Механизм начинает изнашиваться. Вы должны следить за собой. Возьмите краткосрочный отпуск на Рождество и поезжайте в какое-нибудь уютное местечко. Есть какое-нибудь уютное местечко, куда бы вы могли поехать, как вы полагаете?
— Да, у меня множество таких местечек, — ответила тетя Бетти, повертев рукой.
— Счастливый человек, — улыбнулся доктор. — На свете так мало людей, просто единицы, у которых на свете множество разных местечек.а
Один
— Но, любезный мой Монсен, где это вы взяли такого? — спросил Йоханнессен.
Он использовал небольшой перерыв, чтобы пойти по делу, и встретил часового мастера Монсена, одетого в желтый дождевик и с большой овчаркой на поводке.
— Как по-вашему? — спросил Монсен. — Я — болван?
— Какая огромная собака! — ответил Йоханнессен.
— Это — самый большой пес, какого я только видел, — сказал Монсен. — Его зовут Один и он будет караулить мою лавку.
Один понял, что речь идет о нем, и завилял хвостом.
— Он вас слушается? — спросил Йоханнессен.
— Слушается? Один? Он слушается меня с первого слова, добр и ласков с самого первого дня, когда появился у меня в доме. Он понимает, кто умеет обращаться с овчарками, инстинктивно понимает. Удивительно, до чего умны такие собаки!
Монсен и Один ходили на прогулку каждый день, вернее, Монсен ехал на велосипеде, а Один бежал рядом. Чаще всего они выбирали плоскую дорогу вдоль озера, но случалось также, что Монсен, согнувшись над рулем, топтался на холме, где жили Хауге. Он проезжал мимо старого красного дома в Уре и исчезал на косогоре. Немного погодя он также лихо съезжал вниз, а рядом с ним длинными красивыми прыжками, высунув язык, мчался Один. «Вот человек со своей собакой, — думал Монсен. — Говорят же, что собака обычно похожа на своего хозяина, не так ли? Один — замечательный пес, а хозяин его — настоящий мужчина!»
Нильс видел их иногда из окна своей комнаты — и когда они устремлялись наверх, на вершину холма, и когда снова спускались под гору. Да-да! Пожалуйста! Нильс, разумеется, никогда больше не станет беспокоить господина Монсена своими визитами!
В непогоду заняться было почти нечем. В горы не пойдешь, а это почти единственное настоящее развлечение в таком месте, как Ура. Дорога вдоль фьорда тянется на запад и на восток у подножья крутой горы, а там и делать-то вроде нечего. Пристанционный городок: лавки, газетный киоск, пекарни, помещение для собраний, библиотека, молельня — ну что может отвлечь и развеселить человека, которому кажется, что все оборачиваются ему вслед и шепчутся за его спиной о краже часов.
Но высоко-высоко раскинулись горы с горными пустошами и болотами. Воздух там дивный! А какой открывается оттуда вид! Пока не выпал снег, на прогулку в горы вместе с Нильсом отправлялся отец. Ну а когда выпал снег, стало хуже. У отца болело колено, не очень, правда, сильно, но вполне достаточно, чтобы длительная прогулка была ему не по силам.
Вот так и получилось, что Нильс большей частью ходил один. И это ему нравилось больше всего, так он по-настоящему ощущал себя несчастным, подозреваемым, злым.
Когда он ходил на прогулку или ложился вечером спать, им овладевала мечта, которой он наслаждался. О том, что он скажет Монсену, когда вырастет и разбогатеет. Мечты были разные; в некоторых он становился только знаменит, а в других — богат и знаменит. То он, Нильс Хауге, был генеральным директором крупной фабрики, но Монсен даже не подозревал об этом, пока не очутился со шляпой в руке на пороге его кабинета; за ним послали, чтобы установить часы в помещениях фирмы.
«Неужели это Вы, а, ну да, кажется, Монсен?! — скажет он. — Монсен, да, я припоминаю. К сожалению, нет, вашими услугами мы воспользоваться не можем».
То он возвращается в Уру знаменитостью и проходит прямо в школу, где еще преподает его старый учитель. Старец с седыми волосами не сразу узнает его, когда однажды, во время урока, открывается дверь и на пороге предстает он, знаменитый Нильс Хауге. И пока дети таращат глаза, Нильс достает из кармана платиновые часы и передает их своему старому учителю в знак благодарности и как привет с той далекой поры, когда его невинно заподозрили в краже часов и все были против него, за исключением учителя, который понимал его и верил ему.
Мечты Нильса становились все прекрасней и радужней. Иногда Монсен ничего не подозревал о Нильсе и его судьбе, пока тот, здрав и невредим, не являлся к нему в лавку и не бросал на Монсена ледяной, полный презрения взгляд, меж тем как на дороге застыл в ожидании его огромный новый автомобиль. Иногда вся Норвегия, в том числе и Монсен, знали, кто такой Нильс, потому что о нем так много писали в газетах с того самого дня, как он впервые завоевал свое первое место среди юниоров[82], с того самого дня, как он получил орден Св. Улава[83], или с того дня, когда ему присудили Нобелевскую премию по химии.
Эти мечты так увлекали Нильса, что он уже не испытывал потребности в чьем-либо обществе — один, лежа на спине, он полностью предавался картинам прекрасного будущего.
Монсен же сидел в своей квартире с Йоханнессеном и Одином; чувствуя себя по-настоящему уютно, Йоханнессен играл сам с собой в шахматы, а Монсен читал полученную из города книгу об овчарках. Иногда, когда попадалось что-либо исключительно интересное, он читал Йоханнессену вслух. Йоханнессен лишь хмыкал. Он был целиком поглощен шахматами.
Монсен добрался до главы, где было написано о том, какого вида бывают настоящие и ложные овчарки. Ну, это самое интересное! Псы, которых он видел до сих пор, не отличались особо высоким ростом, ни один из них не был таким крупным, как Один. Монсен поплелся к письменному столу, отыскал сантиметр и принялся измерять Одина со всех сторон.
Монсен снова принялся за чтение.
— Пустая книга! — произнес он вслух.
— Вы что-то сказали? — спросил Йоханнессен.
— Я сказал: «Пустая книга!» — ответил Монсен. — Тут написано, что овчарка не должна быть слишком крупной! Это, разумеется, написано каким-нибудь жеманным гением, которому требуется, чтобы ищейка охраняла его салон. Овчарка должна быть крупной!
— Конечно! — подтвердил Йоханнессен.
И еще лапы. Само собой, страшно важно, чтобы лапы стояли правильно, это всем понятно. Если собаку, до того как она выросла, использовали в качестве ездовой, у нее на передних лапах могут быть вывернуты коленные суставы. Тогда она становится как бы колченогой.
Конечно, первый владелец именно так и поступил с Одином, потому что пес был колченогим. Не очень, но все-таки. Позор, как он обращался с Одином! «Это вовсе не вина Одина, что несведущие люди искалечили его!» — думал Монсен.
Хуже всего то, что и задние лапы овчарки были тоже не совсем прямые. Насколько он мог видеть, пятки были вывернуты. Скверная книга, случайные рисунки! А вообще-то еще не точно, что пятки у Одина вывернуты всегда, они просто время от времени так стоят.
— Ну, что еще там написано? — спросил Йоханнессен.
— Я убью его! — ответил Монсен.
— Кого? — спросил Йоханнессен. — Того, кто написал книгу?
— Нет, сперва пса, а потом того, кто продал мне этого калеку! — заявил Монсен. — По крайней мере, я возбуждаю против него дело — и он заберет свою дрянную ищейку обратно!
Монсен был взбешен. Как ловко обвели его вокруг пальца! Что толку в родословной собаки, если у нее все пороки, присущие простой беспородной животине!
Один подошел к хозяину, он видел, что Монсен расстроен. Монсен даже не заметил его, пока тот не положил морду ему на колено и не начал скрести когтями, чтобы привлечь внимание хозяина.
— Ты не виноват, Один! — сказал Монсен, погладив пса. — Но сделка должна быть расторгнута. Меня одурачили.
— Конечно, — подтвердил Йоханнессен. — Нельзя, чтобы нас одурачивали. Мы и живем-то для того, чтобы глядеть в оба — как бы нас не надули!