— Захар Иванович, я и забыл совсем, ведь я сегодня видел эту самую Маланью Тимофеевну! — воскликнул Митька. — Бегу этта я с ответом-то по двору и вижу, с заднего крыльца эта самая Маланья слезает, а с нею муж ейный. Я ее сейчас же признал.

— Худая такая, высокая, черноглазая?

— Да, да, она, я вам говорю. Мне на нее намеднись за ранней обедней наша Фиона указала. «Вот, — говорит, — воротынцевская Малашка, камардина ихнего барина супруга. Купчихой, — говорит, — таперича живет, а дочка у нее — барышня, и сын — тоже барин, чин на себе будет иметь, как ученье кончит».

— Так, так. А только Малашке эфтой самой хода прежде в дом не было, ну, а теперь барин сам, говорят, за нею посылает.

А Сергей Владимирович принес показать жене копию со своего письма к Воротынцеву и ответ последнего.

Пока она, читала и то, и другое, он с тревогой смотрел на нее, готовясь к неприятным возражениям, но при первых же ее словах понял, что препятствовать ему она не будет.

— Надо заняться этим юношей, — сказала она. — У него будут хорошее имя, большое состояние. Ты с ним говорил? Что это за личность? Какое впечатление он производит?

— Я не столько с ним говорил, сколько с Бутягиным. Юношу мне не хотелось затруднять для первого знакомства расспросами — уж он и без того был так смущен, что не знал, куда глаза девать. Он — грамотный, выучился читать и писать почти самоучкой. Но послушай, Милуша, если тебе неприятно возиться с ним, то его можно поместить…

— Нет, нет, ты обо мне не думай, пожалуйста! Дело вовсе не в том, что мне приятно и что неприятно, мы должны сделать для него все, что можем.

— И я то же самое думаю.

— Ну, да, да, я знаю, — продолжала она с живостью. — Ведь дело его может продлиться долго еще, может быть, несколько лет, и, раз уж он все знает и его сюда привезли, он должен жить у нас, нигде больше.

— Это была моя мысль, но я боялся сказать тебе это.

— Напрасно, напрасно! Я могу хотеть только то, что ты хочешь. Так ты говоришь, что он уж умеет читать и писать? Это хорошо. Надо поручить его мсье Вайяну… я уже говорила с ним, он согласен.

— Ты уже говорила с Вайяном? Но когда же ты успела? — вскричал в изумлении Сергей Владимирович.

— Сегодня после обеда, когда девочки брали урок музыки. Ведь я же знала, для чего ты поехал к Воротынцеву и на что ты должен был решиться в случае, если он не захочет последовать твоим советам. А он даже не принял тебя, и вот тут прямо пишет, чтобы ты поступал, как хочешь. Стало быть…

Муж со сверкающими восторгом и любовью глазами обнял ее.

— О, моя дорогая! Какое счастье, что мы так хорошо понимаем друг друга!

Она поцеловала его и тихо высвободилась из его объятий.

— Постой, дай договорить. Мсье Вайян согласен заняться воспитанием молодого человека.

— Милый старик!

— Да, он нас очень любит и на все готов для нас. И к тому же, ты знаешь, какой он восторженный и как страстно за все берется. Если бы ты слышал, с какою экзальтацией он толковал со мною о том, что «молодой человек должен быть на высоте своего положения», когда ему вернут имя и состояние!

— Если он привьет ему вкус к наукам и к искусствам и желание учиться, уж и это будет много, — заметил Ратморцев.

— Да, да, и я то же думаю, — поспешила согласиться Людмила Николаевна. — Надо, чтобы он у нас жил, не правда ли? Мы отдадим его на попечение Вайяна, а Вайян еще нужен девочкам. Мы вот как решили: надо поселить его с нашим старичком во флигеле, свободное от уроков время он будет проводить в доме, у детей. Обедать он будет с нами, когда никого нет, а когда гости — в детской. Мы не будем скрывать, что принимаем в нем участие, но и хвастать этим перед посторонними неловко. К тому же в первое время, пока мы его не отполируем… ведь он — совсем мужик! Манеры у него ужасные, да?

— Нет, душенька, ты ошибаешься: ни мужицкого, ни лакейского в нем ничего нет… но он и на барина не похож, — вымолвил Сергей Владимирович, вызывая в памяти образ незнакомца, который должен был играть такую роковую роль в их жизни.

— На что же он похож? — с досадой спросила Людмила Николаевна.

— Как тебе сказать?.. Такие фигуры встречаются в монастырях, между послушниками. Да вот ты сама увидишь, я не знаю, как тебе объяснить.

— Симпатичный он?

— Чрезвычайно, — не задумываясь ответил Сергей Владимирович.

— Ну, слава Богу! Можно, значит, надеяться, что у него и характер хороший?

— Характер? Да у него, я думаю, никакого еще нет характера, он во многих отношениях совсем еще ребенок должен быть. Бутягин говорит, что те люди, у которых он жил, очень его хвалят.

— Тем лучше, тем лучше! — воскликнула Людмила Николаевна порывисто, вся бледная и трепещущая от усилий подавить смятение, наполнявшее ей душу.

XVII

Марта обрадовалась Полиньке. Ей очень хотелось видеть ее, но в доме был такой переполох вследствие визита Ратморцева и изгнания француженки, что она не решилась беспокоить отца.

— Как это хорошо, что вы сами догадались приехать ко мне! — воскликнула она, обнимая приятельницу. — Папенька не совсем сегодня здоров, и петь в зале нам нельзя, но мы займемся музыкой здесь, наверху, а потом будем вместе читать и болтать. Вы мне поможете отогнать мрачные мысли, которые меня осаждают, — прибавила она, пытаясь скрыть тревогу под усмешкой.

Полинька поспешила сообщить ей, что мадемуазель Лекаж у них.

— Вам, стало быть, известно, что папенька отказал ей? Она рассердила его своим любопытством; он, кажется, застал ее подслушивающей у двери кабинета, наверное не знаю; она начала было мне жаловаться на папеньку и оправдываться, но я попросила ее оставить меня в покое. Это, может быть, бессердечно с моей стороны, но я очень рада, что ее у нас в доме больше не будет. — Марта была очень возбуждена и говорила с лихорадочною поспешностью. — В последнее время я видеть ее не могла равнодушно, она каждым своим словом, каждым движением раздражала меня.

— А она, кажется, надеется, что вы будете просить ее вернуться, — заметила Полинька.

— Нет, нет, этого не будет! Папенька приказал уложить все ее вещи и отослать их туда, куда она скажет. Он и видеть ее не хочет. Если вы откажетесь поступить на ее место, я попрошу его найти мне другую компаньонку, но уже этой Лекаж у нас больше не будет.

— Почему же вы думаете, что я откажусь жить с вами? — спросила Полинька, с трудом сдерживая радость при мысли, что мечта близка к осуществлению.

— Потому что вы всех наших обстоятельств еще не знаете, — вымолвила Марта.

— И вы полагаете, что если ваши обстоятельства не так блестящи, как всем кажется, мое чувство к вам изменится? — с горечью заметила Полинька.

— Простите меня, но мне так тяжело! Я себя не узнаю, такая я сделалась злая и подозрительная в последнее время… с тех пор, как папенька нездоров и расстроен. Не будем лучше говорить об этом. Расскажите мне про себя. Достали вы билет на концерт Вьярдо? Если нет, я уступлю вам свой, мне не до концертов. Если бы еще папенька со мною поехал, но он наотрез отказался… — и вдруг Марта заговорила про посещение Сергея Владимировича. — Он нам — близкий родственник, и папенька был прежде с ним очень дружен, но теперь вот уже скоро двадцать лет, как они не бывают друг у друга. Дядю Сергея Владимировича я иногда встречаю в обществе, но его жену и дочерей никогда не видала.

— Теперь, может быть, и познакомитесь, — сказала Полинька.

— Нет, теперь на это еще меньше надежды, чем прежде. Папенька дяди не принял. Я его понимаю, — продолжала Марта с живостью. — Дела наши нехороши: нам, кажется, грозит потеря если не всего состояния, то большей части его; при таких обстоятельствах участие людей, даже самых близких, не может быть приятно, а уж таких, с которыми находишься во враждебном отношении, должно быть нестерпимо. Я, например, была бы в отчаянии, если бы меня стали жалеть Фреденборги. Дядя, может быть, приезжал и с добрыми намерениями, но он сделал это некстати и не вовремя. — Она помолчала с минуту, а затем продолжала вполголоса и задумчиво: — Мне кажется, нам грозят не одни только денежные потери, а еще что-то, более неприятное.