— Да, господин…
Во взглядах воинов Храма читалось искреннее восхищение и уважение. Дар усмехнулся:
— На моей родине такому воину не доверили бы и сортиры чистить. А ещё — рыцарь…
И последнее слово произнёс с таким глумлением…
Глава 12
— Девочка, княже.
Повитуха вытерла пот со лба — роды были очень тяжёлые.
— Дочка?
Пожилая женщина молча кивнула.
— А…
— Нет её больше, княже. Ребёнок неправильно лежал, изорвалась вся. Словом…
Ратибора качнуло, и он вошёл в горницу. Вчера вечером, когда он принёс её наверх, посмотреть на небо, начались роды. Всё, что он успел, это вызвать повивальную бабку из Храма Маниту. Та взялась за дело, и сразу же побледнела, едва ощупала живот прерывисто дышащей роженицы, князь сразу понял, что что-то неладно, но повитуха сразу вытолкала мужчину прочь, велев принести как можно больше горячей воды, чистого полотна и пару женщин. Сутки Ратибор не отходил от светлицы, расхаживая возле толстого дверного полотна. Время от времени слышались крики, стоны, иногда дверь открывалась, и очередная помощница требовал ещё воды или тряпок. Тогда он пытался заглянуть внутрь — но видел одно и тоже: ходящий ходуном живот, запрокинутая голова, с зажатой между зубами деревянной ложкой… Ещё ни одна женщина на его памяти не рожала так долго, и холодок тревоги всё больше закрадывался в сердце воина… И вот…
— Я могу…
Повитуха вновь сухо кивнула — говорить она явно не желала… Ратибор вошёл внутрь и поразился — сколько крови! Целая груда полотна возле кровати, на которой лежала умершая, вся в крови. Потёки крови на самой кровати…И крохотное тельце, завёрнутое в пелёнки возле трупа матери.
— Почему…
Он мгновенно налился злобой — пусть людоедка, но она родила от слава! Сухая рука легла ему на плечо, повитуха еле дотянулась до него, затем буквально прошипела:
— Твоя ведьма умудрилась задушить ребёнка ещё в утробе, пока рожала! И не вздумай винить нас — Богами клянусь, что долг жизни для нас свят!
Долг жизни… Клятва, которую приносят те, кто посвящает себя Маниту-Сеятелю, дарующему жизнь всему живому на Земле… Для них причинить вред живому немыслимо… И гнев мгновенно утих, исчез, оставив после себя лишь пустоту и гнетущую ноющую боль. Женщина шагнула вперёд, взглянула в лицо князя:
— Немыслимое ты сотворил, Ратибор. Немыслимое и неслыханное. Будь это лет сто назад — гореть бы тебе на одном погребальном костре с ней и дочкой твоей. А сейчас — счастье твоё, что хранят тебя Боги наши… Как мог ты смешать чистую кровь светлого слава с чёрной рудой существа, лишь похожего на человека? Преступлению твоему нет прощения.
Князь снова начал наполняться гневом:
— Уж не ты ли судить меня станешь?
Женщина всмотрелась в его лицо, потом отступила на шаг, твёрдо ответила:
— Есть и без меня кому осудить тебя. Народ наш. Боги Истинные. И Совесть твоя и Честь. Нет страшней и неподкупнее этих судей. И не в твоих силах заткнуть им рот, или запугать… Ибо они — это ты сам. А ты — это они. Одумайся, княже. Уходят годы твои. Род твой прерывается… А ты всё бобылём, либо вот…
Кивнула в сторону двух тел. Устало опустила плечи, шагнула к двери:
— Одумайся княже…
Ратибор приблизился к кровати — два мёртвых тела. Его не венчаной жены и его дочери. В смерти Шо-Чи приобрела какое то неземное умиротворение. А ребёнок… Осторожно развернул пелёнку… Чистое круглое личико. Маленький ротик и прямой носик. Всё же она больше похожа на него…
— Княже, повозка готова.
В светлицу просунулся один из гридней, за его спиной маячил жрец Перуна. Ратибор кивнул. Воин убрался, зато жрец не спрашивая разрешения вошёл, вперил свой взгляд в мёртвые тела. Долго, минут пятнадцать смотрел, потом стукнул посохом:
— Счастье твоё, Ратибор, что не ведала она вкуса человечины. Её душа хоть и черна, но без оттенка крови. Живи.
Князь вскинул голову, но уже никого не было. Привиделось?! Но он же явственно видел и слышал… Накрыл тело умершей делёным полотном, положил сверху ребёнка, поднял на руки осторожно, чтобы крохотное тельце не свалилось, понёс вниз. Безмолвно. Беззвучно. Большая телега, полная сена, сверху устланного коврами. Бережно, словно живую уложил, пристроил дочку рядом. Запрыгнул сам… Лошадь тронулась без команды. Возница лишь дёрнул поводья… Скорбный путь по пустынным улицам. В глухой ночной час… Но князь чувствовал сотни глаз, смотрящих на него их темноты. Их ненависть. Их горе… До сих пор гибнут люди от рук майя, а он, их вождь, позарился на одну из проклятых душ, потешил свою похоть. Среди славов девушек мало? Отныне ни один отец не отдаст за него свою дочь. Ни одна вдова не согласится выйти за него замуж. Ни одна женщина славов… Проклят его род. Проклято его семя… И ничем не искупить ему вину перед славами… Хуже того — на всех, с кем был дружен Ратибор, пала тень его вины. На Малха — махинника, на брата его, Добрыню… Одним махом уничтожил князь всё доброе, что сделал для народа и страны. И теперь проклят он…
…Стук копыт по ночному Славграду… В полном безлюдье… Вот и окраина города… Дорога пошла полем… Кончилось и оно. Холмы… Свернули в рощу. Через версту выехали на поляну, где была сложена высокая гора дров. Ратибор спрыгнул со скорбной телеги, вновь поднял на руки оба тела. Медленно поднялся на самый верх поленницы, уложил на последнее ложе из стеблей маиса. Поправил запрокинувшуюся на бок голову невенчанной жены. Устроил поудобней младенца под её боком… Хорошие дрова. Сухие. Хоть здесь проявили жалость… А это что? Огонь жрецов? Видимо, хотят, чтобы и следа не осталось от этой порчи… Что же, вовремя, как говорится. И — кстати…
…Никто из витязей ничего не успел понять, как вдруг сверху слетела нашейная княжья гривна, и раздался громовой голос:
— Брату моему, Добрыне, князем быть отныне!
Звук разбившегося глиняного кувшина, в котором хранилась огненная смесь… Мгновенно вспыхнувшее пламя, взметнувшееся до небес… И — ни звука из яростно пылающего огня… Ратибор сам приговорил себя к смерти. Сам и исполнил приговор…
…К сидящей на цепи Виолетте подступило четверо рабынь. Итальянка подняла голову и сжалась в комок — в глазах девушек горела ненависть. Они разом подняли руки и стянули с голов свои бурнусы, в которые были закутаны — на их головах не было волос… О, Боже! Значит, они… Матерь Божья. Спаси и помилуй…
— Колодки!
Из-за их спин вышел плотный широкоплечий мужчина, и девушка не успела опомниться, как её руки оказались в тяжеленном деревянном квадрате. Настоящие позорные оковы. Деревянная пластина, в которой три отверстия. Два для запястий, одно для шеи. Иногда такую делают из железа, но редко. Оно дорого. Чаще просто берут дерево самой большой толщины, которое только могут… Теперь у неё нет возможности сопротивляться, и сейчас рабыни отыграются на ней… Чья то рука рванула её за волосу. Тихий хруст рассекаемых волос, и… Её роскошные локоны, которыми она гордилась, упали прямо перед ней на грязное дерево оков… Потом раздался смех — они смеялись. Забывшись, Виолетта рванулась, но боль напомнила ей о смене статуса…
— Вытащите её наружу и посадите у ворот. Пусть каждый проходящий мимо смотрит на эту рабыню.
…Наружу?! Лучше бы она умерла!..
…А солнце всё припекает… Как мучительно болит голова… Горит нежная кожа, которая уже не скрыта волосами…
— Дар, она так умрёт.
— Хм… Рановато. Хотя… Ты прав, Алекс. Не стоит больше. Пусть её уведут вниз. А то действительно помрёт раньше времени.
— Однако, ты не знаешь жалости…
— К женщинам?
— Да…
— А разве она — женщина?
— Ведьма?!
— Она лишь имеет образ женщины. А внутри неё лишь зло, Алекс… Вспомни, что она сделал тогда с теми рабынями…
…А что она сделала? Не может вспомнить… Хотя… Да. Помнится, раз на рынке ей удалось перекупить двоих у какого то рыцаря. Смогла уговорить продавца уступить их ей, а не тому безвестному, хоть он и давал на пару монет больше. Но продавец испугался её брата… И разозлившись, что ей кто-то посмел перечить, она велела обрить обеих рабынь, а потом прогнала их голыми через весь город. И стой поры она всегда приказывала брить наголо всех женщин, которые жили в её поместьях… И её побрили… И… Значит, её тоже предстоит ещё больший позор когда её прекрасное тело увидят все, и будут пускать слюни, глядя на неё без одежды?.. И даже не прикрыться руками, потому что на ней будут колодки… Боже! Благодарю тебя за твою милосердную темноту, укрывающую мой позор…