— Где дети? — спросила Марта, вглядываясь в неясные тени, со сдержанным хихиканьем копошившиеся у окна.

— Здесь, сударыня. Левонтий Лександрыч, Василий Лександрыч, пожалуйте-с, сестрица изволит вас спрашивать. Мы вот тут засумерничались, — продолжал смущенный старик, обращаясь то к барышне, то к теням в углу. — Левонтий Лександрыч, Василий Лександрыч, пожалуйте-с!

Но от угла никто не отделялся. Тогда, обождав еще минутку, Семен сам пошел туда.

— Кто это здесь с детьми? — спросила Марта, проникая в комнату. — И почему у вас тут такая темнота? Где мсье Ривьер? Зажгите свечку.

— Мусью дома нет-с, а свечку я сейчас…

— С кем тут дети? — продолжала допытываться Марта.

— Со мною-с, с кем же им еще быть-с? — нагло солгал Семен, чиркая безуспешно серничками о стену.

Потому ли, что они отсырели, или потому, что руки у дядьки слегка дрожали, но спички не зажигались.

— Я слышала голоса в коридоре, да и сейчас сама видела людей вот тут, — указала Марта на темный угол.

— Барчуки тут-с, одни-с, никого, окромя меня, с ними нет, — с апломбом возразил Семен и, высоко подняв свечку, которую ему наконец удалось зажечь лучиной от огня в печке, он осветил комнату.

Кроме мальчиков, Лели и Васи, продолжавших жаться в углу, выглядывая оттуда злыми глазенками на сестру, так некстати нарушившую их веселье, теперь тут уже никого не было. Казачки и лакеи, толпившиеся здесь с минуту тому назад, успели все до одного выбраться вон в другую дверь, пока барышня разговаривала с Семеном.

— Дети, с кем вы тут были? — обратилась Марта к братьям. — Не лгать! — строго прибавила она, заметив, что они в нерешительности переглядываются с дядькой.

— Одни, с Семеном, — заявили мальчуганы.

— С кем же им быть-с? — повторил, дерзко ухмыляясь, дядька, извлекая из угла своих питомцев.

Дети были красны, в поту, с взъерошенными волосами, расстегнутыми курточками и тяжело дышали. Руки и лица их были вымазаны в чем-то красном. Варенье, верно, ели пальцами и без салфеток. В комнате было жарко, воняло салом, грязными сапогами и водкой.

— Играли-с, перепачкались, — счел нужным объяснить Семен, заметив брезгливую гримасу барышни.

Марта молчала. Она понимала, что надо заставить братьев сознаться во лжи и сделать строгий выговор Семену за то, что он допустил такой беспорядок в детской, но слова не выговаривались. Что-то мешало не только говорить и действовать, но даже мыслить.

«Не для чего, не стоит», — твердил внутренний голос, и, невольно повинуясь этому голосу, она вышла вон из комнаты, не оборачиваясь к детям, которые, она это чувствовала, смотрели ей вслед дерзкими глазами, как на врага. «Что, взяла?» — читалось в этих глазенках. «Что, взяла?» — повторял без слов, усмехаясь своими длинными, хитрыми губами, и Семен, поглаживая темной широкой ладонью белокурые головенки, доверчиво прижимавшиеся к нему.

В коридоре Марте встретился камердинер отца, Михаил Иванович. Он выходил из уборной барина и имел вид очень озабоченный. Увидел он барышню тогда только, когда поравнялся с нею, и, заметно смутившись, хотел идти дальше. Но она остановила его.

Никогда еще не хотелось ей так повидать отца, как в эту минуту. Один он только мог успокоить ее. Надо сказать ему про детей. Оставлять их в таком положении невозможно. Пусть отец найдет им другого гувернера, мсье Ривьер не годится. Она ему также и про Семена скажет: он учит мальчиков лгать, от него пахнет вином, и, чтобы не давать себе труда занимать детей, он позволяет им играть с казачками. Это ни на что не похоже и надо этому положить конец.

Марта вспомнила, что мать именно об этом просила ее недели две тому назад, а она до сих пор не исполнила ее просьбы. Правда, в это время ей удавалось видеть отца только на минуту, урывками, и он казался ей до такой степени удрученным и озабоченным, что надоедать ему жалобами на кого бы то ни было она была просто не в силах. Но сегодня она решилась обо всем переговорить с ним.

— Папенька один? — спросила она у камердинера.

— Одни-с.

— Скажи ему, что мне очень нужно видеть его.

Михаил Иванович вскинул на нее растерянный взгляд.

— Они заняты-с.

— Делай, что тебе приказывают! — заявила Марта повелительно, указывая на дверь, из которой камердинер только что вышел.

Михаил Иванович молча повиновался, а молодая девушка осталась в коридоре. Ждать ей долго не пришлось, минуты через две он вернулся к ней с ответом.

— Папенька приказали сказать вам, что они заняты и чтобы вы не изволили беспокоить их.

— Ты сказал, что мне нужно его видеть?

— Сказал-с.

Не дожидаясь дальнейших расспросов, камердинер прошел по направлению к буфетной, понурив голову, а Марта, постояв еще с минуту в нерешительности перед запертой дверью, побрела дальше с горьким сознанием своей беспомощности и одинокости.

Куда ей идти? С кем советоваться? Кому рассказать то, что гнетет ей сердце? Ей страшно было оставаться одной, она боялась своих мыслей, они были так мрачны! Если бы можно было, она ни на минуту не отпускала бы от себя Полиньки, но та ни за что не соглашалась оставаться здесь ночевать и с каждым днем все раньше и раньше уезжала домой. Вчера она простилась с Мартой в десять часов, сегодня в девять. Очень может быть, что она совсем покинет ее, если убедится, что бывать у них небезопасно.

Какая пустота делается теперь вокруг них! На прошлой неделе одна только дама и была с визитом, да и той не приняли. С тех пор никто не приезжал. После того памятного дня, когда дядя Ратморцев пытался повидаться с ее отцом и было отказано мадемуазель Лекаж, папенька не выходил из дома.

— Господи, какая тоска! Господи! — повторяла Марта, ломая в отчаянии руки.

И долго ли это будет продолжаться? Скорей бы один конец, какой ни на есть, хоть самый ужасный — все лучше, все сноснее неизвестности, в какой барахтается она столько времени, без луча света, без надежды, да и не она одна, а весь дом.

Марта вспомнила про мать, про то, что надо послать Марину уложить ее в постель, и повернула к гардеробной, где старая горничная обыкновенно сидела вечером, чтобы каждую минуту быть готовой бежать на зов барыни.

— Марина, — сказала она, останавливаясь на пороге узкой горницы, уставленной сундуками и шкафами и освещенной нагоревшей сальной свечой, — маменька заснула в кресле, надо ее раздеть и уложить в постель.

Женщина, сидевшая у стола, спиной к двери, торопливо сорвалась с места и, заслоняя свечу своей фигурой, окутанной с головы до ног в темное, отвесила барышне низкий и почтительный поклон.

— Марины здесь нет, сударыня. Сейчас барыня изволили позвонить, она побежала туда, — проговорила она глухим голосом.

В первый раз слышала Марта этот голос, но, подавшись вперед, чтобы разглядеть незнакомку, узнала в ней жену камердинера, и сердце ее так забилось, что дух захватило и она не в силах была произнести ни слова. С минуту смотрели они друг на друга молча. Наконец Марта собралась с силами.

— Зачем ты здесь? — спросила она отрывисто.

— Папенька ваш изволили за мною послать, вот я и пришла, — ответила с холодной сдержанностью Маланья.

«Зачем она это сказала? Чтобы подразнить меня, чтобы похвастать тем, что она нужна моему отцу, нужнее родной дочери?»

От этих мыслей лицо Марты вспыхнуло багровым румянцем и дрожь пробежала по телу.

— Зачем послал за тобою папенька?

Этот вопрос помимо воли сорвался с губ девушки, и она испугалась, когда он прозвучал среди тишины комнаты. Но Маланью он, по-видимому, не удивил.

— Папенька изволят меня давно знать, барышня, когда они еще совсем молоденьким к своей бабушке, старой барыне Марфе Григорьевне, приезжали, — степенно ответила она, — и после также… Вам, чай, известно, что они, перед тем как на вашей маменьке жениться, у нас в Воротыновке чуть не с год прогостили?

— Я это знаю, — прошептала Марта. — Так что же из этого?

— Так вот они с каких пор меня знают.

— Тебе известно, чем он обеспокоен теперь?