то над кем господствовали античные афиняне?

Полис по-древнегречески - город, полития - управление городом (администрация), демократия - власть народа, т. е. народное городское самоуправление. Так декретирует этимология. Если исходить из ее предписаний, то политика - это деятельность по управлению государством, а государственная власть - органы этого управления. Конечно, к этимологии необходимо подходить с известной мерой осторожности, ибо слова имеют обыкновение менять свое значение в процессе исторического развития. Но и игнорировать этимологию нельзя, ибо слово, обозначившее то или иное явление, несомненно, отражает какие-то существенные признаки данного явления. К тому же и политическая практика не вписывается в формулу власти Вебера. Да, чиновники сплошь и рядом рассматривают свои отношения с народом в духе веберовской формулы «господства-подчинения». Но чиновников нужно ставить на место, а не освящать их нелепые притязания именем науки. Так что совершенно напрасно Ореховский подымает заздравный кубок за западных учителей своих.

Постулировав «невыводимость» шмиттовского политического критерия («различение друга и врага»), автор, как и следовало ожидать, в нарушение этого своего постулата тутже начинает искать критерий уже для различения «друга и врага». И находит его «в лояльности к определенным ценностям, вокруг которых происходит объединение противостоящих социальных групп». Критерий, прямо скажем, пустячный, ибо для одной «социальной группы» ценность могут представлять блондинки, а для другой, ей противостоящей, брюнетки, для первой ценностью будет либерализм, для второй - «севрюжина с хреном» (Салтыков-Щедрин). Если же учесть, что политика в силу этого, счастливо найденного автором критерия из деятельности «по перераспределению власти» трансформируется у него в деятельность «по утверждению определенных ценностей», то оная деятельность начинает сильно смахивать на противостояние «остроконечных» и «тупоконечных» граждан Лилипутии. В лучшем случае политическая деятельность сводится к «идеологической работе», ибо идеология - это и есть система взглядов, аккумулирующая ценности социальных групп.