— Ну это в двух словах не объяснить.

— А надо — в двух словах, потому что размытое понятие лишено смысла. В тебе, может быть, смесь кельтской и готской крови с примесью романской, и всё-таки ты можешь быть настоящим франком, если поймёшь, что это значит. Известно ли тебе, что здесь, в Провемоне, в Средние века было командорство тамплиеров — рыцарей Христа и Храма?

— Я очень мало знаю о тамплиерах.

— Напрасно, mon ami. История храмовников — история героического духа франков. Храмовники хранили безграничную верность Христу, готовы были в любой момент отдать за Него жизнь. Думаю, не случайно именно Провемон стал убежищем русского православного монастыря. Монахини сохранили верность Христу среду тяжелейших гонений, страданий, скитаний. Эту землю Господь давно уже отдал верным своим слугам, потому она и досталась православным. Здесь, в Провемоне, мы с тобой Ансельм по-настоящему встретились — русский и франк.

— Как это замечательно, Глеб, как это возвышенно! Теперь ты, наверное, знаешь, какую клятву принести на могиле своего деда-белогвардейца?

— Да, знаю. Белогвардейцы, сохранившие верность присяге Государю Императору, сражались за Веру, Царя и Отечество. Мы начнём с первого и с самого главного — с Веры. На могиле своего деда я дам обет продолжить Белое дело, возрождая Православие. В первую очередь — в своей душе.

Глеб и Ансельм решили стать монахами и создать мужской православный монастырь, о чем тут же уведомили провемонского духовника. Седой иеромонах посмотрел на них очень тихо и печально, пожалуй, даже скорбно:

— Живите, как живёте, ребята. Молитесь, воцерковляйтесь. Вы же в Церкви-то ещё не дальше порога стоите, а уже на небо в сапогах лезете.

Ребята, молча, встали и поклонились духовнику, разговор был исчерпан. Но через неделю они опять пришли к нему:

— Батюшка, мы думаем, что уже злоупотребили монастырским гостеприимством, но не хотим отрываться от вашего храма. Благословите арендовать комнату где-нибудь в посёлке и остаться вашими чадами.

— Это можно. Бог в помощь.

— А ещё… не посоветуете ли какое-нибудь рукоделие? Мы пока живём на ренту Ансельма, но, когда станем монахами, откажемся от неё и будем зарабатывать на жизнь своими руками. Только мы ничего не умеем.

— Можно чётки плести. Есть у нас одна старушка-монахиня, большая по этой части мастерица. Обучит, если хотите. Можно по дереву резать, этому и я бы обучил, если способности проявите. А на счёт монашества — не хотите выбросить из головы?

— Никак невозможно. Тогда головы опустеют. Но мы не торопимся. Испытайте нас.

— Из меня-то какой испытатель. Бог испытает. А я помолюсь за вас.

Прошёл год. Ансельм и Глеб жили по-монашески. Неплохо научились плести чётки, а с резьбой по дереву получилось только у Глеба — ложки с крестиками, рамки для иконок выходили всё интереснее. Их изделия в монастырской лавке стали неожиданно хорошо разбирать. Они очень удивились тому, что эти несовершенные пробы пользуются таким спросом. Потом им объяснили, что любая ручная работа в современной Франции — большая редкость и весьма высоко ценится. Юные подвижники за работу свою денег не брали, оставляя выручку монастырю, но не скрывали счастливых улыбок — кажется, они вполне смогут жить трудами рук своих. В духовной жизни неукоснительно выполняли все требования духовника, который частенько их поругивал и никогда не хвалил, но был с ними по-отечески добродушен.

— Так вот насчёт монашества, отче…

— Вижу, вас не свернуть. Мне страшно за вас, ребята. Миряне вы добрые, а вот какими будете монахами — неизвестно. Где подвижничать решили?

— В горах Лангедока. Где-нибудь под Монсегюром.

— Орлы… А катаров не боитесь?

— Неужели там в наше время могут быть катары? — удивился Глеб.

— Толком не знаю. Что-то такое рассказывали. Скорее всего, это просто бандиты, считающие себя катарами. Не собираюсь вас пугать, но всякое там может быть, в этих горах. А вы же у меня ещё совсем жёлторотые.

— Мы с Богом, чего нам бояться?

— В первую очередь — самих себя, своих страстей. Да вы и сами всё знаете, только знания ваши — теоретические, а что выйдет на деле — ведомо лишь Богу. Может, что и выйдет? Если бы действительно в горах Лангедока появился православный мужской монастырь. Короче, отговаривать не стану, но и пострига пока не дам. Поезжайте, осмотритесь, постарайтесь там закрепиться. Наставника бы вам туда настоящего, у меня-то уже годы не те, а то бы тоже, рясу подоткнул и в горы. Подумаем и об этом. А пока поживите там пару-тройку месяцев и обратно ко мне. Тогда и решим — и с наставником, и с монашеством.

Тишина звенела в ушах. Вот уже второй месяц друзья не слышали ничего, кроме звуков природы и собственных голосов. Раньше они и представить себе не могли, что им будет настолько не хватать городского шума, а испытание тишиной окажется одним из самых тяжёлых. Меж собой они говорили теперь очень мало, неделя за неделей проходили в тяжёлой работе и молитве.

Побродив по горам, они вскоре отказались от первоначального романтического замысла поселиться в пещере — испугались, что не выдержат первобытной жизни, да и хорошей пещеры не нашли. Зато обнаружили на склоне горы небольшую полуразрушенную хижину километрах в десяти от деревни. Относительная близость человеческого жилья тоже повлияла на их выбор, совсем оторваться от людей они пока не были готовы. Поговорили с горцами и убедились, что к ним никто не предъявит претензий, если они займут никому не нужную хижину, где когда-то жил пастух-бобыль. Горцы покачали головами, не понимая намерения молодых людей, Глеб бодро и весело заявил: «Тишину очень любим, городского шума не переносим». Потом, когда тишина превратилась в пытку, он не раз вспомнил эти свои слова.

Они запаслись плотницким инструментом, едой на первое время и получили заверение, что могут безнаказанно срубить в лесу несколько деревьев. Только теперь Ансельму стало по-настоящему страшно (как они тут смогут всё обустроить своими руками?), но неунывающий Глеб заверил его: «Не переживай, брат, мы с отцом под Москвой дачу ставили, там я всему научился. Если рука топор держит, будут и стены и всё остальное». Работа закипела, Ансельм был в основном на подхвате, а Глеб за мастера. Раз в несколько дней ходили в деревню — то гвозди нужны, то кровельный материал, опять же — еда. Они брали у горцев хлеб, сыр, овощи — деньги пока были.

Вскоре хижина обрела жилой вид. Надо было ещё многое доделать, но с основным они справились. Справились! Ребята были счастливы. Своими руками они создали очаг новой жизни в глухом и заброшенном месте. Каждый день они неукоснительно вычитывали молитвенное правило, какое благословил духовник, старались непрерывно творить Иисусову молитву, прекрасно понимая, что молитвенники из них — никакие, хотя именно за этим они сюда и пришли. Они стояли пока только на первой ступеньке своего фантастического замысла, но ведь не струсили же, не убежали, пока выдерживают. А тишина. Да скоро они без неё и жить не смогут. В горах было очень тяжело, но чрезвычайно просто, их жизнь теперь стала реальной, настоящей, основанной на вечных ценностях.

— Надо будет на следующий год огород разбить, — деловито молвил Глеб, когда они отдыхали от трудов праведных.

— Да ведь здесь и земли почти нет.

— Не переживай, Ансельмушка, в карманах натаскаем. И козу свою заведём, сыр научимся делать.

Ансельм, улыбнувшись, покачал головой. Его русский друг брался за всё, и всё у него получалось.

— Часовню ещё надо будет поставить, — Глеб продолжал разворачивать свои замыслы. — Вот только строевого леса здесь почти нет, да и этот нам не позволят рубить в больших количествах. Кажется, придётся овладеть мастерством камнетёса.

— Неужели, Глеб, здесь и правда когда-то будет монастырь?

— Если Бог благословит. Главная проблема, конечно, не в брёвнах и не в камнях, это всё порешаем. А вот настоящего духовного наставника нам своими руками не создать. И без него — никак. Иначе мы с тобой не иноки, а бомжи.