Храм был действительно велик. В прямом смысле этого слова, по размеру он вполне мог сравниться с Собором святого Петра, а то и превосходил его, и уж конечно выделялся своим монументализмом. Возведенный на вершине горы, окруженный стенами, он больше напоминал не современные церкви и соборы, не ажурную готику средних веков, а храмы древнего Египта, переделанные в рыцарские времена. Башни, колонны, пирамидальные уступы, все из белоснежного камня, постройка выполнена не на века, а на тысячелетия. Масштабы Храма потрясали воображение, хоть храмовая гора никогда не была особо большой, казалось, что сама реальность раздвинулась, чтоб этот дворец был воздвигнут на острие иглы. Построенный по принципу пирамиды, каждый следующий ярус чуть уже предыдущего, он почему-то одновременно казался и приземистым, стелящимся по земле, и возвышенным, подпирающим небеса — оптическая иллюзия, но понять ее суть было невозможно. Несмотря на всю свою грандиозность, он не подавлял, как святилища древних Египтян, где человек изначально должен был чувствовать себя песчинкой у ног божественного пантеона. Храм одухотворял. Это был действительно дом, построенный людьми для Бога, даже если весь христианский мир отрицал подобную ересь. Место, куда даже Творцу должно быть нестыдно время от времени спускаться, если он решит посмотреть на жизнь своих творений. По вере иудеев, отсюда началось сотворения мира, и сюда народ собирался на поклонение царю небесному. А внутри была сила.

Шехина, сила Храма, "Слава Божия"… Не знающая никаких запретов в его стенах, она чувствовалась в городе, слабела за городскими стенами и исчезала на побережье Средиземного Моря, где стоял Форт Бирмингем — крупнейшая база британских вооруженных сил за пределами самой Британии. Более ста тысяч военнослужащих на постоянной основе, еще пятьдесят-семьдесят тысяч временных, семьи офицеров, обслуживающий персонал — Форт Бирмингем был сравним по размерам с самим Иерусалимом, и все лучшее, что имела Британия, шло именно сюда. Четвертый в мире по размеру храм — после Собора святого Петра и кафедральных соборов Эдинбурга и Нью-Лондона. Вторая по размеру постоянно дислоцируемая флотилия, после Королевского порта Глазго. Второй по размеру полигон, после Центрального полигона Новой Шотландии, где триста лет назад впервые испытали ядерное оружие. Город-крепость, официально он был построен для "охраны британских рубежей от африканского вторжения" — но какой африканец додумается вторгаться в Британию через Иудею? Все всё понимали. И ничего не могли поделать. Там, где Храм терял свою силу, властвовала Британская империя и ее мощь веры. Если бы это имело хоть какие-то шансы на успех, уже завтра король объявил бы Иудее войну, каждый верноподданный Его Величества был бы двумя руками за, но какой в этом смысл? Какой смысл воевать против Храма, если в его стенах мертвые будут оживать, и стоять на стенах Иерусалима хоть до третьего пришествия Христа? Какой смысл посылать своих сыновей на верную смерть, если Храм давит любую мощь веры? Патовая ситуация — иудеи были заперты вокруг своего Храма, на крошечном пяточке, окруженные со всех сторон Британской империей, они не могли никуда вырваться, они были обречены вечно жить в этих границах, но и Британия не могла сдавить в кулак этот небогоугодный анклав чуждой традиции.

Живым олицетворением силы Храма был первосвященник. Тот ли самый Моше Коэн, что две с половиной сотни лет назад объявил себя мессией-машиахом и отстроил свой Третий Храм, или кто иной — загадочная бессмертная личность, которая никогда не покидала стены Храма, никогда не претендовала на светскую власть, которая до сих пор оставалось у потомков легендарных братьев Готфрида и Балдуина Бульонских. Первосвященник совершал обряды и лишь по его воле происходили чудеса, он был связующей нить и посредником, через которого сила нисходила к остальным служителям храма. Он мог карать и миловать, отменяя даже любые решения Синедриона, хоть почти никогда не пользовался этим правом. Он мог низводить и возводить на трон королей, хоть династия Балдуинов не давала ему повода для таких действий. Во всем мире не было более верных иудеев, чем потомки рыцарей-крестоносцев, что за века в Палестине сменили святой крест на Менору. Одно время даже набирала силы ересь, которая утверждала, что первосвященник и есть Господь, но он сам был первым, кто выступил против этой ереси. Это все же был человек. Древний, как библейские патриархи, и намного более влиятельный, чем цари древней Иудеи. Его мало кто видел, еще меньше было тех, кому посчастливилось с ним общаться, даже личную аудиенцию у Папы легче получить, чем у этого человека. Лишь он имел доступ в святая святых, лишь он достоверно знал, что скрывается в Ковчеге Завета.

Увы, увидеть этого человека ребятам было не суждено. Сначала во внешнем дворе их долго инструктировали, объясняя, что можно, а что нельзя делать на территории Храма, заставили покрыть головы и проверили, чтоб все были положено одеты. Потом провели через ворота, где стояли на дозоре стражи-левиты, и водили по внутреннему двору — показывали жертвенник всесожжения и медный умывальник, незаметный снаружи, это был целый парк-сад между стенами Храма и самим зданием святилища. Показали притвор — врата между миром смертных и миром божественным, провели в святилище, где хранилась Менора и Жертвенник воскурения. Сюда редко ступала нога христиан. В зале, где проходят службы, сейчас было почти пусто, но можно было представить, что в случае беды здесь может разместиться весь народ иудейский — огромный зал поражал воображение, его фигурная простата ничем не уступала по красоте богатой лепнине и ярким витражам христианских соборов. Помост для чтения Ветхого Завета, лампады, жертвенники, строго по сторонам света, закрытые врата в святая святых А еще чудеса.

Их никто не показывал специально. Дом Бога — не цирковой балаган. Люда не приходили за развлечениями, но весь храм был пропитан силой чудес. Или черной магии. Именно так называли это некоторые особо рьяные христианские священники — Менора была бесовским огнем, на жертвенниках тайком приносились в жертву крещеные дети, их кровь пили во время черных месс, а первосвященник — лич, бессмертный-мертвый адепт темных сил, сила которого идет от черного алтаря с якобы Ковчегом Завета, а на самом деле логовом дьявола-змия. Официальная позиция Папского Престола была более умеренной — сейчас они старались молча не замечать чудеса Храма, хотя сразу после Войны Апокалипсиса не раз звучали призывы стереть с лица земли осквернивших святую землю язычников. Тяжело не замечать то, что есть. В Храм приходили больные и немощные — одно слово священника, и исцелялись любые раны. Сюда приходили голодные — одно слово священника, и являлись любые деликатесы. Сюда приходили страждущие — и находили то, что терзало их души. Даже те, кто умер, могли здесь вернуться в жизни, но священники пользовались этим очень редко. Если Господь призвал к себе, значит земное время человека пришло, и не дело перечить высшей воле. Тем более, Шехина, Слава Божия, опустилась лишь на сам Храм, лишь внутри можно было поддерживать божественное существование, но дом для Господа не может быть домом для людей. Даже короли Иудейские жили в своем дворце, и в святилище они имели столько же прав, сколько и остальные иудеи. Вся их власть заканчивалась в Притворе, как и все, что имеет отношение к человеку, а дальше начинался божественный мир.

Причем чудеса не были тайными. Они не происходили в закрытых комнатах, за тяжелыми занавесами, сокрыто от людских глаз, в большие праздники и по заранее известному торжественному сценарию. Прямо на глазах Эдварда в святилище ввели человека — его нога была сломана, грубая повязка густо пропитана кровью, он тяжело дышал и едва держался в сознании. Одно слово священника-коэна, и кости сами стали на свое место, глубокая рана покрылась здоровой кожей, и человек едва ли не выбегал вприпрыжку. Это было не чудо на показ, это была часть обыденной жизни Храма.

Настало время покидать Храм. Молодым британцам показали немало, еще больше осталось скрытым от их глаз. Чужая вера, чужой обряд, чужая жизнь — кого-то это впечатлило и заставило задуматься о том, что есть вера христова и откуда идет ее исток. Кто-то остался равнодушным, предвкушая, как после "этого занудства" оттянется по полной, вкусив сладкий плод свободной жизни без вечного контроля опостылевших взрослых. Джордж Уильям Дуглас и Елизавета Дуглас, дети известного своими ортодоксальными взглядами лорда Якова Дугласа, губернатора всей Новой Шотландии, все время экскурсии едва сдерживали свое отвращение, и теперь, наконец, высказали все, что думают. "Когда-нибудь и здесь, на руинах, будет сила Христа" — это было самым мягким из их выражений, и иначе как "проклятыми дьяволопоклонниками, чтоб им вечно гореть в адском пламени" местных служителей они не называли. Что касается Эдварда, он не был столь категоричен — Храм его впечатлил, в хорошем смысле этого слова. Это был достойный дом, который люди построили для своего бога, даже если их вера ложная. Ни одна голограмма не могла передать того чувства, которое испытывал человек в этих стенах, чувства, близкого к религиозному экстазу, но все же… Если иудеи хотели этой экскурсией приобщить еще кого-то к своей религии, они просчитались. Пусть мощь веры не так красива. Она не может напрямую исцелять и творить из воздуха манну небесную. Но она двигает аэролеты, она дает свет, она дала Британии власть над миром, и то, что на палестинском берегу остался еще не покоренный ею островок, скорее ошибка природы. Будущее за Британией. Когда-нибудь весь мир станет под британскую корону, покорятся желтолицые, забудут свою веру иудеи, и славный девиз "За Иисуса и короля!" улетит в космос покорять иные миры…