– Да погоди ты, Йоозеп, – произносит Тээле вслед уходящему Тоотсу. – Не пори горячку! Куда ты бежишь?

– Ну, что еще? – спрашивает жених, приостанавливаясь.

– Подойди поближе, не могу же я кричать через всю комнату. Иди ко мне, сядь, вот сюда, на стул, я тебе кое-что скажу.

– Очень интересно!

– Интересно, и еще как! – усмехается дочь хозяина хутора Рая и кладет руку на плечо жениха. – Видишь ли, Йоозеп, ты сказал, что я могу сидеть здесь хоть тридцать дней, не так ли?

– Хм-хью-хьюх. Ну?

– А если мне захочется посидеть тут немного дольше… ну, к примеру, тридцать лет? Что будет тогда?

– Тогда ничего не будет, – повторяет Тоотс недавний ответ Тээле.

– Хорошо же, ну а если я привезу сюда свое пианино, свои книги, свой шкаф и буфет, и… Оо, у меня найдется еще много красивых вещей! Да, да. И если я по вечерам стану играть для тебя на пианино и петь, и почитаю вслух какую-нибудь книгу, а иной раз… так, мимоходом… и поцелую…

В то время как девушка говорит, ее голова все склоняется и склоняется к молодому юлесооскому хозяину, пока выбившийся из прически локон не касается его лба.

– И если мы вместо старого хуторского дома построим новый, побольше и покрасивее… разведем яблоневый сад… пригласим Лесту и Лутса провести у нас лето, и они станут читать нам свои новые стихи и вторую часть повести «Весна»… Как ты думаешь, дорогой Йоозеп, что будет тогда?

– Ну да… и если на тебя снова накатит какая-нибудь блажь…

– …тогда я научу своего любимого Йоозепа, как ему себя вести, если у Тээле испортится настроение.

– Ну до этой премудрости я когда-нибудь и своим умом дойду.

– Тем лучше! Тем лучше! А теперь сделай свое лицо чуточку приветливее и улыбнись… так, хотя бы уголком рта… Так, так, так. Вот видишь, дело начинает двигаться, лед начинает таять. Ну, еще немножечко… все понемножечку да понемножечку, тогда…

– Тогда?

Вместо ответа жених получает от невесты такой сладкий поцелуй, какого, насколько он помнит, никогда прежде не получал. Под потолком пролетает некий маленький ангелок, в знак одобрения кивает своей крохотной кудрявой головкой, словно бы подтверждая, что наконец-то дела в задней комнате хутора Юлесоо опять в порядке.

Внезапно Тээле высвобождается из объятий жениха и испуганно восклицает:

– А кольцо?

– Ну да, видишь теперь, Тээле! – укоряет жених. – Видишь, к чему приводят твои причуды! Черт знает, найдем ли мы это кольцо? Никогда не надо капризничать!

– Чего не надо, так это – читать нотацию и поминать старое, – Тээле прикрывает жениху рот своей красивой рукой. – Посвети мне, я отыщу твое кольцо сама.

Много смеха и шуток звучит этим вечером в передней комнате юлесооского хутора. Никто из присутствующих даже и не догадывается о том, что совсем недавно происходило во второй половине дома. Киппель наконец-то «заполучил» будущую красу и гордость хутора Юлесоо и разглагольствует, не зная границ. Теперь и он тоже присмотрит себе где-нибудь тут, в паунвереских краях, какую-нибудь вдовушку побогаче и заделается образцовым супругом, холостяцкая жизнь ему, всеконечно, уже поднадоела. Нет, в конце концов, он и землепашцем может заделаться, если обстоятельства того потребуют, при этом он, само собой, разумеется, может продолжать и свое торговое дело, ведь компаньон Энгельсвярк вряд ли легко согласится его, Киппеля, отпустить.

Даже и Лутс вдруг постигает ту непреложную истину, что человеку быть одному негоже, что все ж таки надо бы… Не то живешь на свете каким-то ополовиненным, идешь по жизни сикось-накось, словно однобокий. Голова, что ни день, оголяется все больше, скоро станет как куриное яйцо – тогда будет уже поздно планы строить, тогда ты вряд ли еще «поразишь» кого-нибудь своим голым черепом. Ослепить можно, но поразить нельзя.

Лысый писатель заглядывает разок в пивную кружку, словно бы ищет там ответ на некую загадку, отхлебывает два-три глотка и продолжает свои рассуждения.

Нет, он совершенно не верит тем плешивым, которые утверждают, будто им все равно, есть у них на макушке волосы или нет, эти мужчины стараются сделать хорошую мину при плохой игре. У него, Лутса, тоже когда-то были волосы, теперь их больше нет, и он прекрасно понимает, что его курс понизился в связи с этим процентов на пятьдесят. Лично он согласился бы иметь хотя бы и рыжие волосы, как у портного Кийра, даже синими или зелеными он был бы утешен, но у него, дьявола, нет их вовсе. Да-а, и если он еще станет медлить, то через некоторое время потеряет и эти, оставшиеся пятьдесят процентов, и вообще уже ничего не будет стоить. Тогда его можно будет снести на рынок скобяного старья и выставить рядом с какой-нибудь отжившей свой век кофейной мельницей. И если придет покупатель, толкнет его ногой и спросит, сколько «это» стоит? продавец ответит, «это» не стоит ничего, купишь кофейную мельницу и получишь «это» впридачу. Да, таким мрачным рисуется ему, Лутсу, будущее. Чтобы спасти то, что еще можно спасти, необходимо что-то немедленно предпринять.

– Не отчаивайтесь понапрасну, господин Лутс, – утешает его Тээле, – по моему мнению, ваши лучшие дни еще впереди.

– Весьма трудно в это поверить, – качает Лутс головой.

– Нет, – возражает Тээле, – я вовсе не хочу этим сказать, будто вы непременно должны медлить с вступлением в брак, я лишь хотела заметить, что излишне спешить только из-за вашего внешнего вида вам тоже не стоит. Мне что-то не доводилось слышать, чтобы какая-нибудь женщина отвергла мужчину только из-за его лысой головы.

К решению этой проблемы разом подключаются все сидящие за столом, кроме Лесты и юлесооских стариков, – споры и беспорядочные возгласы утихают лишь после того, как басовитый голос Либле решительно перекрывает все другие. Спорщики переводят дух и готовы выслушать, что думает по этому поводу старый и всем известный паунвереский звонарь.

Но Либле принимается «разрабатывать» совершенно иную тему, вернее, у Либле вообще нет никакой темы.

– Оно так, ик, теперь, как раз теперь ты отпустишь меня с миром, потому что мои глаза увидели твое благоволение, – несет он какую-то околесицу. – Одним словом сказать, ик, молодой юлесооский хозяин получил в аккурат ту, какая ему по сердцу, и раяская барышня получила того единственного, кто ей надобен.

– Это ты, Либле, сможешь сказать только завтра, – замечает Тоотс.

– Какое там – завтра. Это дело вроде, как и завтра будет в аккурат такой же верняк, как и сегодня. Я человек старый и глупый, оно так… да чего там, дурак дураком, но вроде, как и я кумекаю, что одно только пасторское слово мужа и жену рядом не удержит, ежели они сами друг с другом не поладят. Взять хоть бы мою Мари…

– Хватит, Кристьян, языком молоть! – Старый хозяин, махнув рукой, поднимается из-за стола и отправляется спать.

Наконец, когда старшие обитатели хутора видят уже десятый сон, гости соловеют и начинают поглядывать на дверь, ведущую в жилую ригу.

– Ну что ж, пусть будет так, – произносит в конце концов молодой юлесооский хозяин. – Мы все устали, а больше всего, ясное дело, городские господа. Пора отправляться погостить в сонное царство и поглядеть, что поделывают тамошние жители. Либле, отвези Тээле домой – вы чуть ли не до конца попутчики. Прокати мою невесту с ветерком, да гляди, в сугроб не выверни!

Тээле и Либле уезжают, – некоторое время слышен скрип и шорох снега на повороте проселочной дороги да щелканье кнута, затем вокруг вновь устанавливается тишина. Покой рождественской ночи лишь изредка нарушается громким потрескиванием деревьев в саду.

Тоотс смотрит вверх на лучистые звезды и думает о том, как иной раз бывает просто попасть из седьмого ада прямиком на седьмое небо… и, ясное дело, наоборот тоже. Ему вспоминается одна когда-то и где-то услышанная фраза, значение которой он уяснил себе лишь сегодня вечером… Браки заключаются на небесах, потому-то семейному человеку и требуется ангельское терпение… Эти слова приходят на память Тоотсу накануне свадьбы, как предостережение, как напоминание о причудах Тээле – и сегодняшних, и прежних. «Послушай, Йоозеп, брось – пожалеешь!» – говорит молодому человеку внутренний голос.