— Не очень, — только и ответил Караваев.

— Читай, книголюб. — Соколов сунул ему книжку.

Строки надписи поплыли у Караваева перед глазами после того, как он прочитал: “Дело № 1 о воровстве жителем планеты Земля Караваевым Федором Ивановичем из Всегалактического культурного фонда книг и картин с корыстными целями”.

Ростислав Мусиенко

ОТСТУПНИК

Бухгалтер Федор Тихонович аккуратно семенил улицей провинциального городка Черновки, имея в авоське две бутылки молока. Время от времени приветливо здоровался с прохожими, вежливо приподнимал шляпу, поблескивая круглой лысиной. Круглым, добрым было и все его лицо, яблочками выступали щеки, особенно, когда бухгалтер, повстречав знакомого, расплывался в застенчивой улыбке, приговаривал: “Рад, рад видеть в добром здравии, Петрович… как, еще на больничном?.. А знаете…” — и принимался основательно обсуждать рецепты траволечения, в которых Петрович мнил себя немалым знатоком. Вообще Федор Тихонович изумительно быстро находил общий язык с людьми, будь то известный Володька-пьянчужка или наезжающая знаменитость, кандидат наук Сергей. Родители последнего соседствовали с квартиродателями бухгалтера и не единожды дивились, что общего может иметь такой предупредительный, уступчивый человек с завсегдатаем пивбара Володькой. Федор Тихонович неловко помаргивал, оправдывался:

— У каждого, знаете ли, что-то за душой… — и добавлял простодушно: — Тяжело, конечно, найти.

Такая терпимость вызывала у охотников посудачить некоторые гипотезы касательно прошлого скромного бухгалтера. Тем паче переехал Федор Тихонович в Черновки из столицы, где, по слухам, работу имел попредставительней, чем на местном пищекомбинате. Однако же за месяц, прошедший после его появления, бухгалтер стал настолько неотъемлемой особенностью местечка, что пересуды угасли сами по себе. Да к тому же и в двух комнатках, которые снимали Федор Тихонович и его молодая жена Маня, ничего необычного, кроме довольно изношенной мебели, не водилось. Если что и бросалось в глаза соседям, так разве слишком уж старомодный, неизвестной модели телевизор. Он был, похоже, маленькой слабостью бухгалтера: безотказный Федор Тихонович однажды чуть не поссорился с Иваном-телемастером, который в подпитии порывался что-то там усовершенствовать во “входном устройстве”, то есть намерился перепаять антенну. Однако это маленькое чудачество осталось незамеченным и ничуть не сказалось на общих отношениях Федора Тихоновича с общественностью Черновков.

Вот и сейчас бухгалтер, миновав очередного знакомого, успел при этом с неподдельным интересом узнать об успехах внучки в гимнастической секции и чинно приближался к своему проулку. Оставалось обойти квартал новостроек. И тут Федор Тихонович случайно заметил, что на девятом этаже малыш лет трех перевесился через перила балкона и сучил ручонками, доставая пестрый, лопотящий на ветру платок. В одно мгновение соскользнул и мягким цветным комочком полетел вниз. Федор Тихонович, приседая, как наседка, растопырил руки, оцепенел. Малыш упал в невысокую клумбу, не двигался… Бухгалтер медленно выпрямился, руки тряслись. Вытер взмокревшее лицо. Сверху донесся женский крик. “Поори, поори, дурища”, — буркнул негромко Федор Тихонович. Негнущимися ногами подошел к телефонной будке, набрал номер “скорой”: “Там мальчик, с девятого этажа… Федор Тихонович, бухгалтер пищекомбината… На проспекте, дом… семнадцатый… Да живой, выезжайте, конечно…”

Подобрал на тротуаре авоську с молоком, неспешно перешел улицу. Люди уже сбежались. Малыш лежал, раскинувшись, казалось, спит. “Вы его не трогайте, — солидно объяснял кто-то. — Были случаи”.

Бухгалтер, удивительно ловко орудуя плечом, протолкнулся ближе, наклонился над ребенком. Малыш неожиданно открыл глазенки, сказал:

— Дя-дя…

Федор Тихонович живо подмигнул. Уже всполохнулась сирена “скорой”, кучка людей превратилась в толпу зевак, и бухгалтер едва выбрался из давки, опасливо прижимая к животу бутылки. На следующий день пришелся выходной, и Федор Тихонович с Маней затеяли уборку. А затем бухгалтер, еще недавно закоренелый холостяк, решил кое-что постирать. Маня тихо улыбалась, хозяйничая возле плиты. В этот ласковый час в дверь требовательно постучали, уверенный голос спросил: “Эй, хозяева есть?” Федор Тихонович неловко принялся вытирать руки. Корреспондент газеты местного значения Вася Шустров ворвался в их тихое жилище, как цунами в рыбачью заводь. “Ну ты послушай, старик, — не успев познакомиться, обращался он к бухгалтеру. — Ну это ведь!..” Подходящего слова, как это случалось нередко, подобрать не сумел и вместо этого от души хлопнул Федора Тихоновича по спине, поскольку тот боком отступал к гостиной. Бухгалтер болезненно сморщился, и газетчик переключился на хозяйку: “Ма… Марина?.. Что вы, зачем — по отчеству, мы же по-простому. Зовите меня Вася…” Подарив ей одну из своих фотогеничных улыбок, Шустров загнал в угол бухгалтера и, по-братски полуобняв, доверительно понизив голос, загудел:

— Ну, знаешь, старик… Это же колоссально, завтра шеф дает две колонки… Так он, значит, с девятого летел?

— Шеф? — спросил Федор Тихонович, бессмысленно моргая. Одновременно он попытался осторожно улизнуть из объятий, но Вася продолжал настаивать:

— Пацан с девятого летел?..

— Говорили, с девятого, — тихо сказал Федор Тихонович. На лысине его начал выступать пот.

— Старик!.. — возмущенно отшатнулся Вася. — Ну, понимаю, скромность, скромность… Не растерялся, позвонил первым — ну, молодчина… Слушай, ты мне фактажик дай, старик, понимаешь?.. Ну, детали там. Мать тебя благодарила?

Бухгалтер замялся, проговорил что-то невыразительное. С ним, похоже, произошла разительная перемена, привычная общительность исчезла бесследно. Вася еще долго дергал его, тормошил, выспрашивал.

Федор Тихонович кряхтел:

— Да так… Просто падал, да и все…

— Послушай, просто — не бывает… Стремительно, отвесно, стремглав — вот это дело, это стиль! — Вася живо черкал что-то в блокноте. Бухгалтер обреченно кивал. Таким примерно способом Шустров за четверть часа выдавил из Федора Тихоновича несколько однозначных реплик, шлепнул обложкой блокнота.

— Старик, я полетел… Славно поработали. Пиши, звони, заходи.

Рванулся к двери. Федор Тихонович осторожно придержал представителя прессы за кожаный пиджак. Бухгалтер словно полинял за время содержательной беседы, круглое лицо увяло.

— Товарищ, — сказал он тихо. — Ну разве это факт для газеты, это ведь всякий может… Зачем меня-то…

Вася просиял, перебил:

— Старик, поздравляю — есть заключительная фраза репортажа!.. Я еще фотографа пришлю…

Бухгалтер закричал вслед:

— Вы запишите, запишите! Там дерево было, он… э-э… карманчиком зацепился… Карманчик такой…

На следующий день Федор Тихонович знакомился с репортажем. Жалобно покряхтывал, спотыкаясь на головоломных описаниях, долго, внимательно перечитывал заключительные абзацы, где фигурировало: “Со всей непоколебимостью высказываемой мысли можно утверждать, что простота и скромность, проявленные обычным бухгалтером Тихоном Федоровичем, который даже фамилию свою поначалу отказывался назвать, присуща…” и т. д. Как ни странно, путаница с именем Федора Тихоновича не возмутила, а скорее утешила. Он даже зафыркал тоненько, добравшись к подписи “В.Накатный”.

Однако вскоре репортаж, урезанный до размеров обычной информации, с уточнением данных и подписью “В.Сиверянский”, появился в издании посолидней, промелькнуло кратенькое сообщение по радио, и бухгалтер заметно осунулся, начал жаловаться дома на сон: “Душно, Маня, просыпаюсь, и — давит, давит… Сердце, что овечий хвост…” Жена понимающе кивнула: “Да, было у тебя как-то… Так, может, снова в гостиную переходи, как тогда — просторней, форточку откроешь…” Федор Тихонович слушал с видимой неохотой, что-то буркнул о женских выдумках, однако послушно перетащил свою постель на продавленный диван рядом с телевизором.

…Навалилась глухая ночь. Федор Тихонович свернулся под тяжелым ватным одеялом, дышал часто, неровно. Облизнул губы. В окне неподвижно висела луна — надкушенная летающая тарелка. Поскрипывали ходики. Их мирный, привычный звук перебило короткое зудение, странный, фосфорический отблеск мелькнул в телевизоре… Федор Тихонович начал выпрямляться, напряженно, скованно поднимался на руках. Лицо его заострилось, стало незнакомым в лунном холодном сиянии, в зеленоватом свечении экрана. Снова зудение — резче, требовательней, фосфорическое свечение усилилось. Федор Тихонович глубоко, будто просыпаясь, вздохнул. Выскользнул из-под одеяла, крадучись, приседая, приблизился к телевизору, начал ковыряться в антенне. Тихо щелкнуло. Подслеповатый, выцветший, похоже, еще лет десять назад квадрат черно-белого кинескопа радужно вспыхнул. Бухгалтер неверной рукой что-то крутил, подстраивал — пятна на экране проступили четче. На Федора Тихоновича хмуро взглянул безупречно одетый, прилизанный мужчина.