Дорога постепенно поднималась в гору. Наконец взору открылся находившийся между отвесными скалами причудливый храм царицы Хатасу, которая прославилась тем, что, еще будучи принцессой, выловила из нильских вод корзинку с новорожденным Моисеем и пропасть младенцу не дала.

Наконец, когда солнце застыло на небе раскаленной огненной сковородкой, ведомые экскурсоводом туристы оказались у входа в гробницу Тутанхамона. Ничего такого особенного — мрачная дыра в скале, уходящая полого вниз, рядом палатка сторожей-арабов да кучи выбранных из расчищенной галереи камней.

— Согласитесь, господа, трудно даже представить, что там, — экскурсовод ткнул пальцем куда-то себе под ноги и неожиданно криво улыбнулся, — находятся богатства, которым нет цены. — После чего вытер покрытый пылью лоб и приготовился вести туристское стадо назад в гостиницу, на кормление.

— А скажите-ка, почтеннейший, — сделав равнодушное лицо, месье Богарэ лениво посмотрел куда-то в скалистую даль, — столько добра, а охраняют его всего-то несколько арабов, неужели не страшно?

— Видите ли, месье, Говард Картер — очень ловкий человек, он долго изучал здешнюю жизнь и прекрасно знает, чего хочет. — Экскурсовод пожал тощими плечами и, глянув на серебряные карманные часы, заторопился: — Вперед, господа, сегодня в меню молодая гусятина, повар готовит ее божественно. — Как бы в завершение разговора он тронул месье Богарэ за рукав: — А от услуг английских военных он отказался, это я знаю наверняка.

Обед действительно был неплох: жаркое из серны, куропатки, речная рыба а ля-Капри, — и после отличного кофе с ликером бандиты поднялись в номер Язвы Господней.

— Будь я проклят, господа, если это не самое понтовое дело в моей жизни! — Богарэ начал издалека, и глаза его заблестели: — Я селезенкой рыжье чую и говорю вам: его там немерено.

В конце концов операцию по изъятию ценностей было решено провести нынешней ночью под видом похода в бордель, добытое надежно перепрятать и, на время затаившись, дать нанимателю знать, чтобы «шинковал капусту». А уж как оттащить отвернутое, пускай подсуетятся сам, не маленький.

За ужином месье Богарэ лихо крутил усы, смачно смеялся в ответ на сальные ремарки окружающих и, клятвенно пообещав не обойти вниманием изобретения двух великих людей — Кондома и Нагана, отчалил с друзьями навстречу ночным утехам.

Вечерний воздух напоминал собой влажный горячий компресс, с темной поверхности нильских вод слышались какие-то всплески. Когда, очутившись на западном берегу, негодяи двинулись к скалам, огромные южные звезды уже вовсю высыпали на низком фиолетовом небе. Луна была яркой — близилось полнолуние. Двигаясь в ее молочном свете среди тысячелетних развалин, штабс-капитан почему-то вспомнил чертовщину арабских сказок — а ну как сейчас ифрит какой прилетит?

Ни хрена — чуть впереди уверенно шагал месье Богарэ с хорошо обкуренной трубкой в зубах, слева ритмично звенели о древние камни подковы Хорька, и Хованский вдруг отчетливо понял, что в нынешней жизни места для чудес не осталось.

Наконец впереди высветилась темно-красная точка прогоревшего костра, походка негодяев сделалась, как им казалось самим, по-тигриному неслышной, и вскоре они уже могли рассмотреть бородатое лицо застывшего неподвижно у тлеющих углей араба в чалме.

— Месье, он ваш. — Богарэ медленно провел пальцами поперек своего горла, красноречиво посмотрев Хорьку в глаза, и тут же перевел взгляд на Хованского: — Ну а мы — в палатку.

Где-то далеко пронзительно закричала ночная птица тетис. Инстинктивно обернувшись, штабс-капитан вдруг заметил, как рука араба стремительно взметнулась к чалме. Раздался свист секущего ночной воздух железа, но прежде чем бородатая фигура успела вскочить на ноги, Хованский всадил финку сидящему точно в глаз — глубоко и твердо. Со стороны палатки послышался чмокающий звук разбиваемого черепа, на секунду показалось, будто раздавили кошку, и сразу же из-за полога появился месье Богарэ носовым платком он аккуратно вытирал кастет. В его руке вспыхнул фонарик, и когда желтое пятно света остановилось на лежащем неподвижно теле, Язва Господня неожиданно вспомнил Бога — о, мои дье — и, медленно опустившись на колени, уставился в искаженное смертью лицо Хорька.

Бритвенно-острый, похожий на серп, массивный метательный нож угодил тому точно в горло. Закрыв выкатившиеся глаза отднокорытника, Богарэ яростно хлопнул кулаком о ладонь:

— Похороним его позже, вперед, месье.

Было слышно, как сильным ударом ноги он своротил хлипкий досчатый щит, частично закрывавший проход, зашуршали под его подошвами мелкие камешки в галерее, и спускавшийся следом Хованский вдруг различил какой-то свист. Сразу же диким голосом закричал Язва Господня, раздались удары железа по живому, и в свете упавшего на землю фонарика штабс-капитан увидел, как Богарэ с бешеной силой вколачивает кастетом в стену гибкое, стремительно извивающееся тело.

— Мишель! — Хованский кинулся вперед, но ему никто не ответил. Подхватив внезапно обмякшее тело патрона за плечи, Семен Ильич вдруг понял, что держит в руках труп.

Осторожно разжав пальцы, он бережно опустил мертвеца на пол и, подобрав упавший фонарь, почувствовал противный холодок, разлившийся между лопаток.

У стены все еще слабо шевелила хвостом огромная оливково-черная гадина, длиной никак не менее четырех метров. Переведя взгляд на выгнувшегося дугой Богарэ, Хованский тяжело вздохнул: «Ах, патрон, патрон». Укус кобры пришелся тому прямо в лицо, однако Язва Господня был мужественным человеком и перед смертью нашел в себе силы превратить голову твари в мокрое место. Натурально в мокрое — штабс-капитан скользнул лучом по влажным потекам на скале и неожиданно придвинулся поближе: а это еще, черт возьми, что такое?

Мишель Богарэ бил кастетом с такой силой, что тысячелетние камни не выдержали и стена подалась, обнаружив в своей глубине наличие ниши. «Ну-ка». — Стараясь не наступать дохлой гадине на хвост, штабс-капитан легко расширил отверстие, затем внимательно прислушался к наружным звукам и наконец, направив в пролом луч фонаря, нащупал в толще стены небольшую, судя по весу, деревянную шкатулку. Открыть ее тем не менее не удалось — крышка просто рассыпалась под пальцами Хованского в труху. Посмотрев на содержимое ларца, он поморщился — похоже на чьи-то мощи, стоило только время терять и возиться со стеной. Однако присмотревшись, он заметил, что черные как смоль останки украшены перстнем с красным сверкальцем. Не колеблясь, он потянулся за ним. Раздался треск распавшейся в прах истлевшей человеческой плоти, и, повертев жуковину в лучах фонаря — серебряная вроде, — штабс-капитан, чтобы находку не потерять, насадил ее себе на палец, тут же о ней забыл и двинулся разбираться с Тутанхамоном.

Глава десятая

Месяц месор выдался удушливо жарким. В неподвижном воздухе не ощущалось ни ветерка, все вокруг покрывал серый слой пыли. Казалось, что светлые лики богов отвратились от земли египетской навсегда. Однако, как ни старалось солнце, жар его лучей под своды царского дворца в Фивах не проникал, и повелитель принимал старейшину врат храма Амона-Ра в прохладе своих любимых покоев.

Это было просторное двухэтажное помещение, на алебастровых стенах которого в ярких красках и золоте представала печальная история двадцатой династии — последней в эпоху Нового Царства. Давно прошли времена Рамзеса Великого, когда трепетали враги и строились новые храмы, былое могущество кануло в Лету. Государство теперь даже не могло сохранить посмертный покой вершителей истории своей.

У северной стены зала стояла малахитовая статуя бога-шакала Инпу, неподалеку от нее находился выполненный в виде усеченной пирамиды алтарь, а чуть поодаль, ближе к центру, блистала золотом роскошная мебель из черного дерева, инкрустированная слоновой костью и драгоценными камнями. Курились сладкие благовония из Аравии, мягко шелестело опахало из перьев птицы филис. Благодаря акустике слова фараона доносились, казалось, откуда-то сверху.