– Оох-охх-охх, – стонет арендатор между приступами хохота, – вот уж никак не думал, что в конце свадьбы выпадет такое веселье! Ох, чертяка Тоотс со своей дьявольщиной!

– Хм-хм-хм, пых-пых-пых, – отзывается «чертяка», – вам хорошо смеяться, а каково нам с Кристьяном, как мы теперь свои физии от сажи отмоем.

Кийр вбегает в жилую ригу, хватает шубу и шапку и припускает по дороге к своему дому, как на перекладных. Тьфу, тьфу, тьфу! Еще раз тьфу! Вот уж влип, так влип! Лишь добежав до перекрестка, он робко оглядывается и бормочет: «Киви… киви… киви… рюнта… рюнта…» Разумеется, у него не хватает терпения повторить заговорные слова семь раз, тем более, что и не запомнил их толком. «Черт бы побрал этого черта! – машет он рукой. – Только бы до дому добраться».

Дома заспанный папаша отворяет ему двери и осведомляется:

– Где же ты пропадал, Йорх, в такое блаженное время?

– Ходил просто так… взглянуть, – неохотно буркает в ответ сын.

Но как раз в тот момент, когда Аадниель вешает возле трубы на просушку свои мокрые брюки, младший брат Бенно начинает вертеться-крутиться в постели и выходит в переднюю к помойному ведерку справлять нужду. Заметив, чем занят старший брат, он щупает его брюки и замечает:

– Вчера они шпарили тебя горячей водой, сегодня вымачивали в холодной… интересно, какой станет твоя шкура, когда ее выдубят?!

– Марш в постель, пучеглазый! – рявкает Аадниель.

XXIII

Однако – коль гости не сойдут с крыльца, не будет пиршеству конца. В той же мере это относится и к свадьбе Тоотса и к его свадебным гостям. Полночь уже давно позади, гости изнемогли, осоловели и те, кто живет поблизости, отбывают домой. Уезжает урядник и волостной старшина, уезжают со спящими детьми на руках обитатели хуторов Лойгу и Лепику, отправляются в путь также арендатор, Либле и батрак с мельницы. Ухмардуский Аугуст берет в свои сани кистера с его кистершей и устремляется следом за другими. Яан Имелик закутывает в тулуп свою молодую красивую жену и говорит ей, словно бы в утешение: «Не беда! Через час будем дома». Для тех, кто остается ночевать в Юлесоо, расстилают в комнатах и в жилой риге солому и раздают ковры, пальто, тулупы, санные полости – чтобы укрыться. Два «лесовика» уже спят вповалку в углу задней комнаты, задают такого храпака, что стены дрожат и с потолка сыплется побелка. Торговец и подмастерье дремлют, сидя за столом. Тыниссон взбирается на печь в жилой риге, укладывается рядом с аптекарем и сообщает тем, кто внизу, что устроился преотличнейшим образом – как на чердаке небесном. Киппель отводит свою румяную вдовушку в заднюю комнату в общество женщин, сам же устраивается спать в жилой риге… Покой и тишина постепенно воцаряются на хуторе Юлесоо, где за прошедший день было столько жизни и движения, где Йоозеп Тоотс и раяская Тээле отпраздновали свою свадьбу. Последним уезжает из Юлесоо сам Тоотс в обществе Тээле, Лесты, Лутса, Тали и младшей раяской хозяйской дочери Алийде, потому что в доме и впрямь уже не остается места, где можно было бы удобно раскинуться усталым телом. На следующее утро молодая пара уже спозаранку вновь возвращается в Юлесоо. После завтрака, пожелав обитателям хутора покоя и радости, пускаются в путь и те гости, что приехали из более дальних мест. Тоотс сам отвозит на станцию Киппеля и закутанного в тулуп аптекаря, в то время как Леста, Лутс и Тали едут на саареской лошади. Вскоре приходит поезд… Арно Тали задерживается на подножке вагона, снимает с головы шапку и, обращаясь к Тоотсу, поет: «Пусть покой и радость остаются с вами до того, как снова я увижу вас!»

Тарту, 1920-1921.