Об отлете Валентины в Москву Федор Иванович узнал от ее соседки по комнате слишком поздно. Теоретически он мог успеть к отлету — от пансионата, где они отдыхали, до Днепровска было километров восемьдесят, хотя дорога, судя по атласу, петлявшая между озерами да болотистыми плавнями, которые перемежались лесом, только при подъезде к Днепровску выравнивалась, и лишь там он мог развить предельную скорость. Но все равно Караваев рассчитывал поспеть в аэропорт вовремя, еще до регистрации, и прямо там сделать Валентине предложение.

Выскочив из пансионата без пиджака, Караваев нырнул в машину и рванул вперед, как на соревнованиях, стараясь справиться с душившей его обидой. Правда, обижался он больше на себя, за то, что так и не подошел в нужный момент к Валентине и не признался в любви. Он был уверен, что и она заприметила его, но стоило ей улететь — все закончилось бы тривиальным “адью” “ариведерчи, Рома”, потому что соседки по комнате ее домашнего адреса не записали…

Впереди маячил бензовоз, неожиданно мигнул стоп-сигналами, резко затормозил, из кабины на асфальт спрыгнул водитель и замахал Караваеву рукой.

“Что за химера?” — зло подумал Караваев, изо всех сил утапливая педаль тормоза. Машину развернуло и едва не опрокинуло в озеро.

— Идиот! — прокричал Караваев, выскакивая из машины и едва совладав с собой, чтобы не накостылять ненормальному водителю по шее. — Жить тебе надоело, что ли?

— Это тебе жить надоело, — добродушно ответил Караваеву водитель бензовоза, одетый в пиджак на голое тело и джинсы. Он вылез из кабины и сел на бордюр. — По номеру вижу, что не местный. Там впереди три поста ГАИ, а ты жмешь под сто пятьдесят…

— Значит, надо, если жму, — садясь в машину, ответил Федор Иванович.

— Указателей не видел? Сорок кэмэ в час. Тут подряд детские пансионаты да пионерлагеря идут. Куда спешишь?

— В аэропорт.

Водитель бензовоза закурил, предложил сигарету Караваеву, на отказ не обиделся.

— Понятно. Тогда могу посоветовать свернуть, тут километров через десять съезд с главной, дорогу вдвое сократишь. Только особо не торопись и не останавливайся. Место в лесу есть одно… непонятное.

— Что значит непонятное?

— Елки да сосны на дорогу падают, асфальт иногда проваливается под машиной ни с того ни с сего, а затем он на место становится, словно так и было все. Местные туда боятся забредать, а приезжие не знают. Увидишь, на съезде “кирпич” висит.

— Спасибо, парень. Извини, спешу.

— Может, и перескочишь, — сказал водитель бензовоза, провожая взглядом рванувшийся вперед синий автомобиль.

Километров через десять замаячила развилка. У съезда на правую дорогу и впрямь висел “кирпич”, но Караваев не обратил на него внимания и, почти не сбавив скорости, свернул направо.

Трасса была в прекрасном состоянии, и совершенно непонятно было, зачем на ней повесили знак, запрещающий въезд, но Караваеву некогда было думать об этом, он спешил и мыслями был в аэропорту.

Неожиданно мотор его “Жигулей” обиженно чертыхнулся и заглох. Проехав по инерции метров тридцать, машина остановилась.

“Приехали!” — сказал сам себе Караваев, шлепнув правой рукой по баранке. Открыв дверцу, хотел было подойти к капоту, но не увидел перед собой ни прекрасного дорожного полотна, ни бордюра, ни ограничительных столбиков — ничего. Машина стояла на опушке леса по колеса в траве, а впереди начинался овраг, заросший цветущим кустарником.

Не веря глазам своим, Федор Иванович подумал, что уснул за рулем, хотя подобного с ним раньше не случалось, но, зацепившись за баранку и повредив ноготь, понял, что это не сон.

“Что же это тогда такое, что?” — подумал он, лихорадочно соображая, как поступить дальше. Он готов был поклясться, что ехал по прекрасной трассе, спешил не упустить Валентину, упредить ее вылет, а приехал на опушку леса. “Неужели прав был водитель бензовоза, когда предупреждал о странном месте? Что же делать?”

Тут-то и заметил Караваев в глубине леса дряхлую избушку с подслеповатым окошком-бельмом.

Отходить от машины не хотелось, но что-то заставило его приблизиться к избушке убедиться, что двери у нее нет. Дважды обошел — нет двери, да и все тут. Одно окошко маленькое из желтоватой пленки, напоминающей бычий пузырь.

Однако стоило Караваеву подумать об этом, как дверь в развалюхе нашлась: низенькая, вросшая в землю, покрытая слоем сизого от старости мха. Открылась она, однако, легко, заскрипев на рассохшихся деревянных петлях.

В лицо пахнуло не затхлостью и прелью давно заброшенного помещения, как ожидал Караваев, а приятным сладковатым запахом, будто в избушке недавно пекли пироги.

Нерешительно потоптавшись у входа, Караваев шагнул в сени и обомлел: он оказался в залитом дневным светом помещении с высоким потолком, уходящим в невообразимую даль! Но главное, что помещение это было забито стеллажами с книгами, и книгам не было числа! Растерянно потоптавшись у входа, Федор Иванович двинулся от шкафа к шкафу, забыв обо всем на свете, в том числе и о Валентине. Его наметанный глаз, перескакивая с корешка на корешок, отмечал, что все книги были в отличном состоянии и стояли точно по годам издания: у самого входа стояли самые современные, только что появившиеся на свет, но чем дальше шкафы уходили в глубь помещения, тем древнее становились книги.

Глаза Караваева еще больше разгорелись, когда он открыл стеклянные на вид дверцы и взял в руки один из фолиантов, по темно-коричневой коже которого было вытиснено золотом: “Ф.А.Брокгауз — И.А.Ефрон”, и ниже — Петербург, 1890.

Нет, Караваев не собирал книги, считая это пустой забавой, а вот иметь пару червонцев навара с перепродажи — это другое дело.

Когда-то в юности Караваев завел даже специальный кондуит, где записывал все купленные и перепроданные книги и сумму навара с перепродажи, но затем понял, что ведение бухгалтерии — бесцельно потраченное время, и забросил начатое делопроизводство.

Дрожа от нетерпения, Караваев листал книги. Одну, другую, третью… Да, это были не камуфляжи, а настоящие раритеты, некоторым из них даже на взгляд дилетанта цены не было. Аккуратно поставив на полку том “Энциклопедического словаря”, Федор Иванович потянулся за очередной книгой, потом вдруг понял, что на стенах зала, не закрытых шкафами, висели не сотни — тысячи икон и всевозможных картин. Мороз продрал Федора Ивановича по спине. Он вдруг осознал, что безлюдный зал этот — колоссальной ценности кладовая, и что жизнь его, вероятно, зависит теперь от того, как быстро он смоется отсюда!

Караваев быстро повернулся, схватил с ближайших полок несколько книг, сорвал со стены пару картин и стремглав выскочил из домика, забыв даже оглянуться.

Машина стояла на шоссе! Будто никогда не выезжала на опушку леса, к оврагу. Караваев несколько мгновений смотрел на нее, вытаращив глаза, потом бросил на заднее сиденье вынесенное из избушки. О Валентине он вспомнил, когда черная стена леса осталась позади. Взглянул на часы — пятнадцать тридцать. Самолет на Москву уже полчаса как был в воздухе.

Однако обида быстро прошла, когда Федор Иванович представил, какие богатства оставил в лесу. Да, он потерял Валентину, на которой собирался жениться, но нашел нечто большее — практически неиссякаемый источник существования, сотни, тысячи прекрасно сохранившихся книг, которые можно было загнать на книжном рынке. Лишь бы не догадались хозяева.

Что избушка была связана с какой-то чертовщиной, Караваев не то, что забыл, но просто не придавал этому значения. Мало ли что могло ему померещиться с усталости? А то, что внешние и внутренние объемы избушки не совпадали, Караваева интересовало мало, фантазии хватало только на подсчет предполагаемого барыша.

До Днепровска Караваев добрался без приключений, но поскольку в аэропорт было ехать уже ни к чему, он решил завернуть к своему приятелю Косте Соколову, такому же “книголюбу”, как и сам.

Квартира, где жил Константин, располагалась в дряхлой двухэтажке еще довоенной постройки, ее давно пора было пустить на слом. Окнами своими она выходила на овраг, где по плану генеральной застройки города должен был шесть лет назад пройти скоростной трамвай. Однако до сих пор по дну этого огромного оврага тек ручей, который весной превращался в бурный, почти неуправляемый поток.