— Батюшка говорил, что у него есть знакомый монах в Каркасоне. Может быть, удастся его увлечь нашим замыслом?

— В этом-то и основа всего, — едва вступая на почву духовных вопросов, Глеб сразу же терял самоуверенность, и это тоже нравилось Ансельму.

— Когда наш батюшка поймёт, что мы не просто фантазёры, он подскажет, как тут быть, познакомит, с кем надо. Есть ещё во Франции настоящие православные, это только мы с тобой их не видим, а батюшка — видит, — попытался ободрить друга Ансельм.

— Скоро уж надо к нему отправляться. С месяцок ещё тут провозимся и — в Провемон, — Глеб тяжело вздохнул, как студент перед экзаменом.

Посреди ночи Ансельма разбудил дикий дьявольский хохот. «Страхования!» — подумал Ансельм и тут же одёрнул себя: «Не такие уж мы подвижники, чтобы нам бесы являлись». Потом последовал сильный удар в дверь. Он соскочил с лежанки и увидел, что Глеб уже сидит, хлопая глазами, и так же ничего не понимает. От следующего удара хлипкая дверь соскочила с петель, и в хижину зашли два человека дикого вида — одеты, как горцы, бороды нечёсаны, а глаза… нет, не страшные, скорее подлые. Увидев друзей, дикари ощерились в гнилых улыбках, а потом опять дико расхохотались. Ансельма и Глеба, ещё не успевших проснуться, грубо вытолкали на улицу. Там стоял третий, он отличался от первых двух — борода поровнее и лицо поумнее, но улыбочка такая же гнилая. Смерив ребят высокомерным взглядом, он спокойно спросил:

— Кто это тут поганит наши горы?

Друзья, не успев собраться, промолчали. Тогда главарь разбойников не торопясь достал кинжал и, слегка уперев его в грудь Глеба, жёстко спросил:

— Ты кто?

— Белогвардеец, — Глеб окончательно пришёл в себя.

— А что это за зверь — белогвардеец?

— Православный. Ортодоксальный христианин, чтобы вам было понятно.

— Значит, мы не ошиблись, наши горы поганят христианские псы. А ты? — главарь упёр кинжал в грудь Ансельма и слегка проколол кожу. Чувствительная боль отрезвила юношу, он твёрдо прошептал:

— Я тоже христианский пёс.

— Знаешь своё место? — слегка усмехнулся главарь.

— Моё место — со Христом.

Едва Ансельм проговорил эти слова, как один из бандитов нанёс ему сильный удар в висок. Мир исчез.

Ансельм очнулся на своей лежанке. Всё тело страшно болело. Кажется, его ещё долго били после того, как он потерял сознание. Скосив глаза, он увидел, что и Глеб лежит на своей лежанке. Он почему-то сразу же понял, что Глеб мёртв. Такая неподвижность была в его теле, какой не может быть у человека, находящегося без сознания. Откуда он знает это, много ли мёртвых он видел в своей жизни? Знает и всё. Какая тишина. Теперь она радостна, эта тишина, теперь она — лекарство. Ансельм почему-то нисколько не опечалился смертью друга, он знал, что Глеб вышел победителем из смертельной схватки — умер христианином. Глеб так переживал, кто будет его наставником, а теперь сам Христос взял его к Себе. А как же он, Ансельм? Его глаза невольно скользнули к иконе — единственной в их хижине. И тут он увидел, что перед иконой на коленях стоит человек в старинном белом плаще, молитвенно сложив руки на груди. От этого человека исходил мир и покой, Ансельм сразу же почувствовал, что он — не из бандитов. Юноша попытался сесть, чем привлёк внимание незнакомца, который сразу же подошёл к нему и по-отцовски тепло прошептал:

— Лежи, лежи.

Теперь Ансельм заметил красный крест на левом плече его плаща. Он хотел спросить: «Вы — тамплиер?», но мысли путались, и он почему-то спросил:

— Вы — белогвардеец?

— Можно и так сказать, — незнакомец, тихо улыбнувшись, ответил по-французски, хотя слово «белогвардеец» Ансельм сказал по-русски.

Ансельм хотел ещё что-то спросить, но вместо этого его лицо исказила болезненная гримаса.

— Тебе бы поспать, мой прекрасный брат, а я пока помолюсь о твоём здравии, об упокоении твоего друга и об отпущении моих грехов.

Странно, но Ансельм действительно тут же уснул.

Когда он проснулся, тело болело по-прежнему, но голова прояснилась, одури не было. Незнакомец в белом плаще всё так же молился на коленях перед иконой.

— Ну как ты? — спросил его незнакомец.

— Не так хорошо, как мой друг, но терпимо.

— Незнакомец молча перекрестился.

— Как вас зовут? — спросил Ансельм.

— Брат Жан.

— Значит вы — тамплиер?

— Представь себе — живой настоящий тамплиер.

— А почему согласились с тем, что белогвардеец?

— Думаю, мой белый плащ даёт мне на это право. К тому же мы высоко чтим русских белых героев.

— Глеб был бы счастлив.

— Почему «был бы»? Глеб счастлив.

— А где разбойники?

— Мертвы. Я сбросил их тела в пропасть.

— Вы их убили?

— Нет, мой прекрасный брат, они сами умерли — от страха. Меня увидели и тут же умерли.

Ансельм попытался изобразить на своём лице понимание, потом спросил:

— Вы знаете, кто они были?

— Ещё бы мне не знать. Катары. Настоящие катары. Я их целую неделю выслеживал. А вот сюда опоздал на пару минут. Они успели вас избить. Один из ударов, полученных твоим другом, оказался смертельным.

— Зачем вы их выслеживали?

— Они — христоненавистники. Убийцы христиан. Полагают, что все христиане повинны в кровавых деяниях Симона де Монфора.

— При чём тут мы? Это же католики.

— Так ты — православный?

Ансельм молча кивнул. Тамплиер, улыбнувшись, заверил:

— Мы тоже православные.

Ансельм опять молча кивнул, словно и не ждал другого.

— Мы не тронули бы катаров, — продолжил брат Жан, — пусть бы верили во что хотели. Но они начали убивать христиан, а в этих горах, сам понимаешь, власти нет. Орден решил вмешаться. Теперь мы знаем, где их основная база. Один из них, перед тем, как умереть, всё мне рассказал.

— Вы пытали его, а потом убили, — равнодушно заключил Ансельм.

— А потом убил, — жёстко согласился тамплиер, явно не собираясь оправдываться, впрочем, подумав, добавил: — Это война, сынок.

Ансельму повезло, он не получил сколько-нибудь серьёзных травм — только сильные ушибы, через сутки он уже ходил. Они с братом Жаном похоронили Глеба, помолились на его могиле.

— Тебе не стоит здесь оставаться, — сказал тамплиер.

— А можно — к вам?

— Думаю, что можно. Раз уж так вышло.

Ансельм принял монашество через год, как попал в Орден тамплиеров. Он взял имя Августин. Это имя много значило для него. Блаженный Августин, равно чтимый и Западом, и Востоком, представлялся ему мостиком между ними.

Брат Августин не испытывал стремления к рыцарству, рассудив, что путь меча — не для него. Он решил стать священником. Так в Ордене появился отец Августин. Здесь он обрёл себя.

В горы Лангедока никогда больше не возвращался. Только изредка снился отцу Августину сон. Будто бы вокруг хищины, где они жили с другом, выросла обширная лавра, и игуменом в этой лавре, конечно же, был Глеб. Он видел, как выходит из прекрасного храма после богослужения игумен Глеб — приосанившийся и седобородый, а лицо его было по-прежнему молодым.

— Мир тебе, брат Андрэ, — на пороге комнаты Сиверцева торжественно и неуклюже вырос Зигфрид. Тевтон был в европейском костюме, который ему совершенно не шёл, он выглядел растерянным и явно не знал, куда деть руки.

— Зигфрид! Как я рад, что ты здесь, прекрасный брат Зигфрид, — Сиверцев был сама непринуждённость. Он подошёл к тевтону и сдержанно, но тепло обнял его, чем, кажется, немало помог гостю преодолеть смущение. — Проходи, дорогой. Кофе будешь?

— Не употребляю. Ни кофе, ни чая.

— Значит, про спиртное и спрашивать не надо. Чем же тебя угостить?

— Если есть, минеральная вода или сок.

— Не проблема — Сиверцев достал бутылку минералки и разлил её по двум высоким стаканам.